[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2004 КИСЛЕВ 5765 – 12 (152)
Из фондов Российского Еврейского музея
С таким подзаголовком «Лехаим» будет публиковать материалы и документы по еврейской истории и культуре, поступающие в коллекцию Российского Еврейского музея в Москве. Подобные материалы будут появляться не регулярно, но по мере их накопления в собрании Музея.
«Я хоЧу быть евреем во всем, в Чем только можно»
Неизвестное письмо Марка Шагала
Публикуемое впервые письмо Марка Шагала адресовано Лео Кенигу. Если автор письма не нуждается в специальном представлении, то имя его адресата практически неизвестно в России. Между тем Кениг принадлежит к числу выдающихся деятелей еврейской культуры первой половины XX века. Оригинальный мыслитель, талантливый эссеист и прозаик, влиятельный художественный критик, писавший главным образом на идише, но также на иврите и по-английски, Кениг был среди тех, кто определял характер еврейской культурной жизни своего времени. Уже одного этого вполне достаточно, чтобы, воспользовавшись случаем, хотя бы вкратце рассказать о Лео Кениге. Однако это необходимо еще и потому, что этот рассказ позволит лучше понять смысл письма Шагала, которого связывала с Кенигом многолетняя дружба.
Лео Кениг (его настоящее имя Арье-Лейб Яффе) родился 12 января 1889 года в местечке под Бобруйском. Вскоре его семья переехала в Одессу, где он учился в хедере, а затем в «модернизированной» ешиве. Ее организовал и возглавлял р. Хаим Черновиц (литературный псевдоним Рав Цаир; 1870–1949), исследователь Талмуда, публицист и деятель палестинофильского движения, близкий к Ахад а-Аму. К преподаванию в созданной им ешиве р. Хаим привлек также Хаима-Нахмана Бялика и Менделе Мойхер-Сфорима. Благодаря их поддержке Кениг, рано обнаруживший литературные и художественные способности, в 1904 году смог опубликовать свои первые прозаические сочинения на иврите, а в 1906 году был отправлен в Иерусалим в художественную школу «Бецалель». Именно здесь Арье-Лейб Яффе принял другие имя и фамилию: по непонятной причине он обменялся паспортами с Лео Кенигом, пареньком из Лодзи, и сохранил это имя до конца жизни. В 1911 году он отправился в Европу и поступил в Мюнхенскую академию художеств, но вскоре для продолжения художественного образования переехал в Париж и поселился в одной из мастерских в «Ля-Руш».
«Ля-Руш» олицетворяет собой один из главных символов истории искусства XX века, ее наиболее героический и романтический этап. Мастерские художников своим появлением там обязаны преуспевающему скульптору и живописцу Альфреду Буше (1850–1934), который в 1895 году по дешевке купил участок земли на Монпарнасе в проезде Данциг. После закрытия Парижской Всемирной выставки 1900 года он приобрел Ротонду – один из выставочных павильонов вин – и перенес ее на принадлежавшую ему землю. Помещения Ротонды Буше решил сдавать под мастерские молодым художникам за символическую плату, и в 1902 году состоялось торжественное открытие здания под звуки «Марсельезы», исполненной приглашенным по этому случаю оркестром. Сначала Ротонда называлась «Вилла Медичи», как тогда было принято называть дома художников, однако за ней закрепилось название «Ля-Руш» («Улей») – из-за конструкции ее окон, напоминающих пчелиные соты. Молодые художники, приезжавшие в Париж со всех концов света, охотно селились в дешевых мастерских «Ля-Руш», и вскоре «Улей» превратился в центр парижской интернациональной богемы. Здесь обретали приют и делали свои первые шаги в искусстве художники, многие из которых позднее приобрели мировую известность. Среди обитателей «Улья» было немало евреев: перед первой мировой войной там, в частности, жили Давид Штеренберг (1881–1946), Хаим Сутин (1893–1943), Амедео Модильяни (1884–1920) и, наконец, Марк Шагал, с которым там и познакомился Кениг.
Интерьер «Улья». 1911–12 гг.
С самого начала своего пребывания в Париже Кениг стал лидером группы «Махмадим» (приблизительный перевод с иврита – «драгоценности», «изысканные, дорогие вещи») – одного из первых еврейских модернистских объединений, образованного молодыми художниками-евреями из России и Польши. В нее, кроме Кенига, входили Исаак Лихтенштейн (1883–1981), Иосиф Чайков (1888–1986), Марек Шварц (1892–1958), Беньямин-Зеев Равицкий (ставший позднее известным под именем Зеев Рабан; 1890–1970) и Анри (Хаим) Эпштейн (1891–1944). Все они, по словам Кенига, осознавали себя частью «поколения... которому уже не нужно бежать из “гетто”, от еврейской жизни, чтобы стать художниками и скульпторами»; их объединяли стремление «представить миру наши новые еврейские мотивы и формы» и «дерзновенная мечта о еврейской форме». В 1912 году художники «Махмадим» под тем же названием издали способом стеклографической печати несколько своеобразных «альманахов», где были представлены образцы их графических произведений. В настоящее время известны только три выпуска этого «альманаха» – второй («Шаббат»), четвертый («Песах») и пятый («Шавуот»), которые хранятся в Музее Израиля в Иерусалиме.
Члены группы «Махмадим» вносили свою, еврейскую ноту в тот интернациональный хор голосов, который звучал в «Улье». Шагал в своей книге «Моя жизнь» так охарактеризовал атмосферу в «Ля-Руш": «В мастерских у русских рыдала обиженная натурщица, у итальянцев пели под гитару, у евреев жарко спорили». Правда, сам Шагал держался обособленно и не участвовал в этих спорах, хотя прекрасно знал их содержание. В «Листках», опубликованных на идише в первом номере журнала «Штром» (Москва, 1922), он вспоминал об этом: «Когда-то в Париже, за фанерными стенками моей комнаты в “Ля-Руш”, где я работал, раздавались голоса еврейских эмигрантов: “Что же, в конце концов, по-твоему, Антокольский не еврейский художник, и Израэльс – нет, и Либерман – тоже нет?” Тускло горела лампа и освещала мою картину, которую я перевернул вниз головой (так я работаю – радуйтесь!), и, наконец, когда новый день высветлил небо над Парижем, я весело рассмеялся над праздными идеями моих соседей о судьбе еврейского искусства: мелите, болтайте себе – а я буду работать».
Членов «Махмадим», в свою очередь, отпугивала эксцентричность Шагала, и они не были готовы тогда принять его радикальное новаторство. Тем не менее все они, несмотря на все это, были дружны с ним и оказались в состоянии увидеть в нем крупнейшего еврейского художника. Первым среди них, кто по достоинству оценил масштаб дарования Шагала, был именно Кениг. Его статья «Евреи на Парижском Осеннем салоне» с большим разделом, специально посвященном Шагалу, напечатанная в 1912 году в декабрьском номере газеты «Фрайнд», не только является первой публикацией на идише о Шагале, но и вообще стоит в ряду самых первых упоминаний в международной прессе имени этого художника.
В 1912–1913 годах Кениг окончательно определил свои творческие приоритеты – литературная деятельность почти полностью вытеснила его занятия живописью. В различных газетах и журналах на идише начали регулярно появляться его художественно-критические статьи, культурологические эссе и размышления о еврейской и мировой литературах, практически сразу же принесшие их автору известность и авторитет. Одной из важнейших заслуг Кенига является его вклад в развитие художественной критики на идише. Более того, можно сказать, что он был создателем этого жанра, который до него практически отсутствовал в литературе на этом языке. При этом с самого начала его статьи об искусстве отличались глубиной анализа, широтой подхода и общей эрудированностью, оригинальностью суждений и точностью формулировок, а также высоким национальным пафосом. Мейлех Равич (1893–1976), выдающийся еврейский поэт, писавший на идише, чрезвычайно высоко оценивал роль Кенига в развитии еврейского искусства: «Его эссе имели огромное значение для евреизации (здесь дословный перевод слова, употребленного Равичем в оригинале на идише: «фаридишунг». – Г. К.) еврейских художников, которых до этого растаскивали в разные стороны, потому что на идише они не только не были признаны, но даже не могли ждать, чтобы их упомянули. Кениг… для многих еврейских художников проложил дорогу к родному языку, к идишу». (Возможно, именно поэтому Шагал в своем письме к нему специально подчеркивал, что решил писать на идише.)
24 октября 1924
Дорогой Кениг!
Я хочу быть евреем во всем, в чем только можно. Я буду стараться писать на идише. Я стеснялся писать на идише постоянно, так как заблуждения любят меня, или – наоборот. Извините меня, что отвечаю Вам с опозданием. Имеет ли это значение? Никакого. Вот, я совсем не писал Вам десять лет, но Ваш образ, как говорится, свеж в моей памяти. Я помню мастерские в Ля-Руш, нашего тоскливого гнезда. Так или иначе, только тоскливо там не было, это – другое…
Теперь я иной, как и Вы. То есть Вы – отец семейства, и я тоже. Но, по правде, я не чувствую, что мне тяжелее. Не это создает тяжесть, я думаю (ведь еще и любят хоть как-то). Жизнь тяжелее семейства. Жизнь – что за жизнь! В Ля-Руш, как Вы помните, я был совершенно безумен. Правда, тогда это было ново и, возможно, необходимо. Но теперь – как бы я хотел не быть новым, но добрым, необходимым, подлинным… С 1914 года, когда я вернулся в Витебск-Лиозно и до сих пор, я хочу этого все сильнее и сильнее. Вы спрашиваете, каков Париж? Отвечу: ради него сегодня не стоит жить в Ля-Руш… Но Париж сокрыт, как всякая вещь в себе, и искать его в кафе – излишне. Сейчас необходимо чувствовать, видеть – недостаточно.
Французское искусство уперлось стену – я думаю, оно постепенно отступает от своей прежней сути. Напишите мне, каково Ваше мнение, о чем думаете. Не знаю, когда я смогу приехать в Лондон – однако нужно было бы когда-нибудь. На этом – будьте здоровы. Не забывайте.
Ваш Марк Шагал
С началом первой мировой войны, в 1914 году, Кениг переехал в Лондон и целиком посвятил себя литературной и издательской деятельности. Он был редактором и сотрудником ведущих периодических изданий на идише, выходивших в британской столице. В частности, в 1920 году он стал фактическим создателем и главным редактором журнала «Ренессанс», стоявшего в ряду важнейших еврейских культурных начинаний той эпохи и превратившегося в центр консолидации еврейской творческой интеллигенции Лондона. В июне 1927 года варшавское «Объединение еврейских литераторов и журналистов» делегировало Кенига на Первый международный конгресс Пен-клуба. Пользуясь своим авторитетом и известностью среди литераторов всего мира, Кениг сумел утвердить решение о создании отдельной секции еврейской литературы в этой всемирной писательской организации. Он был также избран в ее Центральный совет в Лондоне.
В течение 1930–1940-х годов Кениг издал ряд книг, посвященных различным проблемам искусства и литературы, а также несколько сборников своей прозы, написанной не только на идише, но и по-английски. Благодаря этому он занял видное место не только в еврейской, но и в английской литературе, закрепив за собой репутацию неординарного, парадоксального мыслителя и тонкого стилиста. В 1954 году Кениг с семьей репатриировался в Израиль, где продолжил свою литературную и публицистическую деятельность, на этот раз – на иврите. Он скончался 29 августа 1970 года и был похоронен в кибуце Хацерим.
Шагал переписывался с Кенигом вплоть до его кончины. Большая часть этой переписки хранится в архиве Кенига, который находится в Рукописном отделе Еврейской Национальной и Университетской библиотеки в Иерусалиме. В своих письмах Шагал советуется с Кенигом, делится с ним своими творческими проблемами, интересуется его оценкой своих новых произведений. Публикуемое ниже письмо из собрания Российского Еврейского музея в Москве, вероятно, является одним из самых ранних таких писем. Оно публикуется по рукописному автографу в переводе с идиша.
Публикация, предисловие и перевод
Г. Казовского
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru