[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2004 ХЕШВАН 5765 – 11 (151)
ТУРНИР
Джером Вайдман
Джером Вайдман (1913-1998) – американский романист, драматург, эссеист. Родился в семье иммигрантов из Европы. Написал двенадцать романов, более двухсот рассказов, несколько пьес, множество путевых очерков. Его произведения переведены на несколько языков, в том числе на иврит.
Б-г весть по какой причине, скорее всего, по той, что и люди, и дома на отрезке Четвертой улицы между авеню Д и Льюис теснились, там стоял если не пронизывающий до костей холод, то душный зной. Вдруг в июне – а может, нам так только чудилось – солнце принималось нещадно палить, наступала страшная жара, дышать и то становилось трудно. А это означало – зиме на Четвертой конец, а раз так, мальчишкам постарше не возбранялось плавать с причала.
На Четвертой единственным спасеньем от жары была река. К поездкам на Кони-Айленд требовалось готовиться загодя, они отнимали много времени – словом, это было не заурядное событие. А походы на Ист-Ривер – дело будничное. Ты рос по соседству с Ист-Ривер и принимал ее как данность – все равно как школу или неизбежные время от времени хвори.
Все мальчишки нашего квартала умели плавать и вечно торчали на реке. Время от времени кто-нибудь из родителей, глянув попристальней на загаженную нефтяными разводами реку, запрещал своему отпрыску плавать с причала на Четвертой. Держались такие запреты, однако, недолго: квартал их осуждал, считал «ломаньем» – что за чванство. К слову сказать, родители нашего квартала в большинстве своем плавать не умели и успехами своих отпрысков на воде гордились. К примеру, миссис Гордон, которую знали все, – да и как ее не знать: мало того, что второй такой толстухи в нашем квартале было не сыскать, так она еще торговала сластями на углу Льюис и приходилась матерью Мозику, – та особо распространялась. Мозик плавал лучше всех в нашем квартале, но матери не довелось видеть, как он плавает: она так растолстела, что дотащиться по жаре от своего ларька до причала ей было не по силам.
– Вот она, жизнь, – философствовала миссис Гордон. – Растишь их, гнешь спину, надрываешься, а когда они уже выросли, наконец чего-то добились, и ты могла бы ими погордиться, так у тебя уже нет сил пойти на них посмотреть! Так ты уже растолстела! Хорошо еще, что он не певец. Был бы он певец, я бы – такое мое счастье – оглохла!
Плавал Мозик и впрямь отменно, таланты его отнюдь не преувеличивали. Бесспорный чемпион Четвертой, он вдобавок уверенно одерживал верх над соперниками из соседних кварталов, которые год за годом приходили на наш причал с целью отбить у него титул. Пятой улице, той в особенности, его первенство было как нож острый. Пятую почти сплошь населяли литваки, Четвертую – исключительно галицийцы, и исконное соперничество между ними докатилось из Восточной Европы до Америки и передавалось от поколения к поколению.
Однажды литваки предприняли атаку на корону Мозика, да такую, что весь околоток еще много недель ни о чем другом и не говорил.
Пятая хитро разворачивала свою кампанию. В тот год Пятая не явилась, как водится, с предложением померяться силами, на что Четвертой, как водится, оставалось только принять вызов, что, как водится, кончалось поражением Пятой. Пятая распустила слух о таинственном чудо-пловце, который отыскался в их квартале, и постаралась, чтобы эти слухи просочились на Четвертую. Когда же пришло время вызывать Четвертую на соревнование, вместо вызова литваки обрушили на Четвертую новые слухи: мол, этого таинственного чудо-пловца тренируют, но он пока еще не вполне готов выступить перед публикой. И в конце концов наводнили околоток россказнями о необычайном телосложении этого пловца, однако из туманных фраз о его диковинном происхождении, внешности, талантах ничего определенного извлечь было невозможно.
Многих на Четвертой эти расплывчатые, но тем не менее упорные байки расстроили, однако миссис Гордон – возмущаться-то и она возмущалась – саму мысль, что кто-то может поставить под сомнение превосходство ее сына, считала смехотворной.
– И что, у этого литвака четыре руки? – вопрошала она, обращаясь к Четвертой в целом и к покупателю, случившемуся в этот момент у ее ларька, в частности. – Дюжина ног? Или паровая машина в заду, что она помогает ему плавать быстрее? Не слушайте вы этих недоумков с Пятой.
Квартал был с ней заодно, но ее спокойствием не обладал. Галицийцам нестерпимо было слушать, как литваки хвастаются, будто стоит им захотеть, и они обставят галицийцев, а не обставили до сих пор только потому, что им это сейчас не с руки. И в конце концов галицийцы не стерпели и – это же уму непостижимо – потребовали, чтобы Пятая предъявила своего чудо-пловца, и они устроят ему состязание с Мозиком.
Предложение приняли, и тут же стало ясно, до чего они ушлые, эти литваки с Пятой. Четвертой, как родной улице чемпиона, следовало бы дождаться вызова. Но вместо того чтобы терпеливо ждать, Четвертая потеряла голову и послала вызов. И что же, теперь Пятая – ведь на соревнование вызвала не она – имела право ставить и сроки, и условия. Соревноваться – на этом стояли литваки – от причала Четвертой по Ист-Ривер до Бруклина и обратно; на Бруклинской стороне не отдыхать; за каждым из пловцов следует гребная шлюпка. Галицийцы, они, как известно, гордые: до препирательств не снисходят, а уж с литваками и подавно, и они согласились. Но Четвертая знала, что ее облапошили и подставили под удар.
Было известно, что плавает Мозик Гордон быстро, а грязная там вода или не грязная – ему нипочем. А вот что касается его выносливости, так это еще бабушка надвое сказала. Но если учесть, что Пятая настояла на дистанции до Бруклина и обратно, было ясно: во-первых, что решать исход соревнования будет не скорость, а выносливость, и, во-вторых, что Пятая ничуть не сомневается в закалке своего кандидата.
Четвертая отпускала немало шпилек в адрес тех недоумков (имена их называть не будем), которые угодили в расставленные Пятой сети, и в день соревнования всего-навсего три человека из квартала не сомневались, что Четвертая сохранит первенство за собой. Это были миссис Гордон, ее сын Мозик и Сруль Хониг – его отец был профессиональным игроком и держал в своей квартире на пятом этаже картежный притон. Сруль собирал ставки на предстоящее соревнование, а свою уверенность в победе Четвертой основывал на некоем таинственном варианте закона – как он его именовал – средних чисел.
В назначенный день на причал сошлось много народу, толпа расползлась и по огромной, пришвартованной к причалу угольной барже. Сруль Хониг сновал туда-сюда, принимал ставки и во всеуслышание оглашал свои прогнозы. Кучка литваков сгрудилась по одну сторону причала вокруг своего кандидата, полностью скрыв его от наших взглядов. Точно такая же группка галицийцев окружила Мозика Гордона по другую сторону причала. Но вот раздался свисток, и причал затих. Галицийцы расступились, и Мозик Гордон щеголевато прогарцевал к краю причала – на чреслах плавки, на губах улыбка от уха до уха, в ожидании сигнала он подскакивал на цыпочках.
Затем раздались литваки, и вперед вышли трое. Двое – они были полностью одеты – вели под руки молодого человека неопределенных лет. Причал ахнул. Малорослый, тощий, сутулый, он вдобавок был однорук, а на его детском лице отсутствовало какое-либо выражение: такие лица бывают у дефективных. Двое мужчин подвели его к краю причала. У Мозика – он стоял в двух-трех метрах – от удивления отвалилась челюсть. Впрочем, сказать он ничего не сказал: раздался свисток.
– Готов? – спросил стартер.
Мозик кивнул, пригнулся.
– Готов, – сказал один из двоих литваков.
Грянул выстрел. Мозик молодцевато нырнул в воду. Двое литваков подхватили своего кандидата под руки и спихнули с причала. Он, ничего не говоря, плюхнулся в воду. Все нагнулись – любопытствовали посмотреть, как он вынырнет и поплывет. Беспомощности, которую он демонстрировал на причале, как не бывало. Он гладко и ровно скользил на одном боку, видно было лишь, как поднимается и опускается, продвигая пловца вперед, его единственная рука. В ритмичных движениях руки чувствовались плавность, изящество и, как видно, немалая сила, потому что, хоть Мозик – он прыгнул первым – и опередил его, расстояние между пловцами не увеличивалось. Шлюпки двинулись вслед за пловцами, толпа на причале настроилась долго ждать.
Когда покачивающиеся на воде головы пловцов и сопровождающие их шлюпки стали еле видны, многие ушли с причала. По расчетам выходило, что пловцы вернутся часов через пять-шесть, не раньше. Те, кто сделал ставки, и те, чью преданность тому или другому из соперников не могла превозмочь даже жара, разлеглись на угольной барже и, заслонив глаза руками, слушали, как плещется вода, как скрипят швартовы, когда баржа натягивает их.
Через час-другой народ мало-помалу стал снова стекаться на причал и, в конце концов, забил его до отказа.
– Смотрите, вот один!
Все взгляды последовали за указующим перстом. Шлюпка, увеличиваясь с каждым взмахом весел, приближалась к причалу.
– А вот и другой!
Вторая шлюпка шла позади первой, чуть в стороне от нее. Определить, насколько она отстала, было трудно. А опознать пловцов и вовсе невозможно.
– Кто первый?
– Пока не ясно!
Но вскоре стало видно, что один пловец перекатывается с боку на бок, другой ровно, без устали скользит, описывая рукой круги, и вперед вырвался он.
– Пятая впереди!
Пятая и впрямь опередила нас – и еще как! Литваки неистовствовали, и Четвертая даже не пыталась подзадорить Мозика. Уж очень он отстал: было ясно, что сделать рывок ему не под силу – так он вымотался. Галицийцы мрачно наблюдали, как Пятая наставляет своего пловца.
– Держи сюда, дуралей! Лестница – вот она где!
Они указывали на прибитую в конце причала лестницу. Но пловец не обращал на них никакого внимания. А по-прежнему легкими, сильными движениями разрезал воду, держа курс на угольную баржу, которая была свободно пришвартована к причалу и оттого раскачивалась туда-обратно и время от времени мягко, но с убойной силой стукалась о причал.
– Остановите его! – кричали гребцам литваки. – Пусть обогнет баржу и плывет к лестнице!
Гребцы – они бросили весла, когда их пловец приблизился к причалу, – вдруг поняли, что он держит курс на узкую полоску воды, только что образовавшуюся между баржей и причалом. Один гребец налег на весла, другой заорал:
– Плыви влево! Да не туда! К лестнице!
Но пловец курса не изменил и криков, по всей видимости, не слышал.
– Он ничего не смыслит! – надрывалась Пятая. – Он только и умеет, что плавать! Быстрее! Вытащите его!
Но пловец ушел далеко вперед. Гребцы не успели его догнать, и он проскользнул в опасный прогал между баржей и причалом. Ор, визг – все мгновенно оборвалось. Длинная вереница голов перевесилась через край баржи – застыв от ужаса, люди молча следили за пловцом. На всех лицах читалась одна и та же мысль. Баржа была большая, но пловец мощно, стремительно продвигался вперед. Глядишь, и проскочит.
Баржа отъехала от причала, швартовы натянулись, баржу тряхануло, она замерла и двинулась к причалу. Полоска воды между баржей и причалом медленно, неотвратимо сужалась. Когда пловец проплыл уже две трети опасного прогала, один из болельщиков отдернул голову и отвернулся. И все последовали его примеру.
Раздался жалкий вскрик, баржа легонько стукнулась о причал и снова отъехала от него.
Перевела с английского Л. Беспалова
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru