[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2006 АВ 5766 – 8 (172)
Глаз и слово
Роман Тименчик
В любой земле глаз литератора видит в основном то, что уже отстоялось словом у его предшественников. В полной мере это относится и к Земле Израиля. Одним из самых влиятельных создателей «палестинского канона» на русском языке в двадцатом веке был Иван Бунин.
Распространение предложенной Буниным метафорики (в свою очередь, восходящей к европейским литературным образцам, но это разговор долгий и особый) началось с его главного эпигона, или, как называла его критика, «ученика и товарища, соседа по приемам творчества» – Александра Митрофановича Федорова, совершившего через год после Бунина путешествие в Палестину. На экземпляре альманаха с первой публикацией сонета А. Федорова «Иосафатова долина» (экземпляр хранится в Библиотеке Гарвардского университета) Буниным подчеркнута строка, описывающая могилы в этой долине: «Как по листам разорванная книга», – и на полях приписано:
Без конца повторяет меня, с<укин> с<ын>! Вот я написал в 1909 г. сонет «Иосафатова долина». А в 1910 – он. И конец моего сонета он буквально украл. У меня: «По жестким склонам каменные плиты // Стоят раскрытой книгой Бытия». Ив. Бунин.
Сам Бунин тоже путешествовал по изназванной русским поэтическим словом земле. На пути в Вифлеем находилась гробница Рахели. Как описывал вифлеемскую дорогу другой русский путешественник, писатель Сергей Фонвизин, на выезде из Иерусалима, после монастыря Илии,
дорога делает поворот, огибая долину, покрытую множеством мелких камней, похожих на горошины, и известную под названием Горохового поля. Грубая легенда, свидетельствующая о полном непонимании характера жизни и учения Христа, говорит, что Спаситель, проходя однажды мимо этого поля, увидал человека, сеющего горох. На вопрос, что он сеет, последовал насмешливый ответ: «камни». Тогда Спаситель сказал: «И получишь, что сеешь». И с тех пор поле родит окаменелый горох.
Немного далее, направо от дороги – небольшая постройка с куполом, в стиле обыкновенных мусульманских надгробных мечетей. Это могила Рахили, жены ветхозаветного патриарха Иакова. Она почитается одинаково и христианами, и магометанами, и евреями и является одним из древнейших памятников Палестины, так как Иаков и Рахиль жили за 1800 лет до Р. X. Само собой разумеется, что от столба, поставленного Иаковом на могиле жены, и от первоначальной постройки ничего не осталось. Современный памятник, далеко не старого происхождения, состоит из двух комнат, из которых одна под куполом. Входа нет, и лишь в окно можно видеть находящуюся внутри большую каменную гробницу. Все стены исчерчены надписями и фамилиями туристов. Само место принадлежит евреям, которые стекаются сюда в огромном количестве, чтобы поклониться праху своей прародительницы.
Эта гробница уже была почтена русским сонетом. Журналист и стихотворец Владимир Александрович Шуф (1865–1913), известный под псевдонимом Борей, освещавший в качестве корреспондента петербургских газет визит императора Вильгельма в Палестину, опубликовал «Гробницу Рахили» в своем сборнике сонетов «В край иной» (1906):
Есть образ женственный... Седая быль
Прославила красавицу Харрана,
Прелестную и смуглую Рахиль.
В ней свет любви, в ней женщина желанна.
О ней мечтал я... На пути в Вефиль,
Где воду пьют верблюды каравана,
Видна гробница дочери Лавана.
На куполе лежит столетий пыль.
Здесь пел Давид, здесь горы ясны были.
Такие же росли вокруг цветы...
И мнилось мне, я видел тень Рахили.
И узнавал библейские черты,
Мне у колодца встретилась не ты ли,
Моя Рахиль, дитя моей мечты?
Бунин в своих одноименных терцинах избежал соблазна увидеть иновоплощение прародительницы в представительницах местного населения, но от рифмы «пыль-Рахиль» не уберегся:
И умерла, и схоронил Иаков
Ее в пути... И на гробнице нет
Ни имени, ни надписей, ни знаков.
Ночной порой в ней светит слабый свет,
И купол гроба, выбеленный мелом,
Таинственною бледностью одет.
Я приближаюсь в сумраке несмело
И с трепетом целую мел и пыль
На этом камне выпуклом и белом...
Сладчайшее из слов земных! Рахиль!
Но даже когда глаз русского описателя видит на этой земле одно и то же, он видит по-разному – в зависимости от предыстории пишущего.
В 1909 году в путевом дневнике именитый русский дворянин, писатель разумно-правого толка, помянутый уже Сергей Иванович Фонвизин, делает запись:
6 (19) апреля.
На оригинальном зрелище присутствовали мы сегодня. Выйдя из дома в пятом часу вечера, мы с улицы, ведущей от Яффских ворот к Харам-еш-Шерифу, повернули вправо и узенькими, кривыми уличками еврейскаго квартала добрались до западной стены Харам-еш-Шерифа. Последний проулок кончается тупиком, с одной стороны которого высится огромная восьмисаженная стена, окружавшая некогда весь храм Соломона. И вот, около этой стены, обратясь к ней лицом, – кто сидя, кто стоя, кто на коленях – несколько десятков евреев и евреек, с книжками, листочками, а некоторые с зажженными свечами в руках, что-то вполголоса бормочат, ударяют себя в грудь, по временам всхлипывают, и рыдают. Масса выразительных лиц, характерных типов. Вот древняя старуха, ее от старости всю скрючило, лицо ее – комок морщин. Ни ходить, ни стоять она уже не может, и ее сюда принесли. Лежа около стены, она не переставая двигает беззубым сморщенным ртом, целует камни, прерывая молитву тихими жалобными стонами. Недалеко от нее, на деревянном табурете сидит старик с длиннейшей белоснежной бородой. Выражение его удивительно красивого, типичного семитического лица – спокойно-важное, сосредоточенное. Он смотрит в книгу, которую держит перед ним мальчик лет двенадцати, и каждый раз перед тем, как перевернуть страницу, громко произносит несколько слов, ударяя кулаком в грудь. Тип библейского Авраама – он так и просится на полотно.
Как некогда «у рек Вавилонских» евреи оплакивали свое пленение, так ныне собираются они по пятницам и субботам к этой «священной» стене оплакивать падение своего царства и молить о его восстановлении, о пришествии того, кто должен не только вернуть еврейскому народу его былое могущество, но и поставить его превыше всех народов мира.
«Мы молим тебя, сжалься над Сионом. Собери детей Иерусалима. Поспеши, поспеши, освободитель Сиона. Пусть твоя речь проникнет в самое сердце Иерусалима. Пусть твоя красота и величие окружают Сион. Пусть царственное твое могущество вновь явится на Сион. Утешь плачущих над Иерусалимом. И чтобы ветвь (Иессея) розовела в Иерусалиме».
Удивительный народ!
Для бунинского «крестного сына в поэзии», как он сам себя называл (в 1895 году Бунин впервые напечатал в газете два его стихотворения), Льва Марковича (Янкеля-Лейбы Мордковича) Василевского (1876–1936) – врача, критика, драматурга, переводчика с немецкого, пародиста, выходца из полтавской еврейской семьи, – то же зрелище (сонет «Стена плача») не столь удивительно и умилительно, здесь боль «своего»:
В цветных хламидах, в шапках
с лисьим мехом
И с пейсами вдоль впалых, бледных щек,
Они стоят, и скорбь библейских строк
В их голосах звучит бессильным эхом.
Стена глуха, а свод небес далек.
Снуют мальчишки, дразнят их со смехом,
И падает на камни и песок
Отрава слез. – Шалом, – Шалом алейхом!
Здесь, в этой узкой щели, между стен,
Источенных веками, ржой и плеснью,
Вся их судьба: изгнание и плен.
Пусть небеса звучат весенней песнью, –
Здесь только стон. Здесь вечный плач
и стон.
О, Ад-най! О, горе! О, Сион!
Причаливающий к Святой земле обставлен толпой канонов мировой словесности, разноголосицей жанров и топосов. Одна из влиятельнейших моделей путешествия – реальные или «сентиментальные», воображаемые, – по следам Христа. Это традиция «романтического путешествия», восходящая к Шатобриану. Это поиск путником некоей реальной фактуры – пейзажной, предметной, архитектурной, обрядовой, которая могла бы быть сочтена адекватной словесной поверхности евангелий. Описания этих реалий, экфразис, могли бы быть неким дополнением к евангелию, как иллюстрации в книге. Если говорить в терминах символистской эстетики, то был поиск визуальных, акустических, одористических соответствий (correspondances) специфической стилистике евангельского нарратива. Если иметь в виду художественные вкусы начала ХХ века, то итог поиска предрешен. Вот как сформулировал это историк Петр Бицилли – человек, сформировавшийся в лоне символистской культуры, – по поводу палестинских рассказов Ивана Бунина. По его словам, Бунин
Христа не нашел. Это вполне естественно. Ибо истинная родина евангельского Христа не там, где разыгрывается евангельское действие. Эта сухость и четкость линий, этот предельный лаконизм, эти несравненные трезвость, ясность, простота, сдержанность, составляющая специфические особенности синоптиков, находящаяся в столь резкой противоположности с варварской громоздкостью, с потрясающей и изнуряющей грандиозностью Ветхого Завета, – наследие иного, не восточного, а эллинского гения. ...Огромное чутье правды, присущее Бунину, выразилось и здесь в том, что он не впал в ошибку Ренана и упомянул о Христе лишь вкратце и мимоходом.
Но русскую словесность ожидало на этой земле обогащение другим опытом. Как пишет далее П. Бицилли,
Зато Ветхий Завет может быть понят всецело лишь тем, кто видел места его возникновения, кто знает по личному опыту, что такое пески пустыни и испепеляющие всё живое беспощадные и всюду настигающие лучи Ваала-Солнца. В этом отношении, для понимания Библии, никакой реально-исторический комментарий к ней не дает столько, сколько маленькая книга Бунина: ибо, повторяю, не может быть никаких сомнений в том, что прочитать ее это всё равно, что увидеть воочию всё то, что увидел сам ее автор.
Впрочем, для описания новой еврейской реальности на песках Палестины у русского стихового слова далеко не сразу обнаружились стилевые ресурсы.
Среди стихов о Палестине, встречающихся в море русской дореволюционной поэзии, есть немногие, написанные прямо на месте, с видом на объект описания. Пожалуй, некоторым событием – вполне, впрочем, не замеченным в тот момент, когда оно произошло, но приобретшим известную историко-культурную пикантность почти век спустя, – стало появление под столбцом русского стихотворения совсем нового топонима – настолько еще не известного широкой публике, что он потребовал при себе перевода. Автором стихотворения был Яков Годин.
Яков Вульфович Годин (1887–1954) приехал в наши края вместе со своим другом, палестинофилом и – некоторое время – сионистом Самуилом Маршаком. Сын фельдшера, крещеного еврея, Годин от стихов с неясным вольнолюбивым пафосом (годы после революции 1905-го) переходит к лирике тоски и печали, нанизывая все оттенки серости и, как кажется, намекая на национальную тысячелетнюю грусть как мотивировку для собственной нудности:
Я чуткий жрец поэзии печали
И робким братьям трепетно несу
Усталых слез горячую росу,
Тревожных дум тоскливые скрижали...
Мои отцы томились и страдали,
Их песни – плач забытого в лесу,
И скорбных песен скорбную красу
Они унылым внукам завещали...
И в тихий час, вечерний тихий час,
Когда лазурь глядит мильоном глаз
На красоту застывшего залива –
Во мне трепещет страшною игрой –
Вечерних песен сумеречный рой,
Бессильных песен, плачущих тоскливо!
И в эпиграмме про него писали: «Воспой страданья, Яков Годин!» Впрочем, как у профессионала, у него в запасе было еще несколько интонаций, например, он, между прочим, чуть ли не первым в русских стихах сказал протоесенинское «Пой, гармоника» («Песни под гармонику», 1907). В 1910-х годах он всё более переходит к стихам на православные темы (впоследствии объявляет, что уходит из литературы и становится землепашцем, потом до конца жизни в городе Ижевске занимается литературной поденщиной).
Итак, в 1911 году, попав в новый пригород Яффо, он сложил восемь строк из осколков проверенного старого «палестинского топоса». Например, «дряхлость Востока». Или совместимость/несовместимость евангельской легенды с сегодняшними местными реалиями (умиление/разочарование)…
УСПОКОЕНИЕ
Увлекай надежды тихий ладан
В синий воздух, в ласковое небо!
Так прозрачно счастье увяданья –
Сладостная гибельная нега...
Так светла последняя улыбка
Нежного и стынущего тела,
Так легко колышутся покровы,
Запах роз сливая с легким тленьем...
Палестина,
Тель-Авив, Холм Весны
1911
Так впервые в русскую поэзию входит этот топоним. «Надежды ладан» и «успокоение» связаны с тем, что в 1911 году происходило на Холме Весны. Еврейское строительство описано в христианской стилистике, и неудивительно, что стихотворение легко легло на полосу рождественского номера одесской газеты 25 декабря 1911 года.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru