[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  АВГУСТ 2004 АВ 5764 – 8 (148)

Скульптор Павел Шимес:

«Я – плотник, среди стружек – мой приЧал»

Грета Ионкис

С работами Павла Шимеса я познакомилась много раньше, чем с ним самим. Уверена, что и читателю они знакомы. Он выставляется с 1954 года – полвека в искусстве! Двенадцать его работ находятся в Третьяковской галерее, часть из них можно увидеть в выставочном зале на Крымском валу. Москвичи да и гости столицы, посещая концертный зал гостиницы «Россия» или проходя мимо него, обращают внимание на маски, украшающие фасад здания. Их автор – он, Павел Шимес.

Помню, как лет сорок назад бегали мы к театру кукол Образцова, когда он справил новоселье на Садовом кольце, бегали поглазеть на диковинные часы над входом в театр. В урочный час под звон колокольцев открывались дверцы, оживали фигурки зверей и зверюшек: зубастый волк заносил нож-клык, баран норовил кого-то забодать, хлопал крыльями и голосил петух… Европейцам такие часы не в диковинку. Оказавшись на Западе, я видела подобные и в Кельне, и в Праге на старой ратуше, но тогда для нас это было чудо. Лишь сейчас я узнала, что автором этого чуда был (в соавторстве с Д. Шаховским) известный скульптор Павел Шимес, с которым судьба свела меня на берегах Рейна.

Часы на фасаде Театра Образцова.

Выпускник Московского высшего художественно-промышленного училища (Строгановского) Павел Шимес учился на факультете монументально-декоративной скульптуры. До сих пор для него важнейшими являются правила композиции. «Архитектоника» – его любимое слово. Отсюда же и его особый интерес к скульптуре, связанной с архитектурой, ансамблем, с определенной средой. Помимо вышеназванных его работ, украшающих московские здания, можно назвать памятник экипажу ТУ-144 на Новодевичьем кладбище, памятник воинам в Узбекистане, оформление входа в Ташкентский театр кукол, рельефы ресторанов в Гомеле и Тирасполе. Многие его произведения малых форм способны полноценно жить в архитектурном пространстве и вполне допускают пропорциональное увеличение. А потому делить работы Павла Шимеса на станковые или монументальные затруднительно, не станем этим заниматься.

Основной принцип творчества Шимеса – конструктивная ясность. В его работах – в дереве ли, в камне ли, в металле – ничего лишнего, конструктивная основа обнажена, он не боится «поверить алгеброй гармонию». Обнаженность приема способствует тому, что скульптура Шимеса становится афористичной, не повествовательной. Как в древних мифах прячутся архетипы, так и во многих работах Шимеса проступают понятия вечные, родовые. Взгляните на его «Маскарад»! Двое обмениваются рукопожатием, а за спиной каждый из них в другой руке держит нож. Откуда явились эти двое в масках? Уж не из античной ли трагедии? Актеры тогда играли в масках. Но, быть может, это «высокие договоривающиеся стороны», вершители наших судеб? Или «партнеры» по современному бизнесу? Не стоит искать конкретные прототипы. Ведь злодейство, предательство и обман – понятия родовые, вечные. Скульптор запечатлел «архетип».

Художник и Пегас.

Стремление, свойственное многим большим художникам, выразил Борис Пастернак: «Во всем мне хочется дойти до самой сути: в работе, в поисках пути, в сердечной смуте». Возможно, именно это желание толкает Шимеса к мифологическим сюжетам. И тогда появляются такие работы, как «И боролся Некто с Иаковом», «Троянский конь», «Нике», «Пьета»... Уход в миф – это не бегство от современности: прошлое ведь не исчезает бесследно. Оно смотрится не только в зеркало настоящего, оно проглядывает в будущем.

Говоря о современности искусства, о соответствии художника своему времени, скульптор замечает: «Современность художника не есть результат специально направленных усилий, а лишь естественный итог его естественного развития. Историк будущего безошибочно припишет любого художника нашего времени к ХХ веку». И в самом деле, достаточно взглянуть на работу Шимеса «Каток», выполненную в 1984 году, чтобы убедиться в том, что художник не существует вне времени. Перед нами – величайшая трагедия минувшего столетия, но как емко, как лаконично она представлена! Лежащая навзничь деревянная, плоская, без проработок, мужская фигура, придавленная тяжелым ошкуренным и отполированным бревном. Каток прошелся по человеку и расплющил его, не по одному проехался, потому и бока свои до блеска повытер. С такой же беспощадностью изничтожил миллионы людей каток сталинизма и фашизма, этих двух тоталитарных режимов ХХ века. После того что мы в последние десятилетия узнали о своей и не только своей истории, скульптура легко «прочитывается», разве что не каждый готов принять новую непривычную форму. Перед нами новая матрица смысловых и пространственных выражений. Подчеркнуто конструктивное построение пластического образа у Шимеса – это дань современной эстетике.

«Человеку подчас бывает трудно выйти за пределы установившейся для него эстетики, – рассуждает автор “Катка”. – Трудно тому, у кого граница между “хорошо” и “плохо” навечно определена в сознании. В какой-то момент даже хороший вкус может оказаться шорами, тормозом в творчестве, неприятием нового, не входящего в сложившиеся представления». Скульптор имеет в виду своего брата-художника. Но его мысль распространяется и на зрителя.

Арфист.

Шимес, по собственному признанию, «привержен к созидательным линиям развития в искусстве»: «Лично я не принадлежу к числу активных сторонников “расскульптуривания” скульптуры, хотя отдельными приемами ее пользуюсь время от времени. Нельзя придерживаться всю жизнь какой-то одной догмы». В скульптуре всегда что-то меняется. Меняются задачи, а стало быть, средства, приемы и способы выражения. Формы меняются, но вечны законы искусства. «Желание не отстать от стремительно меняющихся стилевых проявлений, боязнь выпасть из современного процесса, сам темп, сопровождающий эту стремительную погоню за новизной, не может не увеличивать количество суррогатов в так называемом авангардном искусстве. И они вполне могут конкурировать с худшими проявлениями социалистического реализма. Впрочем, как известно, крайности сходятся», – сокрушенно резюмирует Павел.

Погоня за модой, по его мнению, – удел тех, кто предпочитает успех «здесь и сейчас». Отповедью им пусть служит его небольшое стихотворение.

Осень, осень… Древесный стриптиз.

Деревья снимают одежды.

На будущий год нарядиться опять

Они не теряют надежды.

А в новом году перемены грядут.

Наверно изменится мода.

Но будут деревья одеты в свое,

Согласно веленью природы.

О том, что скульптор пишет стихи, я узнала далеко не сразу. Они лаконичны, чем-то напоминают японские пятистишия «танка». Лирическое видение мира. Его, казалось, трудно ожидать от «рационалиста» Шимеса, а вот, поди ж ты! Приведу две его миниатюры.

Птица

Ко мне на руку птица села,

Сухими палочками ног

                     коснувшись тела.

Пуховый шарик веса не имеет,

Но как доверие нам душу греет.

Бабочка

Ночная бабочка металась у окна.

Хотел помочь ей, да убил нечаянно.

И словом можно нанести урон,

Не то что неуклюжею рукою.

Малая форма в поэзии, видимо, отвечает душевному складу скульптора. Он не из породы говорунов, хотя рассказчик интересный, в меру ироничный. Не только лаконизм, но и ассоциативность роднят его стихи с малыми скульптурными формами, которые сейчас доминируют в творчестве Шимеса.

Concerto grosso для бездомной собаки.

На исходе ХIХ века обозначилась новая тенденция синтеза искусств, стали размываться границы между родами и видами, даже жанрами. Пример подал Ницше, в творчестве которого поэзия соединилась с философией. Мусоргский создал свои импрессионистические музыкальные «Картинки с выставки», Скрябин успешно экспериментировал с цветомузыкой. Примеры можно множить, а уж о процессе межжанрового синтеза можно говорить до бесконечности.

Искусствовед В. Мейланд, писавший о творчестве Павла Шимеса, отмечал «театральность» многих его работ, несущих в себе сценическое, игровое начало. Его металлические флюгера – это своего рода «теневой театр». А многофигурные композиции «Кончерто гроссо для бездомной собаки» или «Человек-оркестр из цирка», созданные в последние годы, – это явно «театр одного актера».

«Литературности» в работах Павла Шимеса нет, но в них присутствует поэзия. Как она проникает туда, не знаю, это тайна мастера. Когда я взглянула на только что отлитый медальон на мифологический сюжет (Похищение Европы), ахматовские строки потекли сами собой:

О, как пряно дыханье гвоздики,

Мне когда-то приснившейся там;

Там, где кружатся Эвридики,

Бык Европу везет по волнам…

Автор медальона молча слушал стихи, посвященные Мандельштаму, а когда я навестила его мастерскую в следующий раз, медальон, тонированный под патину, был вручен мне в подарок. Таков был отклик на стихи.

Клоуны.

Поэзия близка душе Павла Шимеса. Быть может, потому в его своеобразном автопортрете 1983 года рядом со стоящим художником изображен лежащий Пегас. Крылатый Пегас изнемог, голова его свесилась за пределы конструктивной основы, беспомощно простерты ноги, он едва дышит, художник же, собрав последние силы, стоит твердо, напряженно выпрямившись...

Дух игры, карнавальность, или, как ее именовали немецкие романтики, фестивальность роднят некоторые произведения Шимеса с картинами его старшего коллеги Александра Тышлера. Когда глядишь на последний автопортрет скульптора, название которого «Это я, Г-споди!» он, по собственному признанию, позаимствовал у Рокуэлла Кента (у нас выходила его автобиографическая книга «It`s me, o L-rd!»), сразу вспоминаются женские портреты Тышлера. Художник-волшебник громоздил на головы своих героинь замысловатые сооружения: башни, театральные подмостки, птичьи гнезда, а иногда – целый город. Фигуру скульптора в автопортрете Павла Шимеса венчает парусник. Что символизирует этот корабль-скиталец? Стремительный полет творческой фантазии? Или не умирающую с годами романтику? Павел принадлежит поколению, которое утверждало себя в шестидесятые годы, их гимном была «Бригантина». Или это поклон в сторону ушедшего друга?

О творческой близости Шимеса и Тышлера, несмотря на их разность (все-таки первый добивается максимума выразительности при минимуме средств), можно было бы много писать. Их сближает отношение к своему искусству как к ремеслу. Тышлер не раз говорил о том, что художник должен владеть культурой своего ремесла. «Наши критики, – писал он, – останавливаясь исключительно на литературной стороне произведения, как будто забывают, что живопись строится не только на теме, но и на профессионально-техническом процессе, который также определяет высоту и качество вещи». И Шимес говорит о ремесле художника, говорит так, что это слово хочется писать с большой буквы.

Это я, Г-споди!

Тышлер, фамилия которого связана с профессией его предков (и отец, и дед, и старшие братья были столярами), вспоминает, что детство его прошло среди стружек. И Павел Шимес завершает стихотворение «Призвание» признанием:

Хоть музыка –

                 начало всех начал,

Я – плотник,

среди стружек мой причал.

И в этом нет никакой рисовки. Рисовка, поза вообще чужды этому скромному и деликатному человеку. Основу близости пожилого Тышлера с относительно молодым Шимесом составили помимо профессиональных интересов внутреннее благородство и редкая душевная чистота обоих. Это ощутила и Флора Сыркина, искусствовед, жена Тышлера. Павел и его жена, известный скульптор Марина Романовская, были вхожи в дом Тышлера, чем похвалиться мог мало кто: Флора оберегала свое гнездо, как орлица. После смерти мужа в начале 80-х она доверила именно Шимесу сделать памятник мужу. Выполнить эту работу мог человек, по духу близкий ушедшему художнику. Павел, наделенный зорким глазом, добрым сердцем, сумел увидеть самое главное, а потому скульптуру-надгробие старшему собрату он назвал «Спящий ангел».

Холокост.

Когда в мастерской-подвальчике Павла Шимеса на окраине Кельна я разглядывала его последние работы – деревянные скульптуры «Человек-оркестр из цирка» и «Concerto grosso для бездомной собаки» и небольшие черно-белые композиции «Ангел в тенетах», в которых столько «театральности», грусти и философской обобщенности, когда слушала его короткие стихи, мудрые и прозрачные, которые он читал глуховатым голосом, стало ясно: сам Б-г велел Шимесу сотворить памятник Тышлеру.

Видели ли вы, как спят ангелы? Пойдите на Кунцевское кладбище. Памятник стоит там. На капители невысокой ионической колонны покоится бронзовый ангел. Одно крыло он подвернул под себя, расположился на нем, а второе, устремленное в небо, напоминает парус. Спящий ангел парит-плывет в воздухе. Руки заброшены за голову, а лицо обращено к небу. Он красив и трогателен в своей чистоте и спокойной отрешенности и напоминает и художника, которому он посвящен, и скульптора, которым он сотворен.

Надгробие Александру Тышлеру.

Павлу Шимесу доводилось общаться со многими мастерами слова и театра, но разговорить его, подвигнуть на воспоминания и вытянуть какие-то подробности нелегко. Когда я восхитилась удачным выражением Корнея Чуковского о том, что в то время, когда многие его современники меняли убеждения, он менял жанры, Павел Моисеевич оживился, заулыбался. Выяснилось, что, когда Сергей Образцов заказал ему и Дмитрию Шаховскому оформление дворика позади нового кукольного театра, Шимес подготовил проект памятника Корнею Ивановичу Чуковскому, который должен был находиться в этом дворике. Образцов успел принять проект, но после его смерти все рухнуло. Начавшаяся перестройка погубила также проект оформления театра кукол в Саратове, выполненный Шимесом по заказу города. Обидно, конечно.

Последнее время Павел Шимес занят проектом памятника Холокосту. Ему никто его не заказывал, он работает над ним, подчиняясь внутреннему импульсу. Вдруг заговорила душа еврея, для которого синагога, чего греха таить, никогда не была родным домом. Я здесь встречаю людей, которые, «земную жизнь пройдя до половины» (если не больше), начинают неожиданно для самих себя осознавать причастность к своему народу, народу-мученику. Можно вспомнить поэта Михаила Светлова, автора романтических стихов о Гренаде. Когда наступил смертный час, последнее, что произнес лихой комсомольский поэт, были строки из главной молитвы евреев – «Шма, Исроэл!» Возможно, нечто подобное произошло и с Павлом Шимесом, когда он оказался в Германии, где даже камни до сих пор вопиют. Так или иначе, он приступает к работе над мучительной темой Катастрофы еврейства.

Менора.

Скульптор рассказывает, что недавно в Амстердаме он увидел монумент, посвященный памяти депортированных в лагеря смерти евреев, – черный полированного гранита куб. Говорят, что голландские докеры ответили забастовкой на принятие решения о высылке сограждан-евреев. Монумент поставлен в том месте, где они выражали свой протест. Эта услышанная от экскурсовода история задела мастера за живое. «Но геометрическая фигура не передает эмоционального звучания трагедии, и вот я решил предложить свое решение».

Вначале возникает деревянная скульптура скрипача, играющего на покосившейся крыше. Аллюзия легко прочитывается – Шагал! Да, но и дом, и скрипач охвачены пламенем. В огне катастрофы погибли шесть миллионов евреев и навсегда сгорел мир местечка-«штетл», столь близкий и дорогой Шагалу. Павел Шимес, родившийся в 1930 году в Москве, никогда не находился в черте оседлости, но это и его боль. Затем рождается выразительная скульптура – покрытая паутиной тысячелетий «Менора». И, наконец, создается – поначалу в пластилине – макет памятника Шоа. Нынче он уже отлит в гипсе. В скульптуре тоже присутствует образ меноры. Она различима в руках гибнущего в языках пламени еврея. Название скульптуры – «Всесожжение».

Что, Александр Герцевич, на улице темно?

Каталог персональной выставки Павла Шимеса, которая была организована Союзом художников РСФСР в 1984 году, заканчивался словами: «Он весь в работе. Его даже случайно нельзя застать в мастерской в состоянии праздного благодушия по отношению к сделанному». Свидетельствую: по прошествии двадцати лет ничего не изменилось. Павел Моисеевич Шимес весь в работе. Остается лишь пожелать, как это принято у евреев, чтобы его руки ваятеля, плотника, резчика по металлу и камню – руки мастера-труженика никогда не болели.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru