[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2006 ЭЛУЛ 5766 – 9 (173)
ДВА ПОЭТА
Владимир Хазан
В 1920 году в Палестине оказался русский моряк Глеб Алексеевич Боклевский, выходец из старинного дворянского рода, внук академика живописи П. М. Боклевского (1816–1897), известного иллюстратора произведений Гоголя и многих других русских писателей. О том, каким образом отпрыск аристократической православной фамилии попал в Святую землю и какие планы он с ней первоначально связывал, история умалчивает. Известно только, что в составе Добровольческой армии он воевал на Юге России и эвакуировался вместе с ней, разделив трагическую судьбу сотен тысяч россиян, ставших вольными или невольными изгнанниками. Правда, в отличие от основной массы, устремившейся на Запад – в Германию, Францию или Америку, осевших в Болгарии или Сербии, Италии или Англии, Боклевский избрал Палестину. Евреем он становиться не собирался, но имя и фамилию, согласно бытующему здесь обычаю, сменил и стал Арье Боевским.
Г. Боклевский (слева) среди выпускников Коммерческого училища. Александров, 1912 год.
Проработав в гдуд а-авойда (трудовая коммуна) в иерусалимской каменоломне, на строительстве дорог в Галилее, рыбаком на Кинерете, в середине 20-х годов он перебрался в Тель-Авив и до конца своих дней принимал активное участие в возрождении еврейского морского флота: был инструктором на курсах Бейтара, преподавал в Морской школе «Звулун», строил тель-авивский порт, учил корабельному искусству кадетов Еврейской морской школы в Чивитавеккии (Италия) и пр., и пр. Жизнь его неожиданно оборвалась в 1942 году в больнице «Хадасса» в Иерусалиме, куда он попал в результате сильной простуды. Заслуги этого «гоя-сиониста» были по достоинству оценены – его похоронили на древнем еврейском кладбище на Масличной горе.
Боклевский/Боевский обладал несомненным литературным даром – писал стихи, прозу. Несколько его повестей, переведенные на иврит Александром Пэнном, ставшим со временем известным израильским поэтом, были напечатаны в еврейской палестинской печати.
Александр Пэнн (1906–1972) родился в Якутии, в Нижнеколымске, воспитывался без родителей, у деда, после смерти которого в десятилетнем возрасте начал скитаться по России. С 1920 года он осел в Москве, окончил здесь среднюю школу, учился в Институте слова, занимался в кинематографическом техникуме. Особое место в его жизни занимала русская поэзия – он писал стихи сам (стихотворение «Беспризорный» было опубликовано в журнале «Крестьянская нива»), боготворил современных ему русских поэтов: С. Есенина, Б. Пастернака, в особенности В. Маяковского, что впоследствии нашло яркое отражение в его поэтике и переводческой деятельности. В 1927 году Пэнн покинул Россию и переселился в Эрец Исроэл. Иврит изучил уже здесь, и изучил в совершенстве, так что стал писать на нем стихи. Жизнь в России еврея Пэнна – почти полное незнание еврейских языков и традиций – на первых порах палестинской жизни практически уравнивали его с русским Боевским: отсюда, возможно, общность настроений в их стихотворных опытах. Они подружились.
Записная книжка Боевского, сохранившаяся в его архиве, знакомит с одним эпизодом из их, возможно, более частых и многообразных поэтических бесед, которые можно было бы назвать поэтическими дуэлями. Записи относятся к 1932 году. А. Пэнн пишет Боевскому стихотворение «На память»:
Хоть в разливе бегущих лет топись
И спасаться старайся отчаянно –
Не поможет: печальная летопись
Нам в наследство досталась
от Каина.
И повсюду ведет нас он трансами,
Иногда услаждая фантазией,
Никакими уже ассонансами
Развязать невозможно
«бант» Азии.
За богатство не купишь покой ни в ком.
Это всеми навек утрачено.
Разве только спокойным покойником
Тишину обрести нам назначено
Никакими кудрями рассветными
Не разбудишь богиню поэзии.
А. Пэнн.
Нельзя не отметить, что экспромт Пэнна, ценителя и знатока русской поэзии, содержит несколько хорошо узнаваемых реминисценций из нее: несомненную есенинскую – в строчке «Это всеми навек утрачено», сравните у Есенина в стихотворении «Снова пьют здесь, дерутся и плачут»: «Что-то всеми навек утрачено»; а «наследие Каина», возможно, отголосок гумилевского образа «потомков Каина». Что касается составной рифмы, когда к рифмующемуся созвучию стягивается не одно, а несколько слов («лет топись – «летопись», «нас он трансами – ассонансами», «фантазией» – «“бант” Азии», «покой ни в ком – покойником»), то здесь, без сомнения, чувствуется влияние манеры Маяковского. Если учесть, что целый ряд текстов самого Боевского написан с использованием этой самой составной рифмы, похоже, что и в его случае мощным источником стал поэтический опыт «агитатора, горлана, главаря». Не исключено, что данное влияние проникало через Пэнна, который в Палестине, а затем в Израиле был вообще одним из главных пропагандистов и популяризаторов советской поэзии, Маяковского в первую очередь. В политическом плане, после образования государства Израиль, это логически завершилось его вступлением в Коммунистическую партию и редактированием литературного приложения газеты коммунистов «Кол а-ам» («Голос народа»). Возможно, поэтому свой ответ Пэнну (стихи так и названы «Мой ответ») Боевский начинает с обращения к нему как к «учителю», несмотря на то, что был, между прочим, на 15 лет его старше. Боевский пишет:
Друг и учитель милый!
Рецепт Твой я знаю давно:
Он гласит: «Не трать, куме, силы,
А опускайся на дно».
На дне там – вьюны и жабы
И черви в подводной траве.
Твой рецепт годится для слабых,
А я был с детства – пловец.
И, флибустьер нераскаянный
(Казнь для меня – ерунда!),
Я Твое «наследие Каина»
П
ринимаю охотно в дар.
...Авель, мой брат невинный!
Сильней нас обоих Рок:
Каинову дубину
Нельзя продать, как перо...
Проблема версификационных тонкостей и деталей, однако, оказывается побочной в том споре, который вели между собой собеседники – при всей безусловной ироничности того и другого нельзя, однако же, не расслышать тревожных интонаций в стихах обоих. Рецепт – расслабиться и не помышлять о попытках превозмочь трагические архетипы истории даже с помощью такого сверхмощного оружия, как поэзия, хотя и встречал волевое противодействие: «Твой рецепт годится для слабых, / А я был с детства – пловец», по существу оказывался не только не опровергнутым, но даже как будто еще более усиленным строчкой «Сильней нас обоих Рок». В контексте душевных терзаний Боевского, пришедшихся на то время, к которому относится данный диалог (его жена-еврейка, на волне разочарований в сионизме, уехала вместе с ребенком в Советский Союз), стихотворный ответ и вовсе звучит как выражение раздвоенного сознания автора.
Мы не располагаем обильным материалом относительно дружбы и творческих контактов двух поэтов. Как было сказано, Пэнн переводил на иврит прозу Боевского для палестинской печати. Так, судя по всему, ему принадлежит перевод приключенческой повести «Ягломей Офир» (Богатства [дословно: драгоценности, алмазы] Офира[1]), напечатанной с продолжением в семи номерах тель-авивской газеты «Итон а-меюхад» в 1938 году. Кроме того, следует полагать, что опубликована и повесть Боевского «Нереида» в переводе Пэнна, которую нам, к сожалению, разыскать в ивритской прессе пока не удалось. Ее рукопись сохранилась в архиве Боевского вместе с приложенной запиской, адресованной некому переводчику Шурке, который, судя по тону письма, был одним из близких друзей автора. По всей видимости, этим «Шуркой» являлся не кто иной, как Александр Пэнн. Боевский писал ему:
Шолом [sic], Шурка! Посылаю Тебе это, выражаясь языком Сологуба, паскудное детище моего скудного воображения. Тут хоть нет стрельбы, но есть героический полицейский и кроткие, как овечки, контрабандисты. Думаю, что Зауберу и этого довольно... Вопрос технический: ну, Тебе эту рукопись в кафе «Эгед»[2] доставит. А как он мне доставит Твой перевод в «Арарат»? Я думаю, что перед тем, как отправить «Эгедом» рукопись, черкни Ты мне, самое лучшее, открытку в «Арарат». Тогда я приду в «Эгед» на другой день и заберу у них. Ибо этакие послания отправлять по почте, так никакого гонорара не хватит. Кстати, если Заубер берет рукопись целиком, то я уверен, что он начнет цыганить: здесь будет, наверное, четыре отрывка, а сговорились на три.
Нудно и неуютно стало на Арарате после Твоего отъезда. И некуда направить ковчег свой. Сидят осиротелые звери, – всякой твари по паре, – пойла не пьют и травы не щиплют... Вроде не Арарат, а гора Афонская. Поправляйся скорее. Встретишь Бороду – низкий поклон ему.
Всего. Жму.
Глеб
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru