[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2005 АВ 5765 – 9 (161)
«Великий Генрих» в малой серии
Генрих Сапгир.
Стихотворения и поэмы
Вст. статья, сост., подг.текста и прим. Д. Петрова и М. Шраера.
Новая библиотека поэта. Малая серия. СПб.: Академический проект, 2004. – 606 c.
«Великий Генрих» – так назывался сборник памяти Генриха Сапгира, вышедший в издательстве РГГУ. Если посмертная судьба замечательного поэта началась с этого вполне справедливого и филологически оправданного, на сегодня даже не отдающего авангардностью жеста, то и требования к то€му в зеленой обложке, вышедшему в серии «Библиотека поэта»1, оказываются сразу достаточно высокими. Тем более что том этот содержит и большую вступительную статью, и обширные, даже необычные для малой серии БП комментарии.
Сразу оговоримся: полный анализ всего, что сделано отцом и сыном Шраерами в связи с наследием Сапгира, включая и первую монографию о поэте, критически оцененную Д. Давыдовым в журнале «Критическая масса» (2004, №3), нас сейчас не интересует. Это дело длительное и серьезное. Нас будет интересовать лишь одна составляющая работы составителей и комментаторов тома БП – русско-еврейская. Тема эта для Сапгира более чем важная. Поэтому существенно, чтобы с самого начала изучения обширного наследия поэта, прозаика и переводчика она получила адекватное описание. Ведь история русской литературы знает случаи, когда путаница в еврейских образах или их сознательный неучет приводили к крайне искаженному представлению о крупнейших русских поэтах (О. Мандельштам, Б. Пастернак и, не без участия М. Шраера, Э. Багрицкий).
Проследим, как рассматривается во вступительной статье и комментируется еврейская проблематика в книге БП.
Отец поэта «…был предпринимателем-обувщиком, что давало повод для самоиронии поэта, называвшего себя “сыном сапожника”. У Сапгира в сонете “Будда” читаем: “В неслышном свисте в вихре и содоме / Недаром отец мой сапожник <…>”. В самоиронии Сапгира большая доля горечи, если вспомнить другого “сына сапожника”, Иосифа Сталина (Джугашвили), в юношеском возрасте сочинявшего стихи по-грузински. Разлад с отцом, причины которого лежали, вероятно, не только в полезно-прикладной философии, безуспешно навязываемой молодому поэту, вынудил Сапгира рано уйти из дому. Отголоски давнего разлада с отцом и своим “происхождением” (кавычки должны, видимо, указывать на “Происхождение” Э. Багрицкого. – Л. К.) слышатся в стихотворении “Памяти отца” из книги “Молчание” (1963): “Раввин / Всё обращался к тебе: / – Беньямин! Сын Файвыша! / Но молчало / Тело. / Без имени? / Без рода и племени? / Неужели не стало времени?” К этой теме Сапгир возвращался в стихах на протяжении всей жизни».
Трудно сказать, какое отношение к разладу с отцом имеет малоизвестный грузинский поэт – сын сапожника – Джугашвили. Да и какое отношение к «разладу с отцом» имеют трагические стихи о его похоронах? Ведь на обращение раввина к «Беньямину, сыну Файвыша» тот, мертвый, просто не отвечает, то есть не узнаёт своего имени. Если же знакомый, но безмолвный облик, носивший когда-то то имя, которое называет раввин, не отзывается, то закономерно возникает вопрос: твое ли, отец, это имя? Не остановилось ли твое время?
Толкование сложного, многозначного и раздвоенного, иудео-христианского стихотворения Сапгира возможно лишь при понимании его начала: «И времени больше не стало… / Это не ново. / Это случается часто – / По заявлению Иоанна Богослова / и примечаниям Екклезиаста. / Под синим небом Вострякова / Белело / Неузнаваемым лицом / То, / Что было / Моим / Отцом. / Для нас / Был час. / А для него? / Ничего?»
Обращает на себя внимание инверсия: не Екклезиаст с комментарием Иоанна Богослова, но наоборот: Апокалипсис Иоанна с комментарием Екклезиаста! Так сын сапожника – поэт Сапгир – выразил потусторонность своего существования относительно отца. Причем здесь возможны толкования и христианского типа, и еврейского.
Нас, однако, интересуют стихи Сапгира. Они дают удивительно точное описание еврейских похорон и слов раввина, которые Сапгир превращает в русские стихи. Ведь совершенно очевидно, что не обращался раввин к покойному еврею с подобной фразой: «Беньямин! Сын Файвыша!» Он обращался к покойному так: «Беньйомин бен Файвель!» Звуковая тавтология при повторе слова «сын» – «бен», выделенного нами, в идишизированной древнееврейской речи востряковского раввина явно не устраивала чуткий слух Сапгира. Отсюда в раннем его стихотворении – учет еврейской фонетической реалии и «перевод» ее на русский язык.
Заметим и то, что комментарий к названию еврейского Востряковского кладбища – «Востряково – кладбище на юго-западе Москвы, названо по имени села Востряково» – не дает читателю понять, откуда там мог взяться раввин. Ведь далеко не на всех московских кладбищах совершаются обряды иудейских похорон.
Стихотворение «Снег из фонаря» на первый взгляд не имеет отношения к нашей теме. Вот что написано о нем во вступительной статье: «…набоковский каламбуризм и анаграмматизм: “Снег/ сыплется из фонаря/ Я думаю: / Си – ва – но – ря („Снег из фонаря“, в книге „Молчание“, 1963, ср. каламбур „Саван-на рыло – кличка одного из вождей“ в „зоорландских“ эпизодах романа Набокова „Подвиг“)”».
Курсивное выделение слова «сиваноря» должно было бы насторожить комментаторов. Ведь Сапгир не так прост, чтобы выделять курсивом «квазинабоковскую» цитату.
Процитируем интересующую нас часть стихотворения: «Снег / Сыплется из фонаря / Я думаю: / Си – ва – но – ря / Она куда-то убегает / А он горит и не мигает / А мы его не замечали / Когда с приятелем скучали / Когда Людмила / Приходила / Мельтешили и мельчали // Ссорились / Сиваноря! / Сыпались / Из фонаря // Теперь / Совсем другое дело / Фонарь / Слепая сила / Света // И кажется / Все фонари // Си – ва – но – ри / Бежит куда-то (курсивные выделения – Сапгир; жирный шрифт – наш. – Л. К.).
Итак, происхождение загадочного «сиваноря» можно прояснить, если обратиться к еврейскому календарю, где имеется летний месяц сиван, который следует после ияра. Заметим, что «игры в названия месяцев» в русской литературе не редкость: от «мартобря» Гоголя до «январь, потом февраль, какой-то чертовый зимарь» Вознесенского. В этом контексте языковая игра Сапгира выглядит вполне уместно. Остается понять: при чем здесь «фонарь»? С одной стороны, если дело не происходит зимой, то ночной свет из фонаря вполне может напоминать сыплющийся снег. С другой стороны, как считает наш коллега Л. Городецкий, в слове «фонарь» слышится еврейское слово «нер» – «свеча», которое можно слышать в субботнем благословении на зажигание свечей «…нер шел Шабес».
Мы не стремимся преувеличивать еврейскую составляющую поэзии Сапгира. Однако еще со времен знаменитого «ШиШа» А. Крученых, созданного из двух букв «шин», еврейские образы русского авангарда служили любопытным средством создания авангардного «остранения».
Как особенность поэтического мира Сапгира составители его тома называют «актуальность еврейских и иудейских вопросов: Холокост, иудейско-христианские отношения, антисемитизм (книга “Молчание”, 1963; книга “Псалмы”, 1965–1966)».
О стихах из книги «Молчание» мы только что говорили. Перейдем к «Псалмам». Здесь нас особенно привлекает Псалом 136. Он посвящен близкому другу Сапгира и, по словам В. Пивоварова, едва ли не одному из центральных образов его поэзии.
Вот начало стихотворения Сапгира:
Овсею Дризу
1. На реках Вавилонских сидели мы и плакали
– О нори – нора!
– О нори – нора руоло!
– Юде юде пой пой! Веселее!
смеялись пленившие нас
– Ер зангт ви ди айниге Нахтгаль
– Вейли башар! Верли байон!
– Юде юде пяши! Гоп – гоп!
2. Они стояли сложив руки на автоматах
– О – Яхве!
их собаки-убийцы глядели на нас
с любопытством
– О лейви баарам бацы Цион
на земле чужой!
Комментарий Шраеров включает в себя объяснение слова «юде» – «еврей», рассуждения о владении Сапгира идишем, в отличие от иврита, которого поэт не знал. Цитируются здесь и соответствующие места синодального перевода Псалмов и т. д. Однако знание самими Шраерами еврейских языков вызывает серьезные сомнения. Достаточно прочесть такое: «Несмотря на проблематичное “й”, слово “лейви” отсылает к слову “леви” (Левит), т. е. метонимически вызывает ассоциацию с коленами Израильскими, со всем еврейским народом».
Трудно сказать, что вызвало здесь «проблемы». Ведь в идишистском произношении слово «леви» произносится именно как «лейви». Шраеры явно не в курсе того, что в средневековом антисемитизме, благополучно дожившем до наших дней хотя бы в «Антиномиях языка» Флоренского, имитация звучания еврейской речи подобного типа применялась для описания разговора еврея с дьяволом. Последствия подобных представлений о евреях для последних хорошо известны.
Еще один комментарий Шраеров: «Легко подметить и следующие смысловые и структурные корреспонденции <…> слово “вейли” и слово “веселья” из русского перевода библейского Псалма (при том, что “вейли” и “лейви” анаграмматически зашифровывают друг друга)».
Здесь Шраеры явно перебарщивают. Достаточно знать выражение «Ой вэй!», чтобы слово «лейви» ничего не зашифровывало. Кроме того, строки «О лейви баарам бацы Цион / на земле чужой!» могут означать: «О сыны левиины ба Арам (по правдоподобному предположению комментаторов, “в Араме” – в Вавилоне), дочери (“бас” – “бат”) Сиона»: действительно «в земле чужой». Другое дело, что действительно зачастую Египтом или Вавилоном евреи метонимически называют страны своего изгнания.
Трудно сказать, мог ли Сапгир знать о том, что немецких антисемитов больше всего в идишистской речи раздражало ее специфическое «цоканье», выраженное хотя бы в сцене с Мимой из вагнеровской оперы.
В любом случае, стихотворение Сапгира играет на сочетании немецкого и еврейского (идиш), что соответствует теме уничтожения немцами евреев.
Теперь обратимся к стихотворению «Еврейская мелодия».
(Возьми два деревянных бруска:
гладко струганный и шершавый)
(Проведи рукой по шершавому бруску
туда и обратно два раза)
шур-шур-шур
шур-шур-шур
шур-шур-шур
шур-шур-шур
(Проведи рукой по гладкому бруску
туда и обратно два раза)
свел-свол-свал
свал-свол-свал
свел-свол-свал
свал-свол-свел
(Проведи двумя руками одновременно
по шершавому и гладкому)
шур-шур-шур
свел-свол-свал
шур-шур-шур
свал-свол-свел
(еще раз)
(Ударь два бруска друг о друга)
брамс!!!
Это стихотворение в комментарии удостоилось лишь пояснения слова «брамс», наряду с «Еврейской мелодией» Байрона, чье имя также попало в комментарий. Не попало же туда как раз то, что делает стихотворение Сапгира безусловной и одной из лучших в мировой поэзии «Еврейских мелодий». Однако услышать эту мелодию может лишь тот, кто знает сапгировскую книжку о хелемских мудрецах, основанную на стихах и рассказах Овсея Дриза. Именно там мудрецы, строившие баню, долго решали: строгать доски или нет: построгаешь – будет скользко, не построгаешь – будет колко. Решение было по-еврейски мудрым: построгать и положить струганным вниз!
А теперь процитируем окончание веселого и мудрого стихотворения «великого Генриха», в котором он сам вписал свою «еврейскую мелодию» в соответствующую поэтическую традицию:
(Примечание)
Это настоящая еврейская мелодия
ее пел когда-то юный Давид перед
царем Саулом
тот и плакал и смеялся
брамс!!! – и метнул в певца копье
Ее записал современными стихами
Джордж Гордон Байрон – сибарит
лежа на коленях у своей гречанки
перед пылающим камином
брамс!!! – и метнул перо в огонь
подросток Лермонтов – французское
окно – там небо зимние березы –
спиною прислоняясь – изразцы –
мелодию переложил на русский
брамс!!! – он и плакал и смеялся
Брамс кстати сочинил ее для арфы
Сапгир же сочинил свою мелодию для двух брусков с подтекстом. Это действительно весело и остроумно, в отличие от комментариев к его книге.
Леонид Кацис
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru