[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2005 ТАМУЗ 5765 – 8 (160)
Народные рассказы
Наверху у весов
Много веков назад умер где-то еврей.
Умер так умер. Дело обычное: не вечно люди живут. Одели покойника, похоронили честь честью, всё как следует.
Прочел сирота кадиш, поднялась душа на небо – на суд пред верховным судилищем...
Поднялась она, а там уже стоят весы, на которых будут взвешивать добрые и худые дела.
Явился защитник покойного – его, так сказать, земное йецер тов[1], – явился и встал с белоснежным мешочком в руках возле весов справа.
Пришел обличитель покойного – его земное йецер о-ро[2], – пришел и тоже встал у весов с засаленным мешочком. Только слева.
В белом чистом мешочке лежат добрые дела, в грязном – скверные.
Стал защитник выкладывать добрые дела в правую чашку – пошло от них благоухание, что твои розы, а светят – словно звездочки в небе.
Стал обличитель из грязного мешочка в левую чашку злые дела выкладывать. Черны они как уголь, и от них – смола и cepa.
Стоит бедная душа и глядит, глазам своим не верит. Она и думать не могла, чтоб между добром и злом была такая разница. Внизу она часто одно за другое принимала. А весы между тем колеблются; то левая чашка поднимется, то правая, стрелка подрагивает – возьмет на волосок вправо, потом на волосок влево...
Только на волосок... И не сразу. Еврей-то был из простых, без крупных пакостей и без святости большой прожил; мелкие добродетели, мелкие пороки… Крупинки, пылинки, часто едва для глаза заметные.
И всё же, когда стрелка двинется на волосок вправо, в вышних сферах слышатся радостные клики, а влево подастся – раздается горестный стон, достигающий престола Славы.
Ангелы тем временем медленно и аккуратно высыпают дробинку за дробинкой, пылинку за пылинкой... Всё, однако, имеет свой конец: опорожнились мешочки.
– Кончили? – спрашивает шамеш при верховном судилище, такой же ангел среди других ангелов.
Предстатель и обличитель выворачивают мешочки наизнанку: нет, мол, больше. Подошел тогда шамеш посмотреть, куда стрелка склонилась – вправо или влево.
Смотрит он и видит нечто такое, чего еще не случалось с сотворения мира.
– Что так долго? – спрашивает председатель.
– Ровно! – отвечает шамеш. – Стрелка остановилась на середине.
Добродетели и грехи весили одинаково.
– В точности? – спросили вторично от судейского стола.
Шамеш глянул еще раз и говорит:
– Абсолютно.
И судилище после совещания вынесло приговор: «Принимая во внимание, что грехи не перевешивают добродетелей, душа аду не подлежит. Но так как, с другой стороны, добродетели тоже не перевешивают грехов, то и врата рая открыты ей быть не могут.
А посему – пусть скитается. Пусть летает между адом и раем, между небом и землей – до тех пор, пока Б-г не вспомнит о ней и не призовет ее к Сeбе в великой Своей милости».
И взял шамеш душу и вывел ее.
И заплакала душа, стала жаловаться на судьбу свою.
– О чем ты плачешь? – спрашивает шамеш. – Ты не будешь знать радостей рая, но зато и муки ада тебя минуют!
Душа всё равно была безутешна.
– Лучше адские муки, чем ничто. Ничто – самое страшное!
Сжалился шамеш над бедной душой и, подумав, дал ей совет:
– Лети, душа милая, долу и держись поближе к людям. На небо не гляди... Что ты там увидишь? Звезды разве... Это создания светлые, но холодные, они жалости не знают, о тебе радеть не станут, пред Б-гом за тебя слова не замолвят. Печься о бедной скиталице могут только святые в раю. Но они – слышишь, душа милая? – любят подарочки... какие получше... Уж такова натура у нынешних святых, – прибавил шамеш горько. – Лети же, душа милая, – продолжал он, – кружи над миpом живых и присматривайся, что там творится. А если увидишь что-нибудь очень уж хорошее или замечательно красивое, подхвати его и подымайся вверх, неси гостинец святым в рай. Постучись с гостинцем в руках и представься ангелу-привратнику. Скажи: я велел.
И когда добудешь ты для святых три подарка, знай: ворота рая откроются пред тобой. Святые о тебе позаботятся, и труды их не пропадут даром.
Говоря так, шамеш легонько подталкивал душу к краю неба. И столкнул.
Первый подарок
Летит бедная душа совсем низко над землей, ищет подарки святым в раю. Летит над городами и селами, парит под жгучими лучами солнца в летнюю пору, ежится холодной осенью от дождей, зимой пробивается среди снежных вихрей. Летит она и смотрит, ищет. Как только завидит еврея, быстро подлетает и глядит пристально – не идет ли он воспевать имя Б-жье, не собрался ли пожертвовать собою во славу Всевышнего.
Где свет пробивается сквозь щели ставень, душа сразу всматривается: не растут ли здесь благоухающие цветочки Б-жьи – скрытые добрые дела.
Не один, не два века прошли в тщетных поисках. Упала она духом. Города превратились в кладбища. Кладбища уже распаханы, стали полями, камни у воды обратились в песок, реки изменили русло, тысячи звезд закатились, миллиарды душ поднялись на небеса, а Б-г не вспомнил о ней: ничего сказочно хорошего, необыкновенно прекрасного она не нашла. И подумала душа: «Мир так беден, люди так убоги, дела их до того ничтожны... Где тут взяться необыкновенному? Я осуждена на вечные скитания...»
И как только подумала – в глаза ей ударило пламя; яркое пламя посреди кромешной ночной тьмы.
Из высокого окна вырывается красный свет.
Это разбойники напали на богача, разбойники в масках. Один держит в руке горящий факел, освещает комнату, сверкающий стальной нож приставил другой рукой к груди жертвы и твердит: «Одно движенье, еврей, одно движенье, и наступит твой конец, я проткну тебя насквозь этим ножом». Остальные открывают сундуки и грабят.
А еврей стоит совершенно спокойно и смотрит; бровью не поведет, волосок в белой, длинной, до пояса, бородe не шелохнется. Словно не его касается... «Б-г дал, Б-г взял, – думает про себя. – Да будет благословенно Его святое имя!» «С этим человек не рождается, и в могилу это не берут», – шепчут бледные губы.
И бестрепетно глядит он, как роются злодеи в ящиках комода, в шкафу, как достают мешочки с серебром и золотом, драгоценности, дорогую утварь… Глядит и молчит.
Но грабители добрались всё-таки до потайного ящика и вытащили последний маленький мешочек. И тут старик задрожал, в его глазах сверкнул гнев и, простирая руку, чтобы защитить свое сокровище, он хотел крикнуть: «Не трогайте!» Но не успел. Брызнула струя дымящейся крови – нож сделал свое. Кровь из сердца хлынула прямо на мешочек.
Еврей упал, и разбойники кинулись к мешочку – тут-то они найдут самое ценное!
Но они горько ошиблись. И кровь пролили напрасно. Не серебро и не золото лежало в этом мешочке, там вообще не было ничего из того, что высоко ценится на этом свете. Лежала там горсточка земли из Эрец Исроэл; ее-то и хотел спасти старик от чужих рук и глаз, ее-то и обагрил своею кровью.
И схватила душа окровавленную пылинку земли и вознеслась к небесным вратам.
Первый подарок был принят.
Второй подарок
– Не забудь, – сказал ангел, закрывая калитку, – за тобой еще два подарка.
– Б-г поможет! – с надеждой ответила душа и радостно полетела вниз.
Но с течением времени радость поутихла. Опять прошли долгие годы, а она добра по-прежнему не видит, не находит ничего необыкновенного и прекрасного. И опять овладели душой печальные думы.
«Чем дальше течет река жизни, тем больше грязи впитывает она в себя, тем меньше даров для неба можно отыскать в ее водах.
Вырождаются люди, мельчают, опаснее становятся пороки, а добрые дела – глазу не разглядеть.
Если бы Б-г, – рассуждает душа сама с собой, – повелел взвесить одновременно все добродетели и пороки миpa, стрелка весов едва ли колебалась бы; так и подрагивала бы себе на самой средине.
Вселенная, сотворенная Им, тоже не может ни подняться ни опуститься, она зависла между светлым небом и мрачной преисподней. Предстатель и обличитель Вселенной борются вечно, как вечно борются свет и тьма, тепло и холод, жизнь и смерть.
Она едва покачивается, Вселенная, пребывая почти в неподвижности. Извечными пребудут свадьбы и разводы, oбpeзания и похороны, любовь и ненависть...»
Скиталица горестно вздохнула, и в этот миг громкие звуки труб и рогов донеслись до ее ушей.
Она поглядела вниз. Что это? Старинный немецкий город, площадь перед зданием магистрата, заполоненная пестро одетыми горожанами, в окнах люди. Люди лежат и на крышах; кое-кто даже сидит верхом на балке. Эти балки торчат из стен под самыми крышами. На балконах ногу поставить некуда. Пред магистратом стоит стол под синей суконной скатертью с золотой бахромой, за столом – члены магистрата в богатых бархатных одеждах, в собольих шапках с бриллиантовыми пряжками. В высоком кресле, выше всех, сидит сам президент; хищный орел кружит над его головой.
В стороне, связанная, стоит девушка-еврейка, неподалеку десять слуг держат под уздцы дикую лошадь. Президент поднимается и громко читает бумагу с множеством печатей:
– «Эта жидовка совершила тяжкое преступленье. Его не простил бы даже сам Господь, как бы ни было велико его милосердие.
Тайно вышла она из своего гетто и пошла по нашим чистым улицам в день святого нашего праздника.
Взглядом своих бесстыжих глаз она осквернила священную процессию и хоругви, которые мы несли с хвалебными песнями под звуки барабанов.
Нечестивые уши ее впитали в себя голоса невинных детей наших, и кто знает – не осквернил ли своим прикосновеньем нашу святыню этот дьявол в образe жидовки, дочери проклятого раввина…
Дьявол явился нам в прекрасном образe. Не спорим – она действительно хороша... Посмотрите на ее большие лучистые глаза под скромно опущенными шелковыми ресницами, на мраморное лицо, побледневшее, но не утерявшее своей красоты от долгого заточения. На ее длинные, изящные пальцы...
Чего добивался этот дьявол вторжением в наши ряды? Хотел вырвать из самой средины процессии христианскую душу... И ему это удалось.
Сатанинскими чарами жидовка завлекла в свои сети благородного рыцаря, представителя одного из славнейших германских семейств.
Алебардоносцы заметили ее и схватили. Он даже не сопротивлялся, этот дьявол, потому что был бессилен бороться с ними, только что очистившимися от грехов. Он не имел над ними власти.
Слушайте же приговор дьяволу, принявшему образ прекрасной жидовки:
Пусть привяжут косы этой девушки, ее длинные косы, к хвосту дикого коня!
Пусть несется конь и тащит ее, как падаль, по улицам, которые она топтала подлыми ногами своими, попирая священные христианские законы!
Пусть кровь ее омоет те камни, что осквернила она подошвами своими!»
Дружный вопль восторга раздался над площадью. А когда снова воцарилась тишина, осужденную спросили, каково ее последнее желание.
– Я прошу пару булавок, – спокойно произнесла она.
– Жидовка помешалась от страха, – громко зашептались между собой члены магистрата.
– Нет, – возразила девушка холодно. – Это моя последняя воля.
Ее желание было исполнено.
– А теперь, – скомандовал президент, – привяжите ее!
Алебардоносцы дрожащими руками привязывают длинные черные косы дочери раввина к хвосту дикой лошади. Конюхи едва удерживают возбужденное животное.
– Дайте дорогу! – требует президент, обращаясь к народу на площади. Поднимается шум, толпа жмется к стенам – кто с хлыстом, кто с шпицрутеном, кто с платком в руке. Все готовы гнать дикую лошадь, все затаили дыханье от радости. Лица горят, глаза мечут искры… Никто и не заметил, как осужденная наклонились и приколола край платья к ногам, глубоко вонзив булавки под кожу, – чтобы не обнажилось тело, когда лошадь помчит ее по улицам. Заметила это только душа-скиталица.
– Отпустите коня! – приказал президент, и слуги отскочили в сторону. Дикое животное яростно рванулось с места и вихрем понеслось вперед... Тысячная толпа разом издала злобный крик, послышался свист хлыстов и шпицрутенов. Дрожа от страха и ярости, мчится лошадь по площади, по улицам, по переулкам – вон из города…
А душа-скиталица уже вытащила окровавленную булавку из ноги несчастной девушки и летит с нею вверх, на небо. «Остался всего еще один подарок», – ободряет ее ангел-привратник.
Третий подарок
И душа полетела вниз... Последний подарок…
Снова минули века и поколенья, снова исполнилась отчаянья бедная странница. Мир кажется ей еще мельче и ничтожнее прежнего; жизнь, люди, их дела – добрые и злые. И снова говорит она себе с тоской: «Если бы Создатель пожелал вершить суд над миром сегодня, и с одной стороны встал бы предстатель и принялся высыпать из белого мешочка свои дробинки и зернышки, а обличитель, встав с другой стороны, – свои крошки и крупинки, долго бы они возились, прежде чем опустеть мешочкам. Так много ничтожного, так много...
А когда бы мешочки опустели, тогда что?
Такие жалкие мелочи, такая куча мелочей! Как тут стрелке весов сдвинуться с места? Еще перышко, еще соломинка, еще волосок, еще песчинка...
И как бы тогда поступил Б-г? Какой вынес приговор?
Опять хаос? Нет! Порок не превышает добродетели.
Искупленье? Нет! Добродетель не превышает порока.
– Ступай! – сказал бы ей Всевышний. – Пребудь и далее между адом и раем, между любовью и ненавистью, между теплыми слезами жалости и жаждой крови, между колыбелями и могилами… – Ступай туда, ступай!..»
Но скиталице суждено было спастись. От безнадежных раздумий на сей раз ее отвлекла барабанная дробь.
Где она? Какое нынче время?
Неизвестно.
Она видит площадь пред тюрьмой. Лучи солнца освещают железные прутья решеток и крохотные окна, скользят по штыкам – ружья составлены у стены. Вместо ружей солдаты держат в руках розги.
Их выстроили в два ряда. Посередине узкий проход. Какого-то несчастного будут гнать сквозь строй.
Кого?
Еврейчика в изодранной рубахе на худом теле и ермолке, покрывающей наполовину обритую голову. Вот его уже ведут.
За что? Кто знает? Дела минувшие. Быть может, за кражу, за грабеж. Или за убийство? А может, просто по ложному навету...
Солдаты посмеиваются: зачем, мол, нас здесь так много? Еврейчик и половины ударов не выдержит.
Но вот его толкнули в проход между рядами: он идет, идет прямо, не спотыкаясь и не падая... Удары сыплются, а он держится... Ярость закипает в солдатах: ах, он еще шагает! Не падает, окаянный!
Розги свистят, змеями обвиваясь вокруг израненного тела, и кровь всё брызжет и брызжет.
Гу-га! Гу-га.
И тут один из солдат, слишком высоко замахнувшись, сбросил ермолку с головы осужденного. Тот сделал еще несколько шагов и заметил это. Остановился, подумал немного и повернул обратно: он не пойдет с непокрытой головой. И подошел к тому месту, где упала ермолка, наклонился, поднял ее, снова повернул и пошел, весь в крови, но с ермолкой на голове... Так он и шел, пока не упал.
А когда упал, подлетела к нему душа-скиталица, взяла ермолку, за которую заплачено было столько лишних ударов, и поднялась с ней в небо.
Третий подарок тоже приняли.
И святые не оставили странницу без своего попечения: врата рая открылись ей навсегда.
И шамеш сказал:
– Да, прекрасные подарки, необыкновенной красоты подарки. Пользы от них никакой, но красота – необыкновенная!..
Перевел А. М.
«Еврейская жизнь», 1907
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru