АНТИСЕМИТИЗМ И НЕМЕЦКАЯ МОЛОДЕЖЬ

[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2006 НИСАН 5766 – 4 (168)

АНТИСЕМИТИЗМ И НЕМЕЦКАЯ МОЛОДЕЖЬ

Арнольд Цвейг

Немецкий писатель Арнольд Цвейг (1887– 1968) родился в городке Гросс-Глогау в еврейской семье. Его отец был экспедитором и шорником. Цвейг учился в нескольких университетах, рано начал писать. В 1915 году получил премию имени Клейста за пьесу «Ритуальное убийство в Венгрии» и в том же году был мобилизован в армию. Стал сначала солдатом нестроевой службы, позднее попал в окопы Вердена, затем служил писарем при штабе.

Именно война стала для Цвейга подлинным университетом. В окопах он впервые по-настоящему увидел тех, кто составляет «народ»: рабочих, крестьян, ремесленников. Встречи в Ковно и Вильно с литовцами и евреями обострили в нем интерес к национальной проблематике, тогда же он познакомился с социал-демократами.

После войны Арнольд Цвейг становится известным писателем, драматургом, выступает как эссеист и поэт, занимается общественной деятельностью. В 1923 году антисемитские выступления заставляют его покинуть город Штарнберг, где он жил, и переселиться в Берлин. С этого же года Цвейг – редактор газеты «Юдише Рундшау» («Еврейское обозрение»). Он сближается с сионистским движением и после прихода к власти нацистов в 1933 году переселяется в Палестину.

Накануне второй мировой войны Арнольд Цвейг публикует множество статей и эссе, посвященных еврейской проблематике: «Лессинг, Клейст, Бюхнер» (1925), «Калибан, или Политика и страсть» (1927), «Итог немецкого еврейства. 1933» (1934). В Палестине он продолжает литературную деятельность. В 1942–1945 годах Цвейг является одним из издателей и постоянным автором журнала «Ориент» в Хайфе. О нелегкой жизни эмигрантов в Палестине рассказывает его позднейший роман «Мечта обходится дорого» (1961).

После войны Цвейг возвращается в Европу, чтобы в конце концов обосноваться в ГДР. Там он становится президентом Германской академии искусств, депутатом Народной палаты, президентом ПЕН-центра ГДР.

Вообще говоря, сейчас еще не совсем ясно, к какой немецкой молодежи должны быть обращены эти слова: не вполне представляешь себе оппонента, с которым можно говорить на эту тему. Ибо широкие круги немецкой молодежи, которой антисемитизм чужд и которая, к счастью, еще существует, которая представлена в молодежных, пацифистских, военных обществах, – эта молодежь не нуждается в подобных исследованиях. В кругах же антисемитских многие ослеплены вульгарнейшими страстями: говорить с такими людьми, опускаясь до их уровня, в надежде хоть на какое-то понимание, бесполезно. Однако проблема молодежного антисемитизма существует реально и нуждается в осмыслении. На наш взгляд, следует осознать, что есть антисемитизм, который мы назовем здесь аристократическим, и есть молодежь, которая с ним солидаризируется, его одобряет, – и имеет смысл обратиться к ней, сообщить свою точку зрения, исходя из того, что у этой молодежи своя жизнь и она не станет игнорировать продуманные, честные и затрагивающие суть дела слова одного из евреев – как бы сердито ни предостерегали от этого их партийные писатели.

Не ждите, что здесь будет оспариваться право молодежи на страстную политическую позицию; молодежь ведь по самой сути своей склонна безоглядно, всей душой, почти инстинктивно отдаваться однажды усвоенной идее. Какой, однако, хочет быть антисемитская молодежь? Просто антисемитской – разве это для нее самоцель? Отнюдь нет; это для нее сопутствующее проявление. Она хочет быть, причем быть в полном смысле этого слова, национальной, немецкой. Отвергать что-то она может и должна, лишь исходя из каких-то взглядов, лишь опираясь на основательный, позитивный идеал: можно отвергать то, что считаешь его противоположностью – что, как им кажется, воплощено в евреях, в демократах, социалистах, сторонниках взаимопонимания и связи между народами, во всех вытекающих отсюда взглядах и действиях. Существуют позитивные цели и ценности, им можно противопоставить другие позитивные ценности. Мы не будем ссылаться на какую бы то ни было литературу; обратимся лучше к настроениям, которые ширятся сейчас, всё мрачней наполняя сердца молодых немцев – тех, кто хотел бы быть заодно с народом, их родившим и сформировавшим, хотел бы проникнуться его глубинной сущностью, его духовностью. Попробуем разгадать и истолковать эти пульсирующие страсти, предчувствия; углубимся под поверхностный слой мышления, сформированного той чудовищной идеологией, что оказалась выражена в некоем стишке: немецкая суть оздоровит мир. То, что мир нуждается в оздоровлении, видит каждый; но не является ли эта самая идеология одной из причин нынешнего неблагополучия? Не ее ли мания величия, одержимость централизацией, недостаток внимания к чужим ценностям во многом повинны в нынешнем состоянии дел? Империалистический, капиталистический дух всегда умел вовлечь в войну простодушную молодежь всех народов: нечего и говорить, эта молодежь с воодушевлением то и дело поддавалась призывам идеологов следовать за ними. Никогда еще на Западе не злоупотребляли так чудовищно пламенным энтузиазмом молодежи, ее самоотверженной страстностью, никогда еще отцы-старцы не отправляли ее на столь напрасную бойню, сами чудовищно изолгавшись и продолжая лгать дальше – мы обращаемся к той трагически обманутой и разочаровавшейся молодежи: к тем, кто были нашими соратниками в 1914–1918 годах – а теперь стали нашими противниками. Мы будем говорить с ними об их собственных, немецких делах, как мы говорим с еврейской молодежью о наших еврейских делах – причем с не меньшей серьезностью, от души.

Мы знаем, эта молодежь хочет обратиться к немецким истокам, немецкой сути, чтобы, исходя из немецких свойств, импульсов и идеалов, сделать современную жизнь более национальной. Тот, кто видит, что со времен Тридцатилетней войны эта немецкая сущность, которую воспринимаешь отчасти как музыкальную – получавшую импульсы из Италии, из Нидерландов, и при всем том Б-жественно автономную, – что она уже не определяет жизнь; кто видит, что чужие образцы постоянно мешали неуверенной в себе, разделенной политиками на семьдесят мелких княжеств, разодранной снизу доверху на семь, а то и на десять совершенно разных племен немецкой нации; видит, как это затрудняло ее рост, как французское и английское культурное превосходство, а еще и постоянное обращение к греко-римской классике создавало представление о преждевременном европеизме, который мог обойтись и без немецкого вклада; кто вспомнит о деятелях, изначально ориентированных на народность и оказавшихся в изоляции, начиная с Клаудиуса и кончая нашим современником Штером, – тот поймет это стремление и с ним согласится. Предостеречь следует лишь от нечеткости понятий, когда кажется, будто национальную культуру можно создать, как создают какой-нибудь краеведческий союз; будто можно произвольно обособить тенденции современного развития, объявив одни «народными», а другие «ненародными»; будто можно определенно и безошибочно решить, что считать в нынешней живописи и графике, литературе и музыке немецким, когда авторы – не евреи, а что объявить еврейским и интернациональным. Немецкое не существует само по себе, оно создается. Всякая великая личность расширяет, возвышает или унижает сущность нации. И когда что-то называют «не немецким», это всегда ошибочное суждение, которое спустя лет тридцать никто отстаивать не станет. Нацию никогда не характеризуют отдельные ценности: возможно, столетия спустя кто-нибудь сумеет систематизировать разного рода предпосылки, моральные представления по национальным категориям, сегодня же, когда всего не знаешь, надо признать любое суждение о делах духовных слишком поспешным.

Итак, что же остается молодежи, которая любит свой народ и хочет, чтобы он становился сильней? Поначалу отметим небольшое различие между молодежью немецкой и, насколько мы об этом можем судить, буржуазной молодежью других стран, скажем, английской, русской или итальянской. Жители других стран любят свой народ и стремятся ему помочь. Где бы ни оказались английские студенты, на улицах больших городов или в промышленных кварталах, они создают свои settlements [1]. Они не предпочитают один народ другому; они полагаются на созидательную, творящую, неодолимую силу духа, а значит, жизни; они принимают народ как целое на нынешней стадии его бытия – ибо они национальны. Почва – это для них родина, язык – это дух, кровь – это чувство: вот из чего они исходят. Они готовы воспринимать народ таким, каков он есть, не предписывая ему – в духе высокомерной и фантастической романтики буржуазных идеологов, – каким он должен быть, – поэтому они национальны. Здесь не обожествляют проявления порчи, не поклоняются фактам, здесь в современном духе ищут и пытаются понять долговременные, вечные, почти не изменившиеся за несколько веков со времен крепостного права импульсы и жизненный уклад низших слоев населения – просто потому, что в этих странах больше уважают человека, и прежде всего человека своей национальности, чем в Германии, где инстинктивно противопоставляют народу – сверхчеловека, а то и вообще относятся к низшим слоям народа как к неполноценным… В Германии есть молодежь, унаследовавшая «одеяния» от прежних jingo [2], у которых она переняла империалистический национализм. Национализм же демократический, который в Англии ведет свою традицию от Оуэна, в школе жизни она еще не «проходила», – а если и проходила, то тут надо вспомнить великую, затаенную немецкую революционную традицию, которая вновь проявляется не как движение немецкого национального единства, но как движение освободительное. Ибо те же настроения, которые порождали когда-то религиозно-социальное крестьянское движение, в ту пору единственную законную форму революции, продолжают сегодня жить среди пролетарских потомков этих аллеманских, франкских и тюрингских крестьян: здесь точно такие же цели, у настроений тот же религиозный, антицерковный обертон, и они не стали менее радикальными, как это показывает пролетариат больших северогерманских городов. Буржуазная молодежь, однако, черпает свои знания о людях из газет и прочей подобной макулатуры; поэтому она считает, что народ, одураченный социалистами, просто «сбился с пути» – и если этих людей по-отечески проучить, это бы пошло им на пользу. Она хотела бы видеть народ, который соответствует ее романтическо-реакционным представлениям в духе народных песен и народных пристрастий; она предпочитает народность, просеянную и дистиллированную идеологами-профессорами, – остаток же можно бросить плебсу. Консервативен ли немецкий народ изначально? Это действительно так; но потому он и консервирует свои инстинкты, что они страстно ориентированы на социальную и человеческую справедливость, – как сохраняет свои наряды, песни, обычаи и свою лояльность по отношению к добрым господам. Прусский юнкер был, да еще и сейчас остается, добрым господином; система же экономического порабощения, то есть капиталистическая система – это самый холодный, наглый и грубый тиран, когда-либо существовавший на земле, и, как показали каждому мыслящему человеку в гуманитарной области Ландауэр, в науке – Оппенгеймер, когда доходит до ограждения земель крупными землевладельцами, тут даже самый по-человечески порядочный господин оказывается на стороне зла.

Что же в таком случае, спрашиваем мы снова, должна делать национальная молодежь? Прежде всего – научиться видеть народ, и лишь потом обратиться к словам. Далее: избавиться от одиозных буржуазных предрассудков, самым роковым из которых является презрение к физическому труду и людям физического труда. Нет сейчас более отвратительной лжи, чем слова презрения к человеку в простой рабочей одежде. Физический труд в наши дни действительно ведет к деградации; эта грязная, потная, грубая ручная работа – когда она не любительское занятие, а профессия на всю жизнь – делает человека похожим на автомат: он опускается. Доказательства: послушайте разговоры в офицерском клубе, где формируется офицерский дух – тот дух, который сейчас господствует в официальной части немецкого студенчества. Физическая работа, особенно работа на фабрике, на строительстве, и впрямь унижает человека; она отупляет его, отяжеляет, делает неловким, лишает духовной открытости, свободы взгляда – если такая свобода не воспитана в нем с детства, – отчуждает от всякой духовной деятельности, не связанной непосредственно с его заботами о преодолении жизненных тягот: под влиянием окружающей среды все мысли рабочего человека оказываются сосредоточены на проблемах экономических и политических – всё остальное, то есть всё, что, в сущности, делает человеческую жизнь жизнью, уходит на периферию его сознания или вообще не воспринимается. Где, однако, написано, что так должно быть? Разве что в законах капиталистической теории, наивысшим достижением которой можно считать систему Тэйлора, предполагающую мельчайшее расчленение рабочего процесса. Возглас Демеля «Только время!» выражает самую суть того, что сейчас требует жизнь. Сокращение рабочего дня позволит приобщить рабочих к культуре, а вместе с тем позволит ценить нормальную, то есть не требующую энтузиазма, просто нужную людям физическую работу. И молодежь, которая хочет заняться решением национальных проблем, могла бы уже сейчас, не медля, собравшись с духом, начать эту переоценку. Может, когда-нибудь, году в 1990-м, найдется поэт, который, подобно Келлеру, написавшему когда-то солнечное стихотворение о «Дозоре семи смельчаков», прославит возникший в новых условиях тип сильного творящего простолюдина – но кто способен сейчас по-настоящему читать стихи, не говоря уже об искусстве творить образы будущего или хотя бы своего времени?

Поставить перед собой такие требования и признать их справедливость – это дело нетрудное. Речь, однако, идет о том, чтобы воплотить их в жизнь. И тут обнаруживается самая слабая сторона немцев. Дух хочет быть живым – поскольку лишь живой, активный дух действительно является духом, – но для народа идей, систем, для тружеников духа, чей распорядок жизни устанавливается правителями и епископами, прежде чем это дело может быть передоверено гражданам, для них дух в наше время – это нечто абстрактное, продуманное, логическое, недейственное и не применимое к реальности. От того, будет ли немецкая молодежь и дальше поддерживать такой порядок вещей и такое разделение функций, зависит многое. Как многое зависит и от того, попробует ли она избавиться от отрицания не-немецкого. Не надо отказываться от традиции, достаточно обратиться к немецкой истории – всё еще не вполне освоенной – истории не битв, а духовных деяний, – и если у немецкой молодежи после этого хватит сил, времени и желания заняться антисемитизмом, мы охотно рассмотрим дело и с другой стороны, со стороны еврейского вопроса. Но это получится не сразу.

Та немецкая молодежь, которая сейчас участвует в политике, привнося в нее элемент антисемитизма, и та, которая свой биологический эстетизм – тот эстетизм, духовную разновидность которого она, бранясь, приписывает своим антиподам, еврейским литераторам – превратила в идеологию некоего самообожествления, причем истолкованного тоже в антисемитском духе, молодежь, объединенная движением «Перелетные птицы»[3], не удовлетворяется этими национальными требованиями. Однако с истинно национальной точки зрения недостаточно просто вспомнить о заслугах этого движения. Раскрепощение молодежи, ищущей собственные формы жизни, раскрепощение природного начала и эроса – с этого всё начиналось; об остальном читайте в истории этой молодежной революции, написанной Блюером. Молодежь, которая хочет найти себя, пока лишь на полдороге. Другую половину еще предстоит пройти, то есть ответить на вопросы: куда я хочу добраться? чему служить? и где то великое, с чем я хотел бы отождествить себя? где пережитая и воплощенная идея, ради которой я готов жертвовать жизнью на полях сражений?

Чему служить? Но, говоря в наше время «служение», молодежь имеет в виду руководство, вполне в духе прусско-немецкого словаря: «государственный служащий – см. “народный предводитель”». И поощряет ее в этом заблуждении не кто иной, как Ганс Блюер, тот, «кто, даже ошибаясь, требует уважения». Конечно, это происходит лишь тогда, когда она понимает его превратно и не следует смыслу его высказываний, а главное – сути собственного развития Блюера. Во всяком случае, в его важной, оказавшей влияние на молодежь речи «Германский рейх, еврейство и социализм» (1919) (суждения, высказанные в ней и касающиеся евреев, мы здесь не будем обсуждать, поскольку они не имеют ничего общего с антисемитизмом) перед тем, как сформулировать итоговое положение: «Истинную полноту творящего счастья молодежь может ощутить лишь благодаря служению человеку творческому, превосходящему прочих», – перед этой формулой можно прочесть фразу: «Так вы достигнете уровня, когда вам не нужно будет присоединяться к политической партии, но вы придете к состоянию, которое приблизит вас к сути лучшего человека». Допустим: не присоединяться к партиям и партийным машинам. Но что такое партии? В сущности, здесь говорится: вы должны найти себе вождя. Я мог бы подразумевать эти слова, не произнесенные вслух, уже тогда, когда, встретив превосходную формулу Блюера: «Личностью можно стать лишь по недосмотру», – мысленно, про себя, добавил: «и вождем тоже». Вождем можно стать, лишь не ставя перед собой такой цели. Но, каковы бы ни были намерения, всегда возможны извращения, а в такие дурные времена, как наши, они неизбежны. Вот в чем объективная причина неправильного истолкования этой фразы – в положении дел, а не в словах Блюера [4]. Есть молодежь – и сегодня это самая заметная часть образованных людей, – которая воспитывалась с постоянной мыслью о руководстве: она должна поставлять армии офицеров. Она как будто это и делает. Однако, начиная военное обучение с «нижних чинов», проходит его с постоянным сознанием, что это состояние временное, «кукольное», которое она, достигнув цели, став ослепительной бабочкой, вправе совершенно забыть: все мысли заранее сосредоточены на жизни, для которой военная служба – своего рода стадия низкой гусеницы, пассивной куколки: всё предыдущее было лишь подобием, военная служба тоже, для всей жизни нации в этом тоже есть что-то затхлое – для рядового состава, для народа. За этими вождями, если не считать индивидуальных исключений, уже никто не следует. Сегодня они оказались перед провалом, наличие которого приписывают «подкопам» евреев. Хотя, в общем-то, и верно, что образованная буржуазная молодежь должна поставлять народу руководителей, но это руководство возможно лишь при наличии доверия. А доверия не добьешься ни лестью, ни поддакиванием, только лишь человеческими качествами, деятельным духом, самоотдачей ради общества, служением народу и общественному благополучию, оно дается лишь самоотверженностью, подчинением и скромностью сердца… Никак не разнузданными проповедями и поступками, разжигающими отчуждение, – не национализмом.

Der Jude, 1921–1922

Перевод Марка Харитонова

Окончание следует

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail: lechaim@lechaim.ru

[1] Settlements (англ.) – колонии, поселения. – Здесь и далее прим. перев.

[2] Джинго – кличка английских шовинистов, империалистов, колониалистов.

[3] «Перелетные птицы» – участники юношеского туристического движения в Германии накануне первой мировой войны.

[4] Зато суть вещей можно понять лучше, не без скепсиса напомнив тут два высказывания Блюера: мы, евреи, не только «избранный», но и «проклятый народ». Это верно – если добавить, что каждый народ, насколько он воплощает некий особый дух, разрывается между подобными противоречиями. Что-то заставляло греков поскорей устранять каждого своего подлинного вождя в интересах полиса, его благополучия, равновесия, а еще из-за двойственной природы своих лучших представителей; никакие художники и поэты не могли заставить немцев воспринимать искусство всерьез, то есть как что-то жизненно важное – в лучшем случае оно могло оказывать влияние на отдельных людей, но не на общественную жизнь, не на ее оздоровление; все великие люди у немцев становились жертвами какого-то эпидемического невнимания и холодности, их оставляли подыхать в нищете и не оказывали должного почтения даже к столетнему юбилею – вспомните виноградный пресс, поставленный в 1919 году на месте дома, в котором родился Гельдерлин, вспомните затерянную могилу Баха и найденный череп Шиллера. И второе: мы, евреи, страдаем от засилья продукции своих «чандала». (В оригинале: Tschandala-Produktion. Чандала – индийская каста, самая презираемая из низших каст. – Прим. перев.) А может, скорей от недостатка профессионалов, способных сделать ее не такой заметной? Подход Блюера выдает человека из литературных кругов. Ибо в тот самый момент, когда эти «чандала» начинают делать духовную карьеру наряду с соответствующим немецким типом, средним чиновником, снобистски имитирующим вышестоящих, становится очевидно, что еврейскому народу не хватает для них лишь должностей, чтобы сделать из них незаметных, приспособленных к службе функционеров. У нас этих людей не больше, чем у других народов, но они более заметны, потому что они неприкаянны и поэтому мешают, толкутся среди занятых делом, а интеллект мешает им опуститься ниже. Будь они учителями, асессорами, управленческими чиновниками или офицерами, они бы оказались при своем деле – как теперешние европейские, вовсе не идеальные, – и их беспокойство могло бы оказывать лишь стимулирующее воздействие, помогало бы разоблачать злоупотребления, в то время как немецкие «чандала» санкционируют злоупотребления и извлекают из них выгоду. Тот, кто, благодаря французской революции, получил однажды возможность стать государственным служащим и кто не может придумать ничего лучшего, как подражать юнкеру, тот «чандала», не правда ли? Причем именно в силу своего аристократизма, своей враждебности народу, своей церковности, а еще потому, что он оказывается апостолом мертвящего подчинения. – Прим. автора.