[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  ИЮЛЬ 2006 ТАМУЗ 5766 – 7 (171)

«Сионистский заговор»

Александр Воронель

Израильский историк Бенцион Нетаньягу еще в 1940–1950-х годах написал книгу очерков об идеологах сионизма: Льве Пинскере, Теодоре Герцле, Максе Нордау, Израиле Зангвиле и Владимире Жаботинском. Ныне перевод этой книги на русский язык выходит из печати в издательстве «MET» в Минске. Манера, в которой написана книга Б. Нетаньягу, его оценки людей и событий разительно отличаются от всего того, что в течение многих десятилетий распространялось на русском языке под названием сионистской литературы.

Т. Герцль, как и его соратник М. Нордау, имел очень скептическое мнение по поводу социализма и полагал, что социализм не согласуется с человеческой натурой, особенно с еврейской, «индивидуалистичной со времен Моисея до сего дня». Он также предвидел, что евреи очень скоро станут для социализма «мавром, сделавшим свое дело», от которого потом избавятся.

Однако руководство мировым сионистским движением уже в первые годы своего существования попало в руки выходцев из России. Это было естественно для демократической организации, поскольку именно в России проживала основная масса евреев, жаждавшая освобождения. Но предреволюционная российско-еврейская среда была в очень сильной степени захвачена марксистским влиянием и произвела на свет целую серию разнообразных гибридов сионизма с социализмом и толстовством, которая в течение почти столетия господствовала во всех еврейских начинаниях. Склонность к социализму автоматически влекла за собой марксистское пренебрежение к культурным различиям и навязчивую преданность парадоксальным лозунгам «арабо-еврейской дружбы».

Нельзя сказать, что кто-нибудь из ранних сионистов пренебрежительно относился к арабам, но они понимали неимоверную сложность проблемы сосуществования цивилизаций. Европоцентрическая марксистская теория, поставившая во главу угла экономические отношения, вообще не видела никаких различий между людьми, кроме классовых. Конечно, только европейские евреи, не имевшие никакого понятия об исламе, могли принимать всерьез такое варварское упрощение действительности, как марксизм. Евреи – выходцы из арабских стран, не понаслышке знавшие мусульманскую культуру, никогда не обманывались на этот счет и в массе своей не следовали за социалистами-миротворцами. Выходцы из России последнего призыва, по-видимому, внушали больше надежд израильскому истэблишменту, уже хотя бы потому, что перевод этих очерков на русский язык задержался на целых полвека.

Часто именно ложные идеи поддерживают людей, а иной раз и обеспечивают им победу. Если бы большевики не были одержимы своей утопической мечтой, они проиграли бы Гражданскую войну и никакой советской власти в России бы не было. Если бы руководство Израиля в 1947 году не было в основном просоветским, СССР не позволил бы ООН проголосовать за признание еврейского государства, и, возможно, его бы не было. Если бы политика этого государства в течение долгих лет не опиралась на вдохновляющие мечты о близком мире с арабскими соседями, население Израиля не смогло бы вырасти в десять раз за последние 50 лет. Таким образом, жесткая политическая реальность строится порой на неверных и расплывчатых иллюзиях.

Крушение социалистических режимов в Восточной Европе, нескончаемый вандализм интифады и смерть Арафата сместили общественное мнение и приоритеты издателей таким образом, что идеи основателей сионизма перестали казаться им шокирующими.

«Идеи не являются отражением реальности. Идеи принадлежат миру воображаемого и в этом своем качестве обладают странной способностью изменять реальность. Когда такое вмешательство идей в жизнь приобретает особо крупные размеры, это называют революцией. Революция есть переход Воображаемого в Реальное. Механизмом такого перехода является символизация обоих… В области символического они поначалу и встречаются: в текстах, написанных кабинетными интеллектуалами; в сознании их читателей, будущих лидеров революции; в публичной сфере, в которой обращаются массы. В конце концов дело доходит до реального, той самой истории, в ходе которой изменяется жизнь всех – авторов и читателей, лидеров и масс» (Александр Эткинд. Хлыст. М.: НЛО, 1998).

Так видит действительность российской революции талантливый современный автор, дитя интеллектуальной атмосферы, сложившейся за несколько веков эпохи книгопечатания.

Возможно, эта эпоха пришла к концу. Трудно себе представить современную революцию где бы то ни было, произошедшую из-за «текстов, написанных кабинетными интеллектуалами». Если, конечно, не считать Коран текстом, написанным кабинетным интеллектуалом.

Но был в истории безусловный прецедент, когда революция действительно произошла под влиянием интеллектуалов и действительно первоначально в «области символического». Этот прецедент – сионистская революция. Точнее будет сказать, что эта революция, как и многие другие события истории евреев, являет поразительный пример доминирующего влияния сознания на бытие.

Все пятеро выбранных автором основателей сионизма были выдающимися писателями, преуспевшими еще до начала своей сионистской деятельности, владевшими несколькими языками и принадлежавшими к европейской культурной элите. В общепринятом словоупотреблении все пятеро были «ассимилированные евреи».

Что такое «ассимилированный еврей»? Никто из нас не представляет себе ассимилированного еврея трактористом или шахтером. В простонародной среде евреи неизбежно выделяются, их ассимилированными не назовешь. Зато легко представить ассимилированного еврея среди физиков, художников или журналистов – то есть в качестве члена какой-нибудь замкнутой, часто элитарной, группы. В элите и ассимилироваться легче, потому что в элите от всякого можно ожидать какого-то своеобразия. В творческой элите (и, между прочим, в преступном мире) экзотика, странности и всевозможные чудачества зачастую приветствуются, чтобы не сказать культивируются. Даже самая принадлежность к еврейству в элите порой рассматривается как сорт чудачества.

В конце ХIХ века ассимилированные евреи в Европе и в России составляли редкое меньшинство. Спустя сто лет в результате гитлеровского Холокоста и сталинского «всеобуча» ассимилированные евреи превратились в абсолютное большинство еврейского народа, и ассимилировались они уже не в элите окружающих народов, а в тех средних социальных слоях, в которых чудачества и оригинальность не только не поощряются, но и не прощаются. Так что сионистский заговор кучки интеллектуалов прошлого века пришелся им как раз впору.

Двое из славной пятерки (Л. Пинскер и В. Жаботинский) были уроженцами России и писали на русском языке. Двое других (Т. Герцль и М. Нордау) происходили из Австро-Венгрии и писали по-немецки. И. Зангвил родился в Лондоне и был известным английским писателем.

Среди народов Древнего мира евреи выделялись отчетливо выраженным национальным самосознанием. Но, утратив еще в древности свою территорию и национальный суверенитет, они, чтобы выжить как народ, должны были национальным основам своей жизни придать статус религиозной святости. «Так язык иврит, этническая замкнутость, национальные традиции и законы, а также утраченная Родина стали осиянными священным нимбом религиозными ценностями» (здесь и далее цитаты без указания источника взяты из книги Б. Нетаньягу «Пять отцов сионизма»). В середине XVIII века перед иудаизмом впервые встала угроза, исходящая не от иной веры, а от противника всех религий: свободной мысли. Наука объявила войну всем привычным догмам и мистическим теориям и зачастую вместе с водой выплескивала и ребенка. Как подытожил Исайя Берлин: «Освободительные движения, вынужденные прорываться сквозь заслоны общепринятых догм и традиций, всегда заходят слишком далеко и перестают замечать добродетели, на которые они замахнулись».

Просвещение, расшатывавшее религиозные основы жизни всех европейских народов, оставляло их, однако, в родственном окружении на их привычной территории. А евреи, лишаясь поддержки своей религиозной идеи и оказавшись без защиты конфессиональной общины («кагала»), ощутили себя на краю гибели. Для сохранения своего национального лица, для самоидентификации, необходимой всякому нормальному человеку, евреям нужен был эмоционально окрашенный мотив, выраженный на европейском философском языке, способном противостоять победному натиску рационализма.

Современный израильский писатель А. Б. Иеошуа настаивает, что совмещение в идентификации еврея двух различных концепций, национальной и религиозной, превращает еврейство в загадочный (с европейской точки зрения) феномен, раздражающий окружающие народы своей непроницаемостью. Суть дела, однако, не в том, что это совмещение раздражало европейских антисемитов. Подлинная проблема состояла в том, что такое совмещение стало неприемлемо для самих европеизированных евреев. На фоне мощного всплеска национализма в Европе у евреев возникла психологическая потребность поставить для себя философски неразрешимый вопрос, что вообще считать нацией и считать ли им нацией себя.

Лев Семенович (Иеуда-Лейб) Пинскер (один из первых евреев в России, получивших систематическое русское образование) ответил на этот вызов своей книгой «Автоэмансипация», которая произвела эффект разорвавшейся бомбы в еврейской психологии. Здесь уместно упомянуть, что в его пророческой книге заложены мысли, ставшие основой для разработки этой темы западными учеными на сто лет вперед. Как выразил это современный английский социолог: «Идея нации неотделима от политического сознания <…> Нация рождается в воображении, и ее образ, однажды возникнув (укоренившись в сознании), приспосабливается к внешним условиям, моделирует себя и преображает» (Б. Андерсон. Воображаемые общности. Происхождение и распространение национализма. Лондон, 1983). То есть идея нации предшествует материальным предпосылкам ее существования, которые так упорно подсовывала нам марксистская идеология.

Субъективный подход Пинскера шел поперек всей европейской тенденции того времени, во всем искавшей (и временами находившей) объективные (материальные) причины и рациональные объяснения. Грандиозные успехи классической физики и дарвиновской биологии как бы обещали подобный же триумф и псевдообъективному экономическому детерминизму Карла Маркса. Пинскер переместил центр тяжести еврейского вопроса с внешнего окружения на внутреннее состояние народа. Он утверждал, что еврейская трагедия – следствие не только отношения к евреям окружающих народов, но, в еще большей степени, отношения евреев к самим себе. Эта трагедия – плод чересчур тесной приверженности евреев другим национальным образованиям, что противоречит самостоятельности их национального существования. Решение этой проблемы связано со степенью решимости самих евреев взять свою судьбу в собственные руки.

Вся европейская концепция эмансипации основывалась на зависимости от великодушия других народов. От них евреи ожидали своих прав, и они должны были эти права даровать. Пинскер поставил проблему с головы на ноги: не эмансипация, а автоэмансипация, то есть еврейский народ должен получить спасение не от другого народа, а из собственных рук, в результате собственной борьбы. Нация и История должны были стать столпами народной жизни в модернизированном мире. Сохранение национальной чистоты и исторической преемственности были для Пинскера важнейшими факторами сохранения еврейского народа среди других. Возможно, в этом вопросе Пинскер испытал влияние славянофилов, с которыми близко познакомился во время учебы в Московском университете. Славянофилы всегда подчеркивали важность этих составляющих для формирования и существования нации.

Книга Пинскера появилась в 1882 году и мгновенно завоевала популярность среди евреев во всем мире. Одной из самых горячих сторонниц идеи «автоэмансипации» стала американская поэтесса Эмма Лазарус – автор стихотворения-надписи на бронзовой доске статуи Свободы в Нью-Йорке.

Семя было брошено вовремя: последовавший вскоре всплеск агрессивного антисемитизма в Европе не застал евреев врасплох. Евреи осознали себя нацией среди государственных наций еще за 10–15 лет до того, как их высокопоставленные европейские представители – Герцль, Нордау и Зангвил – решились предъявить западной цивилизации требование своей доли в мировом сообществе от имени всего народа.

К замечанию А. Б. Иеошуа о смешении религиозной и национальной идентификации можно добавить еще один признак, выделявший евреев на протяжении многих столетий: везде, во всех странах евреи воспринимались не только как народ, нация, но и как социальная группа. Заметим, в разных странах это были разные социальные группы, но практически всегда стоящие сравнительно высоко относительно большинства населения. Это «приподнятое» социальное положение евреев со временем превратилось в часть традиции, которая сообщает евреям определенные психологические черты и также вызывает раздражение окружающих народов.

В старой России евреи были, в основном, мещанами, а в СССР они стали служащими и технической интеллигенцией. В современной Америке евреи – врачи и адвокаты (впрочем, дети портных и парикмахеров). В арабских странах евреи – лавочники и клерки. Это особое положение установилось еще во времена Римской империи, когда соплеменники выкупали из рабства любого еврея и не давали ему опуститься на социальное дно. В какой-то степени подобное положение существует до сих пор. Взаимная поддержка (в которой столь часто винят евреев в России) неизбежно следует из поставленной иудаизмом религиозной задачи («народ священников») обеспечить каждому еврею возможность следовать Завету. Такая особенность придает еврейскому народу большую восприимчивость к социальным изменениям в обществе и повышенное внимание к интеллектуальным политическим конструкциям.

Время политических конструкций наступило уже после смерти Л. Пинскера и связано было с именами интеллектуалов Теодора Герцля, Макса Нордау и Израиля Зангвила. Даже тем, кто всей душой принял учение Пинскера о самоосвобождении, нелегко было воспринять призыв Герцля к разработке и формированию отдельной еврейской политики. Нордау и Зангвил были его первыми истовыми единомышленниками.

Встреча Сионистского комитета в венском кафе. Т. Герцль сидит за центральным столом.

Именно от Герцля мир впервые узнал, что такое сионизм, и осознал его неизбежность (хотя в отдельных кругах теперь намечается ревизия этого взгляда). Значение Герцля не в учении о создании еврейского государства как о единственном решении еврейского вопроса, а в учении о том, как добиться превращения этой идеи в реальность.

Идея Герцля, вначале представлявшаяся абсурдной иллюзией, оказалась единственно практичной.

Пользуясь своей громкой известностью журналиста, Герцль развернул широкую дипломатическую деятельность в расчете на поддержку правительственных кругов всех европейских стран. Он годами создавал «виртуальную реальность» – «государство в пути», понимая, что как только такое «государство» обозначится, оно автоматически вступит во взаимодействие со связанной системой существующих «государственных реальностей». Чтобы подобное государство утвердилось в действительности, чтобы для него освободилось место в международной системе национальных организмов, Герцлю нужно было добиться общего согласия наиболее важных участников системы, – нужно было, чтобы идея еврейского государства прочно поселилась в головах политиков. Тогда неизбежным становилось и превращение этой идеи в фактор международной игры, желательный для одних и пугающий для других. Такой фактор в результате явился единственным средством нанести на виртуальную географическую карту еврейское государство еще до его возникновения.

Основания думать, что европейские политики примут идею Герцля, действительно были. Еще Наполеон, не колеблясь, пообещал еврейское государство коменданту турецкой крепости Акко, когда узнал о его еврейском происхождении. Один из вождей русских декабристов, полковник Пестель, разрабатывал проект формирования армии из русских евреев для завоевания Палестины (при осуществлении планируемого им захвата Россией Константинополя). Австрия, Италия, Англия и Франция, Германия и Россия лелеяли планы раздела Оттоманской империи и прикидывали возможные резоны для своих колониальных претензий. «С беспрецедентной последовательностью, беспримерным упорством и небывалой верой в успех, со свойственной только ему находчивостью, с убедительными аргументами, которые только он мог изобрести, с обаянием, присущим только его личности, он предпринимал шаг за шагом, чтобы получить у крупных держав согласие со своей идеей “еврейского государства”. Если бы не было этого согласия, если бы не внедрил Герцль в круги мировых политиков убеждение, что “еврейское государство – это общемировая необходимость”, не было бы никаких оснований для надежды на осуществление национальных чаяний евреев».

Внедрив в сознание нескольких выдающихся политиков мысль, что сионизм – единственно возможное решение «еврейского вопроса» и вопроса Страны Израиля одновременно, Герцль дал им возможность придать их имперским амбициям моральный вес и авторитет, высоко оцененный наиболее дальновидными из них. После того как он, вместе с Нордау и Зангвилом, сумел убедить ведущих европейских лидеров в своевременности и практичности своей идеи, оказались возможными и действия Ллойд-Джорджа в поддержку сионизма, и декларация Бальфура.

Чтобы построить национальный дом для нации, которая еще не до конца осознала себя самое, оставалось минимальное (сорок библейских лет) время, – и дерзость сионистского проекта, как и «царственное мужество» (его собственное выражение) Герцля, поражают воображение.

Он знал еще кое-что, никому, кроме людей с пророческим даром, не приходившее в голову. Герцль знал: вопреки всем прогрессивным лозунгам наступающего ХХ века, новое средневековье надвигается на евреев во всех европейских странах. Это кажется невероятным, но он ясно видел, что «камень уже покатился по склону», и знал, что это предвещает: «гибель, полную гибель!» «Будет ли это революционная экспроприация?» (как произошло позднее в России), «будет ли это реакционная конфискация?» (как произошло в Германии). «Нас изгонят? Убьют? Я предполагаю всё это…» (Теодор Герцль. Дневники. Т. I).

А для современных русских евреев сионизм начинается с Жаботинского. Во-первых, из-за литературного обаяния его текстов. Во-вторых, потому что в мировоззрении Жаботинского нет и следа марксистских и толстовских стереотипов, на которые за последние полвека у российских евреев выработалась стойкая аллергия. Наконец, в-третьих: он имел мужество называть вещи своими именами, – не боясь, что его заподозрят в недостатке гуманизма, – во времена, когда декларативный гуманизм деспотически правил общественным мнением.

В полном неприятии силовых методов скрыта основная слабость гуманистического мировоззрения. До каких пределов можно сохранять гуманность в мире непримиримой вражды? Противники Жаботинского часто обвиняли его в склонности к милитаризму. Волна насилия, поднявшаяся в Европе в связи с первой мировой войной, отрезвила многих, хотя явилась только репетицией настоящей Катастрофы. Жаботинский предвидел: если еврейский народ хочет выжить в мире торжествующего насилия, он сможет достигнуть этого не кротостью, а лишь упорством в сопротивлении. Произошедшая в Европе Катастрофа самым ужасным образом подтвердила это предвидение.

Жаботинский учил, что основное содержание сионизма – отучить евреев рассматривать себя глазами других народов в свете чужих глобальных интересов. Это и значило перевести их из статуса объекта в субъект истории. Естественно, евреям в их догосударственный период существования была присуща компромиссная, оппортунистская позиция, соответствовавшая их возможностям. Эта позиция в значительной мере определяла постоянный легализм и гуманизм еврейского истэблишмента во всех странах. Превращаясь в субъект истории, евреи брали на себя историческую ответственность, которой не знали прежде. И эта ответственность зачастую требовала бескомпромиссных решений и беспрецедентных шагов.

Плакат. Конец 1920-х годов.

Жаботинский призывал евреев учиться воевать и всерьез готовиться к этому. Его призыв оказался наиболее гуманистическим накануне предстоящего получения государственной независимости и последовавшей серии войн. Вопреки общепринятым интеллигентским предрассудкам, он ясно видел, что в военном воспитании есть свои высокие ценности и нация накануне своего возникновения – и, еще вернее, среди сегодняшних угроз – не должна пренебрегать ими.

Б. Нетаньягу, к сожалению, совершенно избегает говорить о религиозном сионизме. Для автора середины ХХ века, всей душой принадлежавшего либеральному политическому лагерю, это, наверное, естественно. Но в наше время, в период невиданного подъема фундаменталистских движений, уместно вспомнить, что религиозный сионизм возник раньше светского и в свое время мог бы быть назван фундаменталистским. Этим словом мы обычно называем безоглядную преданность исходным принципам, заложенным в Б-жественном Откровении. В религиозном сионизме эта преданность несомненно присутствует.

В соответствии с парадоксальной природой реальности все религии содержат в себе неразрешимые противоречия. Поэтому все они в своей традиционной практике вынуждены идти на идеологически недопустимые компромиссы. Опять-таки поэтому фундаменталистские течения выигрывают благодаря схематизации Откровения в соответствии с ограниченным сегодняшним уровнем постижения своих сторонников.

Религиозный сионизм провозгласил жизнь и труд в Земле Израиля более фундаментальным принципом, нежели всё остальное, тем самым подчеркнув свою верность духу иудаизма в условиях, когда это противоречило общепринятой практике и букве учения о Мессии.

Впрочем, в ХIХ веке религиозный сионизм имел слишком мало сторонников, чтобы всерьез отпугнуть светское общество. Иначе его фундаменталистская основа сделала бы весь сионизм как политическое движение неприемлемым для тех еврейских (и нееврейских) либеральных кругов, в которых он черпал основную поддержку.

Однако именно религиозный сионизм имел дерзость найти внутри еврейского вероучения основания для отхода от средневековой позиции пассивного ожидания чудес. Интеллектуальное мужество этой небольшой группы обеспечило сионизму то зерно религиозного смысла, которое и сейчас сохраняет для него возможность укорениться в негуманном мире ХХI века.

Так что ассимилированные «кабинетные интеллектуалы», о которых рассказал нам Б. Нетаньягу, отнюдь не из головы взяли свою заветную идею, а в значительной мере опирались на прочную религиозную традицию, не менее авторитетную, чем Коран. Более того, с некоторыми выдающимися представителями этой традиции они сумели найти общий язык и объединить усилия.

Таким образом, с самого начала сионизм оказался движением, полностью не укладывавшимся в рамки своего времени. Оно сложилось как эмансипационное течение во времена, когда это было актуально, но уже тогда содержало в себе фундаменталистский элемент, сообщавший ему неординарный характер. Именно эта неординарность дает современному движению шанс удержаться в реальности, в которой, возможно, не будет места привычным гуманитарным ценностям.

Гитлер, припадочный визионер, неоднократно подчеркивал, что он ведет мировую войну не с Россией или с Америкой, а с мировым еврейством. Хотя, с точки зрения людей западной цивилизации, это утверждение казалось свидетельством искажения картины мира в его мозгу, но именно оно оказалось вдохновляющей формулой, приемлемой для многих миллионов людей в те дни, когда остальные его идеи уже забыты. И сейчас определенное течение в исламе, всё еще живо переживая многовековой конфликт с христианской культурой, пытается превратить евреев в заложников своей борьбы из-за той фундаментальной роли, которую судьба евреев играет в обеих религиях.

Вся послевоенная история евреев и государства Израиль ясно показывает: борьба за их будущее – это борьба за тот или иной образ всего остального мира, как и предполагали Герцль и Нордау. Потому что судьба сегодняшних евреев и их государства вносит в устоявшиеся представления всех народов такие коррективы, которые требуют готовности пересмотреть самые фундаментальные принципы. Как бы антидемократические и антилиберальные силы во всех странах ни искажали для собственных нужд смысл и цели этого движения, они, однако, правильно видят сионизм как потенциально опасного противника. Еврейский народ приговорен к этой идеологии своей религией и судьбой, как члены царствующего дома приговорены к монархизму.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru