[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  АПРЕЛЬ 2005 АДАР-2 5765 – 4 (156)     

 

День моего рождениЯ

Пейсах Бер

У меня было две тонны совести. Я старался не думать об этом. И всё-таки думал. Аккурат о ней, о совести. И когда Светланка Гольдина гордо отвергала меня – ноль вниманья, кило презренья! – мне хотелось из всех сил кричать:

– А зато у меня две тонны совести!

Но я не кричал, я сдерживался. Стыдно хвалиться совестью. Можно хвастаться старшим братом, воинственным двором, даже пятеркой по арифметике. А совестью нельзя. Стыдно. Совестно хвалиться совестью.

Я был рыжий и ражий увалень. Любил стихи, убегал с физкультуры… Это меня и погубило.

А еще весна, и Славик Цой, и наш новый директор, и вышеупомянутые тонны, о тяжести которых намеревался я доложить золотой девчонке по имени Светланка Гольдина.

* * *

Я появился на свет весной. И в ту весну, о которой речь, мое рождение падало на вторник – день мучительных пыток в физкультурном зале.

На физкультуре был я всеобщей потехой. Питал к себе глубочайшее отвращение. Эти неповоротливые толстые ноги – мои. Белые, слоновьей толщины, руки, на которых жир и рыжая поросячья щетина скрывают мускулы… Я ненавидел физкультуру и не умел перебороть себя.

Но вот наш новый директор – он всю свою жизнь посвятил труду, который вовсе не был его призванием. Кем бы мог он стать, наш волевой железный директор? Я думаю, из него вышел бы великолепный начальник пожарной охраны.

В первый же день своего директорства он рассчитал нас по порядку номеров и сказал:

– Мышцы – вот главное! Бегайте, прыгайте, подымайте гири! Долой хлюпиков из наших рядов!

– Вы физрук? – спросил я.

Светланка Гольдина засмеялась. Я почувствовал, как щеки мои разгораются жаром счастья.

* * *

Счастье подстерегает нас в детстве на каждом шагу. Меня тянули к нему за уши. «Будь веселый и жизнерадостный!» – советовали мне. А я упирался. Пасхальный именинник – сидел в угольной яме и читал стихи:

 

И дед и отец

работали.

А чем он

лучше других?

И маленький

рыжий Мотэле

работал.

За двоих.

То-то и есть, что за двоих. Мы, Славка Цой и я, прятались от физкультуры. Славик жертвовал ею ради кино. Я спешил на собственный день рождения.

Сбежать с физкультуры, однако, было непросто. У дверей дежурила нянечка. Окна заколотили. Мы только издали любовались пожарной лестницей. А подвал, который тоже выводил на улицу, загружен углем.

Но в тот предпасхальный вторник, когда я родился и убегал с физкультуры, никто еще не знал, что в подвале – уголь.

Покуда физрук был с ребятами, мы, Славка и я, пережидали в уборной.

Славик, самый маленький в классе, – «цыпа», «цыпленок». И оттого первым выучился курить. Со стороны немножко смешно – «цыпа» курит. Но я не смеялся. Мне казалось – я потому и Бер (медведь), потому и раздался и вширь, и ввысь, что природа обделила его, цыпленка.

– Клевое кино! – восхищался Славик. – Французское! – И с тоской шмыгал носом. – Ты сколько мне дашь на вид?

Он боялся, что задержат на контроле. Я сочувствовал и как мог обнадеживал:

– На вид?.. Лет пятнадцать на вид.

– Ага! Так и скажу: 15 лет и 3 месяца.

– А зачем три месяца?

– Дурак! – Он с ненавистью осмотрел мою рыжую медвежью фигуру. – 15 лет и 3 месяца – это ведь 16 по-настоящему! Корейцы, к примеру, так и считают…

Когда физрук увел ребят за собой, мы пошли темными гулкими коридорами. Наша школа – самая  древняя в городе… Ступали осторожно, бесшумно. Но накурившийся Славик кашлял и кашлял.

Вероятно, директор учуял в этом кашле табачный дым. Нежданно-негаданно окликнул нас из другого конца коридора:

– Стой! Кто идет? Почему не на уроке?

– Славик, ходу! – шепнул я.

– Остановиться немедленно!

Конечно, мы опередили директора – ворвались в подвал мокрые, счастливые. Победители!.. Огромное сердце колотилось и бухало. У нас было темно в глазах от скорости и от страха, и мы не заметили, что в подвале – уголь.

Директор стоял за дверью и стучал костяным стуком.

– Считаю до трех. Если не выйдете, запру на замок и будете сидеть до прихода родителей.

Славик тихо сказал:

– За мной отчим придет.

Я молчал. Ясно же, мы в ловушке.

– Раз, два, три! – отчеканил директор.

Что ни говори, он был железный человек. И воля у него была железная. Как у начальника пожарной охраны.

Заскрежетал ключ. Зазвенели шаги. Они были бодрые и жизнерадостные.

 

* * *

А какая темень, какая черная угол

ьная темень поселилась в том подвале! От нее ломило глаза…

– Здорово влопались! – сказал я.

Славик зажег спичку и осветил гору угля, у подножья которой мы примостились. Потом достал сигарету, закурил. Красное пятнышко повисло в воздухе. Сразу стало светлей, легче. Взрослый курит, взрослый думает. Всё хорошо.

И вдруг – писк. Я сроду такого не слышал. Видел, как плачет мать. Однажды застал плачущим отца. Теперь довелось узнать, как плачет Славик, «цыпленок».

– Славка, – сказал я, – у меня сегодня рождение. Хочешь, приходи.

Красная тлеющая точка метнулась в сторону и застыла.

– У отчима, – ревел Славик, – знаешь какой ремень?.. Флотский! – И выл со стиснутыми зубами, не выпуская изо рта сигарету.

– Славик! – заорал я. – Глупый! Не трусь! Мы сейчас отроемся! Слышал, как в шахтах заваливает… А мы – сейчас… сейчас…

Это я себе командовал: не трусь. Потому что мне было страшно.

Славик курил и хныкал. В воздухе приплясывала сигаретка – красный фонарик в темноте.

Я кинулся на уголь, разгребая его, будто плыл «брассом». И думал о том, как вечером мать спросит, зачем продрал локти на новой рубахе и с какой целью так старательно извозил штаны. Мать не будет ругать меня, просто вздохнет:

– Как же ты мог? В день рождения… скоро гости придут… Ну, расскажи по-человечески, что случилось…

Но я, медведь, не могу по-человечески. Стою молча, наливаюсь свекольным жаром беды и не умею ничего объяснить моей маме.

…Раскровенил пальцы и наглотался угольной крошки. Она хрустела на зубах, лезла в глаза. Они слезились, зудели… Славик был внизу. По-прежнему курил да всхлипывал… Пальцы горели, словно их окунули в йод. Я, Пейсах Бер, ворочал уголь и читал стихи. Мне казалось, они про меня написаны:

 

«Ну, что же?

Прикажете плакать?

Нет так нет!»

И Мотэле

ставил заплату

вместо брюк

на жилет.

 

* * *

Когда Славик Цой выпорхнул на поверхность, я было рванулся следом, но застрял. Крепко, надолго. Голова моя, чумазая и медвежья, с дорожками слез, сунулась из подвала, и ребята, игравшие в волейбол, удивились:

– Ну, морда! Рога на макушку – и черт!

Один присел на корточки и спросил:

– Что, рыжий, пузо мешает?.. Эх ты, туша.

Потом извлекали меня:

– Раз-два, взяли! Еще раз, взяли!

Славик Цой, позабыв про флотский ремень отчима, про 15 лет и 3 месяца – плюс в корейском исчислении, 9 месяцев запасных, – Славик подпрыгивал до самого безоблачного синего неба и вопил:

 

Свинина на витрине,

свинина в магазине,

свиненок за столом!

Сигареты сыпались из его кармана.

Придавленный пятью этажами, я лежал в подвале и задирал голову. Перед глазами мелькали истрепанные кроссовки Славика Цоя.

Золотое солнце, грохоча по железным крышам, весело катилось в преисподнюю. Трамвайные звонки подгоняли его. Дома, сердясь и волнуясь, мама накрывала на стол, а источник счастья – Светланка Гольдина – отвернулась от моего позора, и плечи ее корежило смешком.

И я не вынес. Изо всех медвежьих сил заорал я про неподъемные тонны:

– А зато у меня… – И задохнулся.

– Жирный, а надуваешься, – сказали ребята. – Мы тебя так никогда не вытащим… Раз-два, взяли! Еще раз, взяли!.. Сама пойдет!

 

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

 E-mail:   lechaim@lechaim.ru