[<<Возрождение] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2006 АВ 5766 – 8 (172)
Рожденный 9 ава, или Портрет еврея на фоне эпохи
Арон Шмулевич Блейх родился в 1903 году. Или в 1902-м… Но и в том и в другом случае в еврейской общине Волгограда он – старейшина. До Октябрьской революции учился в хедере, после нее вступил в комсомол, но тем не менее никогда не забывал своего еврейства, посещал синагогу. Когда синагоги закрыли, молился «нелегально». Б-г дал ему долгую жизнь, сохранив прекрасную память, доброе здоровье и веру предков в его душе.
В паспорте в качестве даты рождения у него указано: 22 декабря 1903 года. Но это ошибка, утверждает Арон Шмулевич: «Мама говорила мне, что я родился 9 ава 1902 года». Может, поэтому Б-г дал ему такую долгую жизнь и такую светлую голову?
Младший сын его, Самуил Аронович, которому уже за семьдесят, говорит: «У папы голова исключительная, работает лучше, чем моя. С ним можно говорить на любые темы, вплоть до сексуальных…» Конечно, видит он плоховато – телевизор смотреть уже не может. Поэтому слушает радио, читает газеты. Говорит: «Нужно знать всё…»
Арон Шмулевич родился на Украине, в местечке Черный Остров Подольской губернии, на австро-венгерской границе: «Там в основном были местечки, небольшие еврейские общины. Правительство не вмешивалось, евреи сами решали между собой все вопросы: это называлось “еврейский кагал”. И женили, и хоронили, и даже если был какой-нибудь спор, то решал только раввин, потому что у евреев считалось: отдать еврея иноверцам – это грех. Были даяны, свой суд».
Арон Шмулевич с пяти лет учился в еврейской школе. «Мой отец не хотел, чтобы я ходил в русскую школу, потому что там надо было быть без шапки, а отец был очень религиозным человеком», – вспоминает он. В их местечке было три хедера, но учились только мальчики – девочки в школу не ходили.
«Несмотря на то что евреям запрещали учиться, евреи были грамотными, умели писать и читать, – объясняет реб Арон. – Вы знаете, что представлял собой хедер? Хедеры – это просто школы, но существовавшие полулегально. Пристав, урядник и полицейские знали, где находились хедеры. Но им платили, и они никого не трогали».
«Ну так вот, – продолжает Арон Шмулевич свой рассказ. – Хедер – это такая большая комната, длинный стол, с двух сторон скамейки, на которых сидели мы и сидел ребе. Он говорил, а мы повторяли. В общем, учеба была поставлена очень плохо. Вот, к примеру, на иврите я читаю хорошо, изучал Хумаш, и Раши, и Гемору, но без перевода. Раввин говорил, что это святой язык, его нельзя переводить. Иврит понимали, но говорить так и не научились… У ребе были помощники, бегельферы. Они ходили по домам, собирали нас и носили на себе в школу, особенно когда было очень холодно или когда была грязь, – сажали на спину и несли. А за это они по очереди обедали у родителей учеников... У меня как будто были способности, я хорошо учился – идише коп! Отец думал, что я буду учиться дальше, на раввина…»
Арон Шмулевич рассказывает так, что явственно представляешь и местечко Черный Остров, и непролазную грязь, и комнату с длинным столом, и раввина со штраймлом на голове («штраймл – это круглая шапка, отороченная мехом, такие шапки там носили раввины», поясняет нам рав Залман Йоффе).
Отец реб Арона, Шмуэл, в молодости работал на сахарном заводе, а потом стал столяром, делал мебель. Мать была из бедной семьи, с 12 лет работала у местного врача домработницей: «Это до замужества, – поясняет Арон Шмулевич. – А после замужества занималась домом, ведь у нее было много детей. Мать звали Сара-Фейга – ведь у евреев всегда было два имени. И меня звали Шия-Арон. Раньше считалось, что, если у тебя двойное имя, – проживешь дольше... Всего нас было восемь детей: пять братьев и три сестры. Одну из сестер звали Лея, вторую – Голда, третью – Хая. Старших братьев звали Лейб и Ноах. Еще был Моисей, он погиб на войне. А Довида немцы расстреляли, потому что он остался в нашем местечке, – как всех братьев, сестер и вообще всех родственников, которые там остались… Они не эвакуировались и погибли во время оккупации – все 62 человека…»
После грустной паузы Арон Шмулевич продолжает: «Так вот, два старших брата, Лейб и Ноах, жили в местечке, работали. А чем занимались евреи в местечках? Это были в основном портные и сапожники. И братья были один – портным, другой – сапожником. Они вступили в Бунд. А бундовцы выступали против сионистов. Это всё было еще при старом режиме... Бунд был, конечно, запрещенным. До революции еврейская беднота вообще выступала против сионистов, потому что сионисты были более богатые – интеллигенция! Бунд считал, что это химера – создать еврейское государство, потому что та земля уже занята. И они стояли на том, что в каждом государстве евреи должны пользоваться такими же правами, как все остальные граждане.
Именно под влиянием своих старших братьев я перестал учиться на раввина, хотя очень любил еврейскую историю. Евреем же я был всегда, никогда не отказывался от еврейства…
В хедере я учился до 11 лет. В нашем местечке была единственная двухклассная школа, и в этой школе я впоследствии учился. Но отец очень рано умер – в 1918 году, и в 15 лет я пошел работать…»
О своей дальнейшей жизни Арон Шмулевич подробно не распространяется – так, «пунктиром»: работал на мельнице, вступил в комсомол, в 1923 году его направили учиться в Киев, на рабфак, который он окончил в 1925-м. Потом поступил в Киевский политехнический, учился на инженера-электрика…
Сын, Самуил Аронович, дополняет рассказ отца: сначала тот работал на Кавказе, потом был начальником электростанции во Владивостоке, где его застала война. В 1944-м отца перевели в Пятигорск. Вообще же на месте он сидеть не любил: из Пятигорска – в Подольск, потом – в Алма-Ату. И затем уже приехал к брату в Сталинград. Работал в НИИ нефтегазовой промышленности, конструировал линии электропередачи, здесь вышел на пенсию. Жена умерла лет 15 назад…
В Волгоград он попал в 1961 году, уточняет Арон Шмулевич. Когда приехал, сразу стал интересоваться, где здесь евреи: «Тогда здесь было много евреев. Был один, Левин из Меджибожа, он нам всё рассказывал… Я специально ездил в Меджибож на могилу Баал-Шем-Това. Левин знал очень много молитв, был кантором, у него был очень хороший голос. Мы построили домик на еврейском кладбище и там молились. Это было в середине 1960-х годов. Купили еще один свиток Торы, десять талисов. А потом эти люди понемножку стали умирать… Спустя какое-то время молились у одной женщины-еврейки. Она жила здесь, на Кубанской улице, но потом и она умерла… Мы продолжали собираться на молитву, хотя нас осталось только пять человек. Потом появились другие люди, и оказалось, что половина из них не знает идиша, они знали иврит. Был там один, Тору нам читал по субботам. Звали его Довид Колотилин…»
Вновь и вновь Арон Шмулевич мысленно возвращается в свое местечко с романтическим названием Черный Остров: «У нас было четыре синагоги. Была большая, Хоральная. Туда ходили по праздникам, там был кантор. И каждый цех имел свою синагогу – портные, столяры, сапожники. И был бейс-мидраш, где молились хасиды. Они считали, что евреи днем и ночью должны изучать Тору. Бедные их жены всё время где-то подрабатывали, кашу им приносили. В Хоральную синагогу женщины не ходили. А вот в бейс-мидраш (он был двухэтажный – верхний этаж специально для женщин) в праздники ходили. Слушали, как мужчины молятся. Они не умели читать, но всё знали наизусть. Соблюдали субботу, кашрус. “В субботу и в праздники каждый еврей – как царь, он радуется” – есть такая песня. На субботу еврей должен обеспечить себе и рыбу, и свечи, и халу… Свечи зажигали по количеству детей: две большие – отец и мать, остальные – маленькие. А потом была вечерняя трапеза. Праздники у нас справляли очень хорошо…»
…Перед тем как уйти из дома старейшины, мы пели «Атикву» – все вместе, хором. Он рассказал: при царском режиме за то, что пели «Атикву», сажали в тюрьму. «А мы всё равно пели!» – гордо заявил он. Мы охотно поверили: хозяин дома не сбился ни разу – текст гимна он помнит, кажется, лучше всех нас…
И. Карпенко
[ << Назад ] [ Содержание ]
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru