[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2005 АВ 5765 – 9 (161)
ВЫБИТЫЕ ОКНА
Цви Aйземан
Всё началось с того, что новая соседка со второго этажа мадам Роза попросила Румиэля сбегать в лавочку и купить ей папиросы. Деньги она завернула в какую-то бумажку и, сбросив их из окна вниз, прокричала:
– На сдачу купи себе что-нибудь сладкое.
Настоящее имя паренька было Рахмиэль, но почему-то все звали его Румиэлем, из-за чего его мама – торговка рыбой Хая – ужасно сокрушалась.
– Почему всех зовут так, как их на самом деле зовут, а у моего сыночка такое дикое имя? – жаловалась она. – Его дед, светлый ему рай и да печется он на небесах о нашем здравии и достатке, не заслужил того, чтобы после смерти так коверкали его честное имя.
Постепенно мадам Роза вошла во вкус и почти ежедневно посылала Румиэля то за папиросами, то за какой-нибудь другой мелочью, однако свои деньги больше не заворачивала в бумажку и не сбрасывала их из окна вниз, а просто приглашала Румиэля к себе на второй этаж. Щипнув его в знак своего расположения несколько раз за щеку, она вручала ему денежки и по обыкновению восклицала:
– Ты славный парнишечка!
Голос ее звучал так ласково, что ее можно было слушать и слушать. До полудня мадам Роза ходила в легком шлафроке из какого-то тончайшего заграничного материала. Шлафрок всегда был наполовину распахнут, и жильцы дома без труда могли полюбоваться ее пышными грудями.
Сначала Румиэль на ее прелести не обращал никакого внимания, но в один прекрасный день они настолько поразили его мальчишеское воображение, что у него задрожали коленки.
С того памятного дня Румиэль стал прислушиваться к голосу мадам Розы больше, чем к ее просьбам о папиросах. Голос, как и распахнутый наполовину шлафрок, обладал какой-то загадочной и завораживающей силой. Стараясь скрыть свое замешательство, Румиэль отворачивался от мадам Розы, и его смятенный взгляд то и дело натыкался на висевшее в салоне большое сверкающее зеркало. Ему казалось, что это зеркало глумится и насмехается над ним – мол, что это у тебя за жалкий вид, бедняга. Стоишь, как оболтус, и не знаешь, что с собой делать.
В доме его матери, торговки рыбой Хаи, такого зеркала не было. Семья жила так бедно, что у нее не хватало средств не то что на зеркало – на хлеб насущный. От блесток рыбьей чешуи в волосах Хая избавлялась при помощи густого гребня и им же вслепую, лучше сказать – наизусть, зачесывала их к затылку. Парика Хая не носила, но была на свой лад набожна, соблюдала кашрус, на Рош а-Шона и в Судный день ходила в какой-то частный дом, который его владелец превращал на праздники в молельню и в котором Б-гослужение совершалось почти что даром.
Хаю очень огорчало то, что ее сын тянется к этой заносчивой и франтоватой «графине» со второго этажа – стоит ей только сверху кликнуть Румиэля, и он тотчас бежит выполнять все ее приказы и прихоти. Из-за нее он даже не успевает сделать уроки, опаздывает к почтенному раввину, который готовит его к бар-мицве – обряду совершеннолетия. Всякий раз мать выбивалась из сил, чтоб заставить его что-то сделать для дома, к «графине» же он мчался по первому ее зову.
Румиэль обижался на маму, когда та упорно называла соседку, мадам Розу, не по имени, а как-то пренебрежительно и отстраненно: «она». «Она» ничего дурного им не сделала. Когда мама случайно встречалась с ней на лестнице, то мадам Роза первая почтительно здоровалась и желала доброго дня.
С мужем мадам Розы Румиэль не был знаком. Он играл на скрипке в маленьком оркестрике ночного клуба, расположенного в одном из богатейших кварталов города. На рассвете он, усталый, с мешками под глазами, возвращался оттуда домой, снимал фрак, белую сорочку и галстук, громко, со вздохами, зевал, закуривал сигару, принимал душ и закрывался в спальне.
Настоящая жизнь в доме мадам Розы обычно начиналась в полночь, когда туда съезжались гости. Слышно было, как они громко смеются, поют под пианино, произносят тосты и здравицы. Мадам Роза и ее низкорослый, короткопалый муж частенько сами куда-то отправлялись – расфранченные, расфуфыренные, надушенные.
Румиэль прятался в какой-нибудь темный уголок, чтобы они его, «сыщика», не увидели и не догадались о слежке. В такие минуты его сердце колокольно бухало в груди, словно после уличного забега, который устраивала дворовая ребятня, чтобы выяснить, кто из них самый быстрый. Только после того, как мадам Роза и ее муж садились в такси, Румиэль переводил дух и рукавом пиджачка вытирал пот со лба.
Случилось так – Б-г весть почему, – что мадам Роза и ее муж решили съехать со двора и вообще покинуть этот округ. Румиэля не было дома в тот день, когда они оставили свою прекрасную квартиру и куда-то в накрытой брезентом машине перевезли всё нажитое добро. Румиэль очень сожалел, что не был свидетелем их переезда. Соседи долго и подробно судачили при нем о случившемся, тщетно доискиваясь причины, заставившей мадам Розу сменить местожительство, и Румиэль ловил каждое их слово. Его томило странное и смутное чувство – это он, дескать, виноват в том, что они с такой поспешностью отсюда уехали. И доказательство его вины – эти пустые, не занавешенные шторами окна и исчезнувшие с подоконников вазоны с причудливыми цветами.
Из окон квартиры мадам Розы струились безысходность и отчаяние, как из глаз покинутых всеми на свете старых нищебродов, которые застряли в пути без куска хлеба и без ночлега.
Вечерело. На землю пали ранние сумерки. Румиэль примостился на каменном крылечке напротив темных, безжизненных окон и принялся чего-то ждать. Он и сам не мог взять в толк, чего именно. Сидел и ждал. Мама Хая позвала его домой, но Румиэль в ответ только вяло и невнятно вымолвил: «Сейчас» – и даже не пошевелился. Пока он сидел на крылечке, ночь спустилась с городских крыш и зачернила всё вокруг.
Не видно было ни одного огонька. Мама позвала его еще раз, громче, чем прежде:
– Сколько раз я должна тебя звать? Иди же, золотце мое, ужинать! Ты меня слышишь? – и ее голос вскоре растаял в пустынном дворе.
Румиэль пропустил ее слова мимо ушей. Из-за туч показалась припозднившаяся луна – круглый, светящийся шар, заливший своим светом не только двор, но и весь уснувший город. Румиэлю почудилось, что он отчетливо видит в этом зыбком лунном сиянии мадам Розу. Она стоит у окна и протягивает к нему свои белые холеные руки – лицо ее мертвенно бледно, залито слезами. Луна спряталась под приплывшим облачком, но через короткий миг снова вынырнула из-под него и выхватила из темноты круглое лицо мужа мадам Розы, грозившего Румиэлю из застекленного окна кулаком. Румиэль наклонился, схватил с земли камень и запустил его прямо в это круглое и сытое лицо. Осколки стекла вспугнули прикорнувшую на крыше парочку голубей, которые шумно захлопали крыльями и улетели прочь.
Камень расшиб стекло вдребезги. Вместе с осколками в ночную полутьму полетели заплаканное лицо мадам Розы, сморщенный кулачок ее ревнивца-мужа и ломти равнодушной луны. В окнах зияла черная, таящая угрозу пустота. Во дворе снова воцарилась удивительная тишина, какая бывает только тогда, когда ночь уступает место новорожденному дню.
Румиэль встал, отвернулся от пустых, выбитых камнем окон на втором этаже и, ссутулившись, как после похорон, не спеша отправился домой, чтобы наконец, к удовольствию мамы, поужинать. Он шел по двору, и у него под ногами морозно поскрипывали стеклянные осколки.
Вольный перевод с идиша
Григория Кановича
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru