[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2005 АВ 5765 – 9 (161)
РАББИ ШМУЭЛ А-НАГИД
Маркус Леман
Продолжение. Начало в № 9–12, 2004; № 1–4, 6–8, 2005
– В твои рассуждения вкралась ошибка, Абу Суфьян, – отвечал своему оппоненту рабби Шмуэл с полным хладнокровием. – Согласно закону, установленному святой нашей Торой, во времена гонений мы обязаны отдать жизнь даже ради самой второстепенной, самой незначительной заповеди, какую только можно прочитать в Великой книге. У меня нет ни малейших сомнений в том, что нынешние нападки на меня, попытка сломить мой дух и уничтожить плоть есть начало общих гонений на евреев. В этом же случае, объясняет Талмуд, еврей обязан умереть, но не преступить ни единой заповеди, – пусть даже речь в ней пойдет о завязывании ботинок. У евреев принято завязывать ботинки черными шнурками, а у неевреев – красными, и если от моих соплеменников потребуют, чтобы они пользовались красными шнурками, как неевреи, то в час гонений обязан каждый из них принять смерть, но не преступить Торы и не отказаться даже от такой пустяковой вещи, как цвет шнурков.
– Твое предположение, что настало время гонений на иудейский народ, лишено оснований, – пожал плечами Абу Суфьян. – Никто не намерен ни сейчас, ни в дальнейшем заставить евреев Гранады отказаться от религии Моше и выполнения ее заповедей на виду у всех. Речь идет только об одном человеке, от которого требуют принять исламскую религию исключительно из политических соображений – для блага и процветания государства. А посему твои опасения, Шмуэл, абсолютно нелепы.
– Даже если предположить, что ты сказал правду и то, что происходит сегодня, не есть начало гонений на мой народ, я всё равно не имею морального права поступить так, как вы все жаждете. Учителя наши, мудрецы Талмуда, объяснили нам еще в стародавние времена, что если потребуют от еврея, кто бы он ни был и какую бы должность ни занимал, преступить заповедь Торы публично, на виду у всех, то и тогда обязан этот еврей пожертвовать своей жизнью, но не нарушить завет. Более того: признание вашего пророка истинным означает для меня отказ от Торы и отрицание пророчества Моше Рабейну, да будет благословенна его память. Ибо Моше сказал нам, что Тора вечна, и нет сомнений в том, что неверие в его слова так или иначе ведет к идолопоклонству. Это во-первых. А во-вторых, у нас в Мидраше есть примеры того, как мудрецы жертвовали своей жизнью не только дабы соблюсти три запрета (на идолопоклонство, на убийство и непозволительное соитие), но и ради других заповедей Торы. Рабби Акива и рабби Ханания бен Тардийон, да и не только они, дали себя убить, но не отказались от права изучать Тору. Пророк Даниэль тоже пошел на смерть, однако не преступил заповедь о молитве. Вот почему наши мудрецы во Франции и Германии приняли решение позволить евреям жертвовать жизнью не только ради этих трех запретов, но и ради других заповедей. И не будет у них при этом никакой священной обязанности уцелеть во что бы то ни стало. Между прочим, даже те, кто не согласен с этими мудрецами, тоже считают: там, где возникает реальная угроза гонений на наш народ или неменьшая опасность – отход евреев от Торы, там мы вправе не щадить головы в любых обстоятельствах, невзирая на ограничения, указанные Священной книгой.
Вот почему, Абу Суфьян, бывший мой единоверец, если бы я, упаси Г-сподь, послушался тебя и согласился выполнить твое требование, это было бы неслыханным осквернением имени Всевышнего – таким, какого до сей поры не знала история. Многие годы спустя, а может, и десятилетия люди всё еще указывали бы на меня как на человека, нанесшего неизмеримый вред еврейству, – точно так же, как доныне указываем мы на Йоханана, который восемьдесят лет был первосвященником в храме, а потом стал саддукеем. Решение в моем случае может быть только одно – пожертвовать жизнью, но не преступить Тору. Я принимаю его без колебаний и сомнений.
Лицо Абу Суфьяна выражало растерянность: он уже понимал, что его шансы на успех тают на глазах. Потом этот гнусный человек попытался собраться с духом.
– Да ты просто мерзкий и упрямый грешник! – завопил он истошным голосом, словно сила легких могла хоть в какой-то мере компенсировать слабость его аргументации. – Я совершенно уверен, что даже будь мы здесь с тобой один на один, ты всё равно не дал бы согласия на предъявленное тебе требование из-за своей слепой ненависти к нашей религии! И публичность этого диспута, на которую ты ссылался, здесь совершенно ни при чем!
– Я уже говорил прежде, – спокойно отвечал рабби Шмуэл, – и готов повторить еще и еще раз, что именно публичное осквернение имени Всевышнего в первую очередь не позволяет мне принять ваши условия. Кроме этой причины есть еще две другие. О них я уже тоже говорил. Первая: признание вашего Мухаммеда означает отрицание Торы Моше и его пророчества, а это ведет к идолопоклонству. Вторая: мы переживаем сейчас особое время, и случай мой поэтому особый. Ежели этих трех причин тебе недостаточно, я могу добавить кое-что еще. Некоторые мудрецы Израиля усматривают в исламе самое натуральное идолопоклонство, поскольку до сего дня вы так и не смогли освободиться от некоторых идолопоклоннических обычаев – тех, что были широко распространены у вас до ислама. Разве культ черного камня в Мекке – не отзвук культа Маркулиса, обряд поклонения которому был связан с бросанием камня? Справедливости ради должен признать одну вещь. Большинство мудрецов Израиля полагают: мусульманские народы – из тех народов мира, что в целом не запятнали себя идолопоклонством; но у тебя всё равно нет повода кичиться магометанской верой в единство Всевышнего, поскольку нынешнее ваше понимание этого единства нельзя назвать по-настоящему глубинным. Оно не исчерпывает всей проблемы…
Абу Суфьян неожиданно почувствовал себя, как солдат на поле боя, у которого кончились патроны. Однако, вместо того чтобы с достоинством отступить и признать поражение, он начал громко выкрикивать оскорбительные для евреев слова – первые, что приходили в голову. С темой диспута никакой связи они, естественно, не имели.
– Да уж! Всем прекрасно известно, – рычал он, – что нас, правоверных мусульман, вы называете «неверными»! Каждый день просите вы в молитвах своего Б-га: пусть все неверные тотчас погибнут… И еще: «Царство злодейское немедленно искорени…» Так вы ежедневно проклинаете и нашего халифа, последователя пророка, и нашу замечательную страну...
– Ты или не понимаешь, или сознательно искажаешь смысл слов молитвы, – усмехнулся рабби Шмуэл. – Неверные – это прежде всего те, кто отрицает основы религии, в особенности само существование Всевышнего. Или те, кто полагают возможным Его материальное воплощение. Или, наконец, те, кто говорит, что божество не одно, что божеств несколько... А еще в Талмуде так называют учеников Ешу, поскольку те извратили учение Торы и использовали слова Всевышнего Б-га во зло людям, дав этим словам ложное, даже искаженное толкование. Что же касается последователей исламской религии, то их, конечно, нельзя назвать неверными. Ни в коем случае! «Злодейским царством» евреи именуют Римскую империю, руками своих подданных разрушившую Храм. Разве ты посмеешь отрицать, что я отдаю все свои силы на благо Гранады? Но может ли человек заботиться о процветании государства, о гибели которого ежедневно молится? Кроме всего прочего, в наших молитвах невозможны упоминания об исламской религии, поскольку эта религия возникла примерно через двести лет после того, как завершилось писание Талмуда и окончательно сформировались молитвенные каноны.
Абу Суфьяну на всё это нечего было возразить, и он взревел от злобы и бессилия:
– На самом деле я вообще не верю ни в какую религию! Верю только в науку, так же как большинство философов! И потому требую от тебя, как от умного и образованного человека: признай открыто, перед всеми, что ты тоже не веришь ни в Тору Моше, ни в Коран!
Рабби Шмуэл обратил к своему оппоненту взгляд, исполненный жалости и презрения одновременно.
– Наконец-то ты показал нам свое истинное лицо, – проговорил он. – Теперь всякий видит, что ты человек, лишенный морали и совести, не ведающий стыда. Ты и науку хочешь использовать для достижения своих бесчестных целей. Однако неужели тебе не известно, Абу Суфьян, что настоящие ученые никогда не отрицали религии? Просто атеисты охотно используют науку, чтобы оправдать собственные взгляды, они само неверие во Всевышнего обратили в слепую веру, в своеобразную религию, в подобие нового идолопоклонства. Только и всего…
Тут халиф, покинув трон, приблизился к своему визирю, обнял его и поцеловал в лоб.
– Оставайся же и впредь в лоне религии отцов твоих, – произнес он с искренним волнением. – Я всегда и во всем буду верить тебе по-прежнему. А что до Абу Суфьяна, который запугивал тебя смертью без всяких на то оснований, то я прикажу немедля бросить его в темницу. Пусть этот человек, не верящий в Г-спода, сидит там и размышляет, какая религия правильнее.
Публика радостно зашумела и зааплодировала. Послышались приветственные крики в честь верховного визиря. Известие о благополучном конце диспута мгновенно облетело весь город, и толпа евреев заполонила дворцовую площадь. Когда рабби Шмуэл вышел из «Аль Хамры», люди подняли его на плечи и понесли к дому под веселое пение и радостные возгласы.
Вернувшись к себе, рабби Шмуэл заперся в дальней комнате и долго в одиночестве читал на память строчки Писания, учащие смирению и говорящие о тщете земной славы.
30. Брат против брата
На следующий день, ранним утром, к рабби Шмуэлу заявился Балкин, брат халифа, в сопровождении нескольких своих друзей.
Сладчайшим голосом, но хитро глядя на хозяина, он произнес:
– Друг мой Шмуэл, ты всё никак не можешь привыкнуть к фокусам нашего милого Бадиса. Не понимаешь, что за игру он ведет. А надо бы уразуметь: то, что случилось вчера, – это не конец, это лишь начало. В конце же, поверь моему слову, тебя ждет беда. Придет день, и Бадис предаст своего верного слугу и обречет его на гибель. И верный слуга от него не спасется; даже подземный ход не поможет ему в час, когда халиф решит испытать на нем острие своего меча.
И он весело расхохотался.
Рабби Шмуэлом овладел страх – не столько из-за того, что он услышал, сколько потому, что понял: халифу и его семье известна тайна подземного хода. Ход этот он в свое время выкопал, дабы иметь возможность скрыться бегством в случае непредвиденной опасности.
– Туннель, о котором ты упомянул, – начал он объяснять Балкину, – предназначен совсем не для того, для чего ты думаешь. Купив дом, я нечаянно обнаружил, что под ним имеется подземный ход, и всего лишь продлил его. Теперь он доходит до моего летнего домика. Возможно, когда-нибудь он даже сослужит службу нашему халифу или мне. Один из великих мудрецов Талмуда с помощью такого же туннеля поддерживал связь со своим государем.
– Меня тебе нечего страшиться, – усмехнулся Балкин, – от меня уж точно никто не узнает об этом туннеле. Напротив, мы тебе весьма благодарны за то, что ты догадался его выкопать, ибо уже несколько недель мы пользуемся им в своих целях. Он служит нам надежным убежищем. Там мы проводим тайные собрания. Я пришел сюда, чтобы объяснить тебе несколько важных вещей. Из последних событий ты можешь извлечь немалую выгоду. Положение твое явно пошатнулось, но я предоставлю тебе возможность не только упрочить его, но и сделать еще более устойчивым, чем прежде. Твоей власти и величию не будет пределов, если я сумею захватить халифский трон. То, что сейчас выглядит как измена и преступление, с твоим участием обернется праведным и справедливым делом.
– Б-же правый! – вскричал рабби Шмуэл. – Что вы собираетесь делать? Ты и твои сообщники?
– Самое горячее наше желание, – отвечал Балкин, – как можно скорее украсить ворота «Аль Хамры» головой подлого тирана Бадиса. Уверен, голова Бадиса станет достойным пополнением той коллекции голов, что уже красуются при входе.
Несколько секунд рабби Шмуэл изумленно глядел на своего собеседника. Потом, собравшись с мыслями, заговорил:
– Разве мы уже не проходили это несколько лет назад? Разве не собирался ты тогда совершить такое же злодеяние – убить брата и меня, чтобы путем предательства и преступления добиться того, чего бессилен добиться с помощью закона и справедливости?! Значит, несколько лет ты старался сдерживать себя, а теперь вновь хочешь запачкать руки невинной кровью…
Балкин снова ухмыльнулся:
– Теперь, достопочтимый Шмуэл, я не так простодушен, как несколько лет назад. Я не поддамся на пустые уговоры. Меня больше не соблазнят твои благородные речи о правде и справедливости. Справедливости в мире нет. Совесть, порядочность, честь – всё это просто еврейские штучки. Мы полны решимости свергнуть жестокого тирана – свергнуть на благо государства и во избежание новых кровопролитий. С тех пор как Бадис принялся топить свой разум в вине, он превратился в тупое ничтожество. Народ наш достоин лучшего халифа. Перед тобою, Шмуэл, серьезный выбор: либо ты вступишь в наши ряды и станешь силен как никогда, либо ты пойдешь против нас и тогда потеряешь не только власть, но и голову.
Рабби Шмуэл поднялся и, пытаясь скрыть волнение, произнес:
– Да сохранит меня Б-г от того, что ты предлагаешь. Ни за что на свете не стану я участвовать в заговоре против законного правителя. Ни за что не пойду на убийство. Об этом и толковать нечего. Но ты, Балкин, должен понимать, что та сложная политическая ситуация, которая сейчас возникла в Гранаде, вовсе не обусловлена личностью самого Бадиса. Его пристрастиями, его пороками. Если хочешь знать мое мнение – виной всему необузданный берберский характер. Тиранические замашки Бадиса – прежде всего проявление вашей дикой, не тронутой цивилизацией природы. А посему, убив брата, ты абсолютно ничего не изменишь… В любом случае, я хочу, чтобы вы знали: никогда не подниму я руку на человека, который всегда делал мне только хорошее, который наделил мня властью и оказывает мне почет. Возможно, это будет стоить мне жизни, но лучше умереть, чем стать гнусным изменником и заплатить злом за добро.
Ничего не ответив, Балкин вышел и на прощанье смерил рабби Шмуэла угрожающе-презрительным взглядом.
31. Заговор раскрыт!
Не один Балкин был врагом царствующего халифа. Недовольство Бадисом в последнее время ощущали и простые люди, и знатные граждане. Начало его правления внушало жителям Гранады известные надежды: они уповали на то, что при Бадисе будут процветать мир и правосудие, что наступит благоденствие. Верили в благотворное влияние на государя мудрого главного визиря. Однако время шло, и дурные качества халифа – душевная его пассивность, неразвитый ум – проявлялись всё очевиднее, всё чаще. Он оказался человеком жестоким, корыстным, слишком уж охочим до житейских радостей. К рабби Шмуэлу всё чаще стали поступать жалобы на недостойное поведение халифа, но первый визирь мало что был в силах поделать. Ничто в мире не могло уже заставить Бадиса отказаться от приверженности к спиртному, а этот его порок был корнем многих бед. Чем дальше, тем чаще выглядел халиф в глазах своих подданных тираном и самодуром; в конце концов дело дошло до заговора против него.
В последние год-два рабби Шмуэл старался не утомлять халифа государственными делами, хитросплетениями большой политики. Однако настал день, когда без халифа просто невозможно было обойтись: перед властями стояли слишком серьезные и важные для страны вопросы.
В тот день халиф был пьян, как сапожник. Завидев рабби Шмуэла, он возопил диким голосом:
– Ну, чего еще ты хочешь, еврей? Уволю тебя к чертовой матери! Слишком… слишком уж долго у нас, в государстве мусульманском, – заметь, самый главный пост, ну, после халифа, конечно, занимает еврей!
– Не по своему желанию управляет еврей твоим царством, – холодно возразил рабби Шмуэл. – Ты и сам не по доброй воле оказываешь услугу за услугой собственным врагам. Если так пойдет дальше, то очень скоро не будет у тебя ни еврея, который управляет царством, ни царства, которым он мог бы управлять.
– Что ты несешь? – проорал халиф. – На что намекаешь? Давай излагай, только короче! Терпеть не могу ваши еврейские длинные речи...
– Изволь, – отвечал рабби Шмуэл. – Я буду лаконичен. Убив Зумаера, ты оказал его врагам неоценимую помощь. Буль Азый из Валенсии, захвативший герцогство Эльмира, не в состоянии помочь своему другу Кадию из Севильи, поскольку вынужден бороться со своими соседями, которые постоянно совершают на него набеги. При всем том такой поворот событий выгоден для Кадия, ибо Кадию уже не нужно опасаться удара со стороны Эльмиры.
– Ни черта не понимаю...
– Ну вникни, это же просто, – попросил халифа рабби Шмуэл. – Раз со стороны Эльмиры Кадий больше не ждет удара, это развязывает ему руки. Вот он и собрался напасть на берберов.
– Да ну тебя! Ты слишком большой пессимист, ты всё видишь в черном свете. Это вам, евреям, свойственно.
– Осторожность еще никому не помешала, – отвечал рабби Шмуэл. – Да и опасения мои на этот раз нельзя назвать чрезмерными. Кадий уже начал действовать. Он заключил союз с Мухатом из Кормоны и даже вошел в сношения с какой-то партией в самой Гранаде – ради того, чтобы помочь ей учинить в нашем государстве сначала беспорядки, а потом и переворот.
Бадис побледнел. Он так испугался, что от его опьянения, казалось, не осталось и следа. Перед рабби Шмуэлом сидел уже почти трезвый человек.
– Ты знаешь больше, чем говоришь! – воскликнул он дрожащим голосом. – Расскажи мне правду от начала до конца. Я должен знать всё, даже худшее.
– Вдохновитель заговорщиков и реальный их вождь – некий искатель приключений по имени Абу Аль Футух. Сам он родом издалека, получил в Багдаде неплохое образование в области литературы, философии, а также физики. Наукам его учили лучшие тамошние мудрецы. Ничуть не хуже, чем в поэзии, разбирается он в интригах и заговорах. Прекрасно владеет оружием. Абу – великолепный наездник и храбрый воин. В Испании он появился довольно давно, приехав, по всей вероятности, по торговым делам. Некоторое время пробыл при дворе Муджарида Мадания. Там в его обязанности входило вести с наследным принцем ученые беседы о литературе и науках. Помимо этого, с тем же принцем он бок о бок сражался в Сардинии. Имеет склонность к занятиям астрологией; о нем говорят, что он даже пытается предсказывать будущее по звездам. Некоторое время назад он перебрался в Сарагосу, где получил должность воспитателя сына одного ученого и богатого человека. Теперь он живет в Гранаде.
Тут рабби Шмуэл прервал свой рассказ, умолк и пристально поглядел на Бадиса, пытаясь угадать, какое впечатление произвело на него услышанное. Однако халиф, полный нетерпения, начал его раздраженно торопить:
– Ну что ты тянешь и тянешь? Зачем затеял длинное, дурацкое повествование о жизни человека, который для меня ничего не значит? По-моему, ты мне просто морочишь голову. Скажи, наконец, что делает этот Абу Аль Футух в нашем государстве!
Рабби Шмуэл вперил в Бадиса совершенно бесстрастный взор. Многолетний опыт общения с халифом научил его, что, когда Бадис проявляет нетерпение и горячится, единственно верное средство совладать с ним – проявить абсолютное хладнокровие.
– Абу Аль Футух, – промолвил он спокойно и негромко, – организовал кружок, где преподает юношам древнюю литературу. Но это не единственное, чем он там занимается. Втайне он плетет интригу с целью составить против тебя заговор. Он знает, что у тебя имеются многочисленные недоброжелатели и даже враги и умело использует это обстоятельство. Ему удалось настроить против тебя твоего племянника Йезира. Он наболтал доверчивому юноше, что видел по звездам, будто ты вскорости потеряешь царский трон, а Йезир будет править после тебя тридцать лет... Словом, ему удалось составить достаточно серьезный заговор.
Лицо Бадиса опять покрыла мертвенная бледность; издав какой-то странный звук, он рухнул в кресло, совершенно обессиленный.
– Тем не менее, – продолжал рабби Шмуэл после короткой паузы, – заговорщики не приняли в расчет, что твое недреманное око – главный визирь – неотрывно наблюдает за всем, что может повредить благополучию халифа. Вот и об этом заговоре мне стало известно загодя. Сегодня рано утром заговорщики пытались привести свои планы в исполнение, но я им это не позволил. Правда Абу Аль Футуху, Йезиру и остальным заговорщикам каким-то чудом удалось избежать ловушки, которую я для них приготовил.
Не говоря не слова, Бадис поднялся, обнял рабби Шмуэла и крепко прижал к груди. С этого момента положение первого визиря Гранады укрепилось навсегда.
В тот день, когда рабби Шмуэл отверг предложение Балкина и его сподвижников вступить в сговор против Бадиса, по городу распространился слух, будто Балкин и несколько человек из его ближайшего окружения неожиданно заболели. В народе поговаривали, что они наелись тушеной свинины; свинину, дескать, продавал какой-то христианин, и нечестивая пища нанесла берберам страшный вред.
Придворный врач немедля отправился осматривать больных и даже прописал им какие-то лекарства. Выполнив свою работу, он явился к халифу, чтобы доложить ему о происшедшем.
– Я строго-настрого запрещаю тебе, – неожиданно закричал халиф, – лечить моего брата и его друзей! Если еще раз услышу, что ты хоть что-то предпринял для их выздоровления, можешь попрощаться с жизнью!
На следующий день Балкин и его товарищи скончались в страшных мучениях.
32. Расправа
Некоторое время спустя Бадис впутался в новую войну. На сей раз со своим заклятым врагом Кадием Мухатом из Кормоны. Рабби Шмуэл, выполняя привычный долг главнокомандующего, отправился к месту сражения. Обычно он брал с собою в таких случаях один из своих свитков – Гемору или Мишну – и не расставался с ним даже в сумятице самого жестокого боя. И даже в те минуты, когда он не мог в силу житейских обстоятельств заниматься Торой, он всё равно не хотел, чтоб его разум отвлекался от мыслей о ней. Занимая высокие и почетные должности, обладая огромной властью, он считал необходимым постоянно иметь при себе нечто, что напоминало бы ему о страхе перед Создателем, о смирении. Он не желал ни на миг поддаться соблазну гордыни. Такое поведение предписывает сама Тора. Там, например, где велит царю держать перед глазами Священную книгу даже в час, когда он идет на бой с супостатом. Сказано в ней: «И будет с ним и будет читать в ней все дни своей жизни».
Главный визирь Гранады давно вызывал изумление окружающих одним редким даром: способностью полностью контролировать сразу несколько вещей, происходящих у него перед глазами, способностью никогда не терять нить рассуждений, которыми занят его мозг, не позволять мыслям путаться и разбегаться. Другими словами, он умел искусно руководить войском, демонстрируя явный талант полководца, и одновременно, в разгар самой жестокой схватки, беседовать с сыновьями, которые, бывало, приезжали навестить его на фронте, и даже минутами сосредоточиться на общении с мальчиками, экзаменуя их в Писании. Уста его не переставали повторять строки священных текстов, говорящие о кротости, об уповании на Всевышнего; это – без преувеличения – случалось и в тот момент, когда противник шел в лобовую атаку. Неординарность натуры рабби Шмуэла действительно вызывала у людей восхищение. Солдаты с доверием и восторгом глядели на его благородное лицо, обрамленное седой бородой. Воинам казалось, что ими командует едва ли не Б-жий ангел, спустившийся с небес. Это ощущение неизменно поднимало их боевой дух, прибавляло отваги, веры в победу.
Была еще одна причина, по которой халиф, да и весь народ, предпочитали видеть во главе войска именно рабби Шмуэла, а не какого-нибудь другого военачальника. Бережно и ответственно относился он к человеческой жизни. Как правило, полководцы смотрят на солдата как на боевую машину, на пушечное мясо и совершенно не заботятся о его безопасности, занятые стратегией и тактикой боя. Рабби Шмуэл проводил долгие часы и даже бессонные ночи, планируя каждый этап боевой операции таким образом, чтобы как можно реже подвергать своих людей риску. Почти с той же заботой относился главнокомандующий гранадской армии и к врагам. В те времена доброта, благородство, милосердие по отношению к противнику были вещами практически неслыханными. Попавших в плен наш герой не пытал и не мучил. Более того – заботился об их нуждах, кормил вдоволь. Это воистину уникальный случай в истории человечества!
Успех сопутствовал войскам Бадиса и в этой войне. Сопутствовал благодаря уму, искусству, опыту его верного полководца и соратника. Завершив разгром армии противника и приостановив боевые действия, рабби Шмуэл расположил свой временный штаб неподалеку от ворот вражеской столицы. Бадис прискакал туда, чтобы обсудить бесчисленные дела, которыми следовало заняться тотчас по окончании кампании.
Однажды вечером, когда халиф в очередной раз покинул палатку главного визиря и удалился к себе, последний, к великому своему удивлению, неожиданно заметил, что к его пристанищу чуть не ползком пробирается какой-то мужчина; еще мгновение – и рабби Шмуэл узнал в нем Абу Аль Футуха.
Смесь двух противоречивых чувств – ненависти и восхищения привела этого человека во вражеский стан и заставила припасть к ногам рабби Шмуэла. Это был и восторг перед умом, по остроте и самобытности близким к его собственному, но превосходящим его мощью и глубиной, и злоба, которую не мог не вызывать человек, шутя раскрывший его заговор. Аль Футух был уверен, что в короткий срок сумеет снискать расположение халифа Бадиса и тогда, Б-г даст, идя сложным, извилистым путем интриги, он свалит рабби Шмуэла – или при помощи своего острого как бритва языка, или с помощью не менее острого меча. Кроме всего остального, его томила тоска по жене и детям, которых он был вынужден оставить, покидая Гранаду и спасаясь бегством от правосудия. Любовь к семье заставила Аль Футуха вернуться в логово льва. Он знал, что Бадис приказал бросить его близких в темницу. Сейчас они находились во власти главного тюремщика – африканца Кудама. Они стали заложниками. Аль Футух всерьез опасался за их жизни и поэтому решил вернуться и просить у Бадиса прощения. Но прежде чем явиться к халифу, он решил посетить рабби Шмуэла, надеясь на всем известное еврейское человеколюбие, и ни минуты не сомневался, что в такой ситуации тот готов протянуть руку помощи даже своему заклятому врагу.
Приблизившись к донельзя удивленному рабби Шмуэлу, Аль Футух постарался придать своему лицу подобострастное выражение и жалким голосом начал молить главного визиря:
– Прошу тебя, о милосердный, заступись за меня перед халифом, склони его непреклонное сердце к добру, и пусть дарует он мне прощение – подобно тому как даровал его по твоей просьбе своему племяннику Йезиру, тоже бывшему в числе заговорщиков.
– Не моя заслуга, что халиф помиловал своего племянника, – отвечал рабби Шмуэл. – Как-никак тот ему родственник. Что касается тебя... Право же, мне трудно представить, какая сила могла бы заставить Бадиса простить тебя и помиловать. Ты ведь имеешь представление о его упрямстве и жестокости. Поэтому, сдается мне, никакой надежды у тебя не осталось. Готовься к смерти.
«Вот и чудесно, – подумал про себя Абу Аль Футух. – Мне бы только получить свободу, и тогда лестная характеристика, которую ты дал своему господину, обойдется тебе весьма и весьма недешево».
Перевод Эли Погребинского
Окончание следует
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru