[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАРТ 2005 АДАР 5765 – 3 (155)
Зловещее кафе
Бен Хект
Окончание. Начало в № 2, 2005
Появился официант с телефонным аппаратом и включил его в розетку.
– Вас соединили, – сказал официант.
– Прошу меня извинить. – Барон улыбнулся и взял трубку. – Алло! Эмиль? Эмиль, это Корфус. Помните, я говорил вам, что ожидаю двух джентльменов… Да?.. Уже?.. Будьте добры, дайте трубку лейтенанту.
Барон вздохнул и взглянул на Морти.
– Ужасная глупость, – сказал он. – Я думал, у меня встреча не в полночь, а в половине второго. Мисс Уилкерсон, ведь я вам так сказал?
– Да, – закивала головой она. – Я поняла, что в половине второго. Я точно помню…
– Кажется, мы перепутали, – улыбнулся барон. – Объясните мне, доктор, почему так бывает: если дело касается прошлого, помнишь всё до мельчайших подробностей, а про то, что происходит сегодня, забываешь тут же?
– Возможно, сегодняшний день вас не интересует, – вкрадчиво сказал Морти. Я видел, что он заметил, как дрожит рука барона, как пристален взгляд его полуприкрытых глаз.
– Алло! – сказал Корфус в трубку. – Лейтенант?.. Лейтенант, я перед вами очень виноват. Я почему-то решил, что мы встречаемся после кафе… Неужели?.. Да, теперь вспоминаю. Признаться, я и сам минут пятнадцать сомневался. Будьте добры, передайте вашему дядюшке мои искренние извинения и спросите, не согласится ли он посмотреть картины. Я скоро буду. Скажите ему, все данные у меня на столе… Что, уже? Я просто счастлив.
У барона почему-то перехватило дыхание, рука, державшая трубку, затряслась еще заметнее.
– Тогда мне нет смысла торопиться, – продолжил он. – А вы как поживаете, лейтенант? Мы вспоминаем вас весь вечер и по разным поводам. Да, она здесь. Хотите с ней поговорить?
Он передал трубку мисс Уилкерсон. Морти всё вытирал лицо и то и дело выглядывал из-под платка, и я подумал, не предложит ли он платок барону: у того на висках выступили капельки пота.
– Алло, алло, – сказала мисс Уилкерсон. – Жаль, что вас тут нет, мистер Малкен… Да-а, сегодня здесь много всяких чудесных людей… Ну, просто все… Неужели?… Какой вы гадкий, мистер Малкен… Нет, я никогда не буду звать вас Дики, если вы не прекратите так разговаривать. – Она засмеялась: похоже, Дики перешел в атаку и засыпал ее игривыми, двусмысленными шуточками. Барон сидел затаив дыхание, но, казалось, думал о своем. По его губам скользнула улыбка, и он взял у мисс Уилкерсон трубку.
– Будьте добры, попросите дворецкого, чтобы он, пока я еду, сделал вам коктейль, – сказал он. – Что вы, это его нисколько не затруднит. Я уверен, что у него и сэндвичи готовы... Ах, уже? Что ж, я очень рад… Нет-нет-нет… Прошу вас, не заговаривайте об этом до моего приезда. И не торопите его – пусть смотрит, сколько пожелает. Настоящий ценитель искусства любит побыть наедине со своей добычей… Я уверен, он найдет многие работы достойными внимания… Да… Мы допиваем шампанское и выезжаем… Еще раз простите, что я перепутал время…
Он повесил трубку и взглянул на часы. Пот уже стек с висков к подбородку и теперь поблескивал на дрожащих пальцах. Но голос его, когда он обратился к нам, был ровным.
– Мистер Альберт Малкен сейчас у меня в квартире – смотрит кое-какие из моих картин, которые я не прочь продать.
Морти ласково смотрел на барона.
– Я, право, крайне расстроен. – Барон тоже достал платок и утер пот. – Мне очень стыдно, что я оказался так непунктуален. Пожалуй, пунктуальность для меня единственный способ держать в узде расстроенное сознание. Во всяком случае, мне часто так кажется. Но пока что всё складывается не так уж плохо. Может быть, выпьем еще шампанского?
– Не думаю, что нам следует оставлять мистера Малкена одного, – мисс Уилкерсон надула губки.
– Но я не могу так поспешно покинуть новых друзей. – Он улыбнулся. – В особенности доктора Бриггза: он ведь всё еще любопытствует, почему я искал его общества. Мне пришлось эмигрировать из страны, которую я некогда любил. И нет для меня большего удовольствия, чем рассказывать об этой стране. Она для меня – всё равно что старинный, но умерший друг. Знаете, как приятно бывает поделиться воспоминаниями о близком тебе человеке.
У меня создалось впечатление, что барон нарочно нас забалтывает, и я ждал, когда Морти скажет об этом прямо. Но Морти погрузился в задумчивость, и я понял, что мысли его витают где-то далеко. Мозг его исступленно работал.
Барон Корфус проговорил еще минут пять, в основном рассказывал об обеде, где Муссолини прочитал оду в свою честь. Затем он попросил у Ганзо счет. Но оплатить его не спешил: заканчивал историю о любовных забавах фашистов в Варшаве, отдельные детали которой напомнили мне фильм, виденный мной несколько месяцев назад; и тут снова появился официант с телефоном.
– Это вас, сэр, – обратился он к барону и включил телефон.
– Алло! – сказал барон. – Да… Что?.. Не понимаю… Ах, вот оно как… Мне, право, очень жаль… Да, он у меня с собой… Да… Я уверен, всё будет в порядке… Да, конечно, сейчас буду.
Он повесил трубку и тут же встал. Морти тоже поднялся.
– Что-нибудь случилось? – промурлыкал он.
– У вас такой расстроенный вид. – Мисс Уилкерсон положила ладошку на руку барона. – Что-нибудь с Дики?
– Я уверен, ничего страшного не произошло. – Наш хозяин вздохнул и направился к выходу. Морти последовал за ним, и тут барон добавил: – Мистер Малкен говорит, что его дядюшка заперся у меня в гостиной. Замок защелкнулся, а единственный ключ у меня.
– Почему бы дядюшке Альберту не открыть дверь изнутри? – поинтересовался Морти.
– По-видимому, он так увлекся моими картинами, – улыбнулся барон, – что не слышит криков племянника.
– Я – врач, – тихо сказал Морти, – и поеду с вами. На всякий случай.
До квартиры барона было пять минут на такси. Все мы четверо ехали молча. Больше всего меня озадачило то, что в такси Морти перестал потеть. Был свеж и доволен.
Дворецкий – щуплый и энергичный старичок – походил на Вольтера. Дики тут же прижал к себе мисс Уилкерсон и умолял не волноваться, сказал, что уже послал за доктором Кеннетом О. Бишопом – специалистом по сердечным болезням и личным дядиным врачом. Мисс Уилкерсон потрепала моряка по щеке – она не сомневалась, что всё будет в порядке.
Корфус тем временем отпер дверь, с которой мы все не сводили глаз. В большой гостиной с приглушенным освещением висело множество картин. В дальнем углу комнаты стоял на мольберте портрет молодой женщины. Мольберт был внушительный, с бархатными шторками по бокам.
И тут мы увидели Альберта Малкена: он лежал, уткнувшись лицом в ковер. Легендарный Альберт Малкен был мертв. В увешанной картинами комнате он смотрелся как ребенок, валяющийся на полу среди игрушек.
Мы стояли, как статисты в сцене смерти, не выучившие своих реплик. Морти вел себя особенно странно. Он смотрел не на скорчившегося на ковре Малкена, а на совсем другую фигуру. Ту, что была запечатлена на картине. Портрет изображал молодую женщину лет двадцати. Хрупкий стан, горделивая осанка; в гамме преобладали зеленые тона.
Когда появился доктор Кеннет О. Бишоп, нас уже успели обнести напитками. Этот высокий, дорого одетый мужчина имел ученый вид – он явно принадлежал к медицинской элите. Ни один специалист в области кардиологии не получал диплома доктора медицины и не становился полноправным членом академического сообщества, не представ предварительно пред его надменные очи. Сразу стало ясно, что мертвые миллионеры для него не в новинку. Смерть мистера Малкена его нисколько не удивила. Он сообщил нам, что много лет пользовал нашего финансиста – у того было больное сердце.
Дики, убрав руку с грудной клетки мисс Уилкерсон, рассказал о событиях, предшествовавших кончине. Они с дядей прошли в гостиную и только стали рассматривать картины, как позвонил барон Корфус. Дики прошел за дворецким в соседнюю комнату, к телефону, и попросил старика сделать ему коктейль. Пока Дики разговаривал с бароном, дворецкий принес ему коктейль. Затем он сидел с коктейлем и рассказывал дворецкому рецепт своего любимого мятного джулепа[1]. Когда же он собрался вернуться к дядюшке, оказалось, что дверь заперта. Дики решил, что мистер Малкен сам захлопнул дверь – не хотел, чтобы ему мешали.
Морти, слушавший рассказ с тихой улыбкой, поинтересовался:
– Когда вы выходили из комнаты к телефону, шторки на мольберте были открыты?
– Нет, они были задернуты. – Дики собрал лоб в морщины.
Морти благодарно кивнул.
И тут второй ученый – явно более высокого ранга – сделал любопытное заявление. Лет семь назад Альберт Малкен распорядился, чтобы его не хоронили, не сделав вскрытия. Среди его исключительно состоятельных пациентов такое требование было в порядке вещей – очевидно, они опасались, как бы их не принудили умереть поскорее. Разумеется, это всего лишь фобия, но он непременно известит доктора Бриггза, если будет обнаружено что-то интересное, любезно добавил он, приметив, как блеснули глаза Морти.
А затем, вздохнув, продолжил:
– Мистер Малкен был моим добрым другом. Очевидно, он переволновался, увидев эти картины, в особенности ту, что на мольберте.
– Прекрасная работа, – сказал Корфус.
– Увы, впечатление оказалось слишком сильным, – сказал доктор Бишоп. – Бедный Альберт, искусство он ценил превыше всего.
– Удивительная теория… – ехидно шепнул мне на ухо Морти. – Если эта картина кого и взволновала, так только меня.
Когда мы выходили из гостиной, я заметил, как барон кивнул старику дворецкому. Вольтер задержался, чтобы задернуть шторки.
Морти позвонил мне на следующий день под вечер. Я спросил, видел ли он барона.
– Нет, – ответил он, – но насчет него не беспокойтесь. Вечером мы увидим его в «Эль Гранаде».
– Думаете, он там будет? – удивился я.
– Вы наивны, как дитя, – хихикнул Морти. – Он не просто там будет, он будет один.
Я спросил своего друга Шерлока, как он пришел к такому выводу.
– Дело в том, что ему нужен я, – сказал Морти. – Его влечет ко мне. Причем куда больше, чем меня к нему.
Я сообщил Морти, что вообще перестал что-либо понимать, и спросил про вскрытие.
– Мистер Малкен скончался, потому что у него было слабое сердце, – радостно ответил Морти. – Никаких сопутствующих факторов, как-то: пуль, ядов, следов побоев – обнаружено не было. Это – идеальное преступление. Итак, в двенадцать, и не опаздывайте! Не хочу, чтобы барон нервничал.
Барон Корфус сидел на месте, в одиночестве, недвижимый, как статуя; стальные волосы были приглажены, длинное лицо выражало благожелательность, прикрытые глаза еще больше напоминали два тире в азбуке Морзе, в петлице цвела камелия. И – вне всякого сомнения – он ждал нас.
Меня всегда приводили в восторг истинные денди в момент испытаний: Карл I на плахе откинул с шеи локоны и сказал, что они никого не обидели, так что палачу незачем их трогать; литературный король Парижа[2], когда ему зачитывали смертный приговор, перебил своих обвинителей: «Ну уж увольте… Узнаю слог Дидро…»; и тот бруклинский парнишка, что плыл по Коралловому морю, где горела нефть, и крикнул спасателям: «Эй, ребята! До берега не подбросите?» Я восторгаюсь людьми, которые и в несчастье остаются верны себе, и в тот вечер наш барон держался как истинный член этого племени. А Морти был воплощением застывшей на пороге беды – Немезиды, – притаившейся в засаде. Он глядел на нашего хозяина с прищуром, словно целился в него, он потел, он бросал многозначительные взгляды, вертелся, как девица, мечтающая поскорее выскочить замуж, и опрокидывал стакан за стаканом. Но это было радостное возбуждение учителя, приблизившегося к истине, а не злорадство пуританина, загнавшего грешника в угол, и я простил его. Однако не без удовольствия отметил, что наш барон так просидит с невозмутимым видом хоть до судного дня, и если кому и придется выкладывать карты на стол, так это Морти. Так оно и вышло.
– Корфус, – сказал он наконец, – я хочу рассказать вам одну историю.
– Что ж, это будет только справедливо, – улыбнулся барон. – Вы же выслушали несколько моих.
– Но прежде чем начать, – сказал Морти, – я хочу внести ясность: я возьму на себя роль не только обвинителя по делу об убийстве, но и присяжных, а также судьи.
– Суд «Эль Гранады», – кивнул с улыбкой барон. – Приятно, что разбирательство состоится в столь милом месте.
– Доказательства я просто перечислю, – продолжал Морти, – поскольку вам они, разумеется, прекрасно известны. А если и утомлю вас подробностями, то лишь для того, чтобы убедить вас, что все факты у меня на руках.
– Вы меня нисколько не утомите, – сказал барон.
– Я рад, что вы не намерены спорить и перечить, – улыбнулся Морти.
– Я никогда не перечу гостю, который приятно проводит время, – ответил барон. – Позвольте подлить вам вина.
Он наполнил бокал Морти. Тот рассеянно выпил.
– Начну с рыжеволосых, – сказал он. – Я никак не мог взять в толк, какую роль играют эти рыжухи. Разумеется, я понимал, что это приманка для Дики, а Дики – приманка для дядюшки Альберта. Но к чему человеку с прекрасной коллекцией такие ухищрения для знакомства с Малкеном, известным любителем искусства? Прошлой ночью я получил ответы на многие вопросы, в том числе и на этот. Вам нужно было, чтобы на месте событий находились оба – и Дики, и дядя Альберт. Вы, естественно, намеревались отсутствовать. Но хотели, чтобы на месте гибели Альберта присутствовал еще кто-то, кроме дворецкого. Старый джентльмен, несмотря на свои гейдельбергские шрамы[3], вряд ли выдержит допрос с пристрастием. Да и если бы могущественный Малкен был найден мертвым в незнакомом доме, а единственным свидетелем оказался бы столь странный дворецкий, возникло бы немало вопросов. Дики был гарантией от подобного расследования. Вот и весь фокус.
Барон по-прежнему слушал с вежливым интересом.
– За что я вам благодарен, – продолжал Морти, – так это за то, что вы вчера пригласили меня за свой столик – чтобы было кому подтвердить алиби. Не слишком благородный поступок… но я не в обиде. Я провел время с пользой. А теперь мы переходим к самому предприятию – крайне значимому для вас и слегка безумному. Я, разумеется, с самого начала догадался, что вы никакой не аферист и вами руководит ненависть.
– Ненависть, – сказал барон любезно, – руководит сейчас миллионами.
Морти вытер лицо и продолжал:
– Вчера вечером, когда вы говорили по телефону, я окончательно понял природу вашего предприятия. Вы солгали. А ложь, друг мой, всегда указывает на то, что человек хочет скрыть. Пока человек не лжет, его тайна в безопасности. Мы, психоаналитики, занимаемся тем, что выслеживаем ложь. И на ложь у меня острый слух. Когда вы сказали по телефону, что забыли, на какое время назначена встреча с дядей Альбертом, для меня это прозвучало как удар гонга. Человек, потративший два месяца на то, чтобы подманить Малкена, ни при каких условиях не забудет время встречи. И еще, пока вы говорили по телефону, стало совершенно очевидно, что вы два месяца нарочно придерживались одного и того же распорядка – чтобы все в «Эль Гранаде» знали: время от полуночи до половины второго вы проводите здесь. Эта ваша привычка должна была стать вашим алиби – она, и еще мы. «Эль Гранаду» вы использовали как нельзя лучше.
Барон, усмехнувшись, взглянул на часы.
– Скоро час, – сказал он, – и я еще не избавился от своей привычки.
– Мы успеем закончить, – просиял улыбкой Морти. – Итак, вернемся к представлению, которое вы устроили с телефоном. Вы показывали всем своим видом, что вы крайне возбуждены. У вас дрожали руки, на лбу выступил пот. И я понял, что предприятие – задуманное, как мы узнали вчера, услышав о том, что дядюшка Альберт давно боялся насильственной смерти, семь лет назад, – близко к завершению. Убийство Малкена происходило, пока вы держали Дики у аппарата.
Барон вздохнул.
– Я в замешательстве, – сказал он. – Вы что, обвиняете моего дворецкого?
– Б-г мой, нет, конечно! – с негодованием воскликнул Морти и добавил: – Он если и принимал в этом участие, то минимальное. Всё было так прозрачно, что я опасался, как бы не догадался этот кретин Кеннет О. Бишоп (О. здесь значит «окаменелость»).
Морти укоризненно покачал головой.
– Вы очень рисковали, представив дело так, что мистера Малкена убил портрет работы Форена, – сказал он. – Это произведение вряд ли могло разорвать его сердце, разве что вызвало бы легкие перебои.
– Форен – мастер во многом недооцененный, – сказал барон, и я решил, что они оба спятили.
– Я понял, что вы в него очень верите, – хмыкнул Морти, – едва вошел в гостиную. Однако удивился, что такой знаток, как вы, поставил третьесортную картину на задрапированный бархатом мольберт. Но как только я задал себе этот вопрос, дорогой Корфус, мне достаточно было задать еще один, и я уяснил себе все подробности убийства. Были ли шторки задернуты, когда дядюшка Альберт вошел в комнату? Были. Далее – всё проще простого.
Морти выдержал паузу – словно ждал шквала аплодисментов.
– Насытившись Мемлингами и Гойями, – продолжил он, – любитель прекрасного, каким был Малкен, с жадностью обратится к несомненной жемчужине коллекции – картине, которая удостоена отдельного мольберта со шторками. Теперь мы подходим к самому преступлению. Выходя из гостиной, я сделал последнее наблюдение. Я увидел, как дворецкий – так называемый дворецкий – с трудом задергивает шторки. Я заметил, что при закрытых шторках кисточка на шнуре поднимается необычайно высоко – выше роста дядюшки Альберта. Когда дядюшка Альберт решил наконец взглянуть на смертоносного Форена, ему пришлось дотянуться до кисточки и с силой потянуть шнур вниз.
Меня разбирал смех.
– Вы полагаете, что дополнительные усилия, потребовавшиеся мистеру Малкену, чтобы открыть шторки, привели к смерти? – спросил я.
– Ничего такого я не полагаю, – сказал Морти. – Его убила кисточка на шнуре. В ней был запрятан шприц, и когда он схватился за кисточку, получил смертельный укол.
– Это был яд? – Я взглянул на невозмутимого барона.
– Вне всякого сомнения, – ответил Морти. – Но яд особого свойства, понял я, поскольку Корфус, узнав о вскрытии, нисколько не обеспокоился. Всю ночь я просидел за справочником по фармакологии – освежал свои знания о ядах, не оставляющих следов. Сегодня, когда допотопное чудище по имени доктор Бишоп позвонило мне и сообщило, что при вскрытии ничего подозрительного не обнаружено, я всё понял. Так одурачить может только инсулин.
И он окинул Корфуса торжествующим взглядом.
– Когда мистер Малкен в нетерпении схватился за шнур и потянул его, в шприце, который впился ему в руку, было не менее двухсот единиц инсулина. Подстроено всё было идеально. Ваша жертва получила инсулиновый шок, а выглядело это как судороги при тяжелейшем сердечном приступе.
Наш столик стал островком тишины в кипящем звуками кафе. Прошло несколько мгновений, и Морти воззвал к барону:
– Корфус, теперь ваша очередь!
Вид у барона был довольно усталый.
– Забавная история, – сказал он тихо, – но уж очень затейливая.
– Я не утруждал себя поисками улик, – холодно сказал Морти, – но если полицейские обратят внимание на правую ладонь дядюшки Альберта, они обнаружат там след от укола. А анализ шнура покажет следы инсулина, и наверняка выяснится, что кисточка, которую я описывал, заменена.
Барон, казалось, заснул. И я с удивлением услышал, что он говорит – тихим, ровным голосом.
– Возможно, судья и присяжные суда «Эль Гранады» довольствуются тем, что я открою свое подлинное имя. Меня зовут граф Эйтель фон Лихтенфелс. И это имя – моя единственная защита.
Морти просиял.
– Разумеется, мне известно это имя. Я, знаете ли, учился в Берлине. Это семья крупных немецких банкиров. Но на нашу историю это свет не проливает.
– Жаль, – сказал барон, – мы могли бы сэкономить время. На портрете работы Форена, который не произвел на вас впечатления, изображена моя сестра Мари фон Лихтенфелс.
– Как же, как же! – воскликнул Морти. – Форен не сумел воздать ей должное. Она была знаменитой красавицей.
– Да, боги были к ней щедры, даже слишком щедры. К ее колыбели принесли много даров, и один оказался лишним. Ей выпала честь быть еврейкой. Сколько в ней было еврейской крови, Б-г весть, но доктору Геббельсу этого хватило. Наша семья – одна из богатейших из числа неугодных – бежала из Германии в 1935 году. Мы бежали без больших потерь – если не считать сердечных мук, которые испытывает изгнанник, когда ему предстоит вместо родины выбрать весь остальной мир. Я отправился в Россию. Отец, брат и сестра – в Лондон. В Лондоне моя сестра Мари получила телеграмму от американского финансиста Альберта Малкена. Он был в Австрии и хотел приобрести ее замок в Зальцбурге. Отец знал Малкена. Тот много лет пытался купить Рембрандта, гордость коллекции Лихтенфелсов.
Барон отпил вина и задумчиво взглянул на танцплощадку.
– Мне трудно рассказывать эту историю, – сказал он, – поскольку этот ужас забыть невозможно. Смерть мистера Малкена была лишь заслуженной карой. Но смерть одного негодяя не уменьшает количества зверств в мире. Я уверен, – барон снова взглянул на танцующих, – что вокруг нас еще десятки Малкенов, и они наслаждаются жизнью. Но если я буду продолжать в том же духе, вы, доктор, решите, что я сумасшедший. А это не так. Я просто отравлен миром, и более ничего.
Морти кивнул, и Корфус продолжил свой рассказ.
– Малкен попросил мою сестру Мари встретиться с ним в Австрии. Но Австрия была для нее опасна. Фашисты еще не сожрали эту страну, но уже расселись за банкетным столом, зажав в кулаках ножи. Мари договорилась встретиться с Малкеном в Цюрихе, но он на встречу не приехал. Прислал письмо, где сообщал, что лежит прикованный к постели в австрийском санатории у самой границы, и умолял ее приехать туда, чтобы заключить сделку. Сестра была смелой девушкой и хотела помочь семье – мы бежали, оставив большую часть состояния в Германии, – поэтому она отправилась в Австрию, в санаторий. Никакого мистера Малкена там не было. Ее схватили агенты гестапо и отвезли в Берлин. Видите ли, нацисты знали, что наша семья перед отъездом закопала большую часть своей коллекции живописи где-то в лесу, в Саксонии. Пятьдесят самых знаменитых картин, стоимостью в несколько миллионов, лежали под землей и ждали, когда нацистскому режиму придет конец и мы сможем вернуться.
Барон Корфус вздохнул.
– Ждать пришлось долго, – сказал он. – Дольше, чем мы предполагали.
Он помолчал и продолжил:
– В Берлине нацисты три месяца истязали мою сестру. Они изуродовали ей лицо, переломали руки и ноги. И в конце концов узнали, где спрятана коллекция Лихтенфелсов. Мистер Малкен был тут же вознагражден за свое участие в этом деле. Ему позволили купить вожделенного Рембрандта за сравнительно небольшую сумму. Сейчас картина украшает его коллекцию. Мистер Малкен наверняка слышал, что оставшиеся члены семьи Лихтенфелсов поклялись отомстить за Мари. Нашего отца уже не было в живых. Сразу после гибели Мари он застрелился. Нашим берлинским друзьям позволили ее похоронить. Они написали нам, что не узнали ее. Вчера ночью мой дворецкий, он же мой старший брат Фредерик, и я смогли наконец исполнить клятву.
Барон вздохнул.
– Вчера ночью, – сказал он, – моя сестра видела, как мистер Малкен умер у ее ног. А теперь прошу меня извинить, – слабо улыбнулся барон. – Уже половина второго.
Он встал.
– Счет оплачен, – сказал он. – Благодарю за интересный вечер. Надеюсь, мы еще встретимся.
– Доброй ночи, – ответил Морти. – И не забудьте сжечь шнур.
Барон Корфус поклонился и направился к выходу.
– Совесть меня совершенно не мучит, – сказал Морти. – Восторжествовала высшая справедливость.
– Но это всё равно убийство, – заметил я.
– Что за вздор? Какое убийство? – Морти вытер лицо. – Всё – плод моих фантазий. Забудьте об этом. Очень милый человек этот Корфус. Жаль, что ему недолго осталось. Я сегодня пристально его изучил. Эта кахексия… Она свидетельствует о раке на последней стадии и о метастазах. Скорее всего, этого человека мучают непрерывные боли. Слушать музыку в «Эль Гранаде» ему осталось полгода, не больше. Чудесное место… Лучшее в городе. – Морти просиял и обвел глазами зал.
Все они были на месте, все любители ночной жизни с их кукольными лицами. Знаменитые, богатые, красивые – они сгрудились здесь, как стадо разряженных овец, прячущихся от грозы. Снаружи на сотнях фронтов рвался в клочья мир. А рядом с нами восседал на троне Бог Никчемной Жизни и его жрецы, позевывая, совершали обряды в его честь.
Барон Корфус – самый изысканный и пресыщенный из них – отвешивал в дверях прощальный поклон Ганзо.
Перевод с английского В. Пророковой
[1] Джулеп – напиток из коньяка или виски с водой, сахаром, льдом и мятой.
[2] По-видимому, имеется в виду французский поэт Андре Шенье (1762–1794).
[3] Гейдельберг – город в Германии, где находится знаменитый университет. У его студентов было в обычае драться на дуэли, оставляя при этом шрамы на лице противника.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru