[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2004 АВ 5764 – 8 (148)
ЗАРУБКИ В ПАМЯТИ
К 60-летию Великой Победы
Александр Блиндер
А. А. Блиндер, инвалид Отечественной войны, член Московского областного Совета ветеранов.
Много, очень много воды утекло с той поры, как сменил я пистолет «ТТ» – оружие строевого армейского офицера – на ручку и блокнот профессионального журналиста. Писать за эти годы приходилось обо всем, ибо, как известно, газетчик «всеяден» по профессии. Об Отечественной войне писал тоже. Поскольку знал о ней далеко не понаслышке.
Глубокими зарубками остались в памяти многие эпизоды. На моих глазах, к примеру, младший офицер полковой нашей разведки телом своим заслонил от пули командира. Спас ему жизнь. Другой, будучи в разведпоиске, сам раненый, через передовую тащил на спине с полкилометра связанного им немецкого унтер-офицера: командованию до крайности нужен был «язык».
Сам я, надо признаться, никаких особых подвигов не совершил. Просто, как все мои собратья по ратному делу, старался честно выполнять долг. Когда спрашивают – откуда же ордена и медали? – отвечаю: не за героические свершения, а как дань государства своему ратнику за пролитую на полях битвы кровь, добросовестное выполнение принятой в сорок первом воинской присяги.
Почему же захотелось поделиться личным? Дело случая. Во время одного из праздничных застолий рассказал кое-что друзьям, припомнил былое. Кому-то мои воспоминания показались интересными, кому-то забавными. Не худо бы поделиться пережитыми в печати, услышал от товарищей. Ведь предстоит юбилей Великой Победы. Подумалось: может, и впрямь рассказать о тех будничных эпизодах? Что из этого вышло – судите сами.
* * *
В годы Отечественной войны мне довелось служить в полковой разведке. Немало верст отшагал фронтовыми дорогами, пока тяжелое ранение не привело в госпиталь. Врачи вынесли вердикт: к строевой службе не пригоден. Но тем не менее я успел повидать немало такого, что и сегодня, сквозь спрессованные пласты десятилетий, иной раз заставляет просыпаться в холодном поту…
Мгновение тишины
Это было на Кубани. Немцы как раз начали планомерное отступление, чтобы не оказаться в котле вместе с армией фельдмаршала Паулюса под Сталинградом. Полк, где я служил, участвовал в наступлении. В ту пору германская армия обладала еще огромной силой, и по наступающим велся непрерывный огонь из всех видов оружия – с земли и с воздуха. Мы, как сейчас помню, залегли в открытом поле. Единственным прибежищем казались кусты винограда, росшие поодаль. Было ощущение, что земля вздыбилась под ногами, а непрерывный вой снарядов и свист падающих бомб создавали впечатление настоящего ада.
Хотелось одного – поглубже втиснуться телом в землю, чтоб хоть на миг избавиться от яростной свистопляски вокруг. До сих пор не могу уразуметь, что стряслось. Но как-то вдруг, словно по мановению волшебной палочки, на эту зловещую круговерть опрокинулась тишина. Да такая, что впору было расслышать жужжание комара. Длилась она минуту, от силы – две. Но и их хватило, чтобы чуть-чуть расслабиться, заметить пробивающуюся из земли травку, услышать птичьи голоса. А главное – удержать в памяти словно бы дышащую кучу хвороста. То была муравьиная куча. Я глядел на трудяг-муравьев, ни на миг не прекращавших движение, суетливо догонявших и обгонявших друг друга, снедаемых какими-то всепоглощающими заботами. И, знаете, ощутил щемящее чувство. Неужто, думал, придет день, и я напрочь забуду о пулях, бомбах, снарядах? Выйду в поле, прирасту глазами к такому же вот клочку земли и спокойно стану наблюдать биение жизни окрест, открывать для себя какие-то неведомые тайны природы. Б-г мой, как захотелось тогда выжить, дожить…
Но тишину взорвал очередной нечеловеческий грохот. Минута навечно ушла в небытие.
Было ощущение, что земля вздыбилась под ногами, а непрерывный вой снарядов,
свист падающих бомб создавали впечатление ада, описанного в мифологии.
Зловредные бациллы
…Удивительные метаморфозы претерпевает с годами человеческая память. Отчетливо, в красках, в деталях воскрешает она события и факты, удаленные пластами десятилетий, а сравнительно недавно виденное предстает размытым, едва различимым. Почему это? Однозначного ответа, пожалуй, нет. Такова уж данность бытия, подтвержденная житейским опытом.
Близится год великого юбилея. Шестидесятилетия Великой Победы нашего народа над фашизмом. И, конечно же, «бойцы вспоминают минувшие дни» – все, что выпало на долю каждого.
Мне довелось участвовать в десантной операции при форсировании Керченского пролива. Тяжелая то была битва. Высадились на крымский берег под шквальным огнем противника с земли и с воздуха. Штаб стрелкового полка, где я служил военным переводчиком разведотдела, разместился в знаменитых прибрежных катакомбах: там в пору оккупации находили прибежище местные партизаны.
Как-то раз полковые разведчики приволокл
и в штаб «языка». Фельдфебель был достаточно помят (при захвате оказал яростное сопротивление). Росточком он явно не вышел. Эдакий тщедушный очкарик. В первые минуты держался нагло, я бы даже сказал, надменно (как же, представитель высшей, арийской расы). Однако постепенно утратил спесь – видно, уяснил реальное положение дел, знаками попросил закурить. Командованию срочно требовались сведения о резервах противника на этом участке. Посему вскоре из штаба корпуса прибыл полковник.
Начался допрос. Первый вопрос, заданный с целью выяснить дальнейшие отношения, звучал так: «Кто, по-вашему, повинен в развязанной войне?»
Я добросовестно перевел фразу на немецкий. Ответ последовал незамедлительно. Если транскрибировать его русскими литерами, выглядел он следующим образом: «Ан льс ис дер жюдо шульдиг». Понял я лишь последнее слово. Смысл остального, убей Б-г, ухватить не мог. Дело в том, что пленный говорил на баварском диалекте, настолько разнящемся от литературного немецкого, что, как мне стало известно позже, с трудом воспринимался даже жителями других частей Германии. Не баварцами.
Немая сцена, последовавшая затем, в чем-то напоминала гоголевскую, из «Ревизора». Я в недоумении глядел на пленного, полковник – на меня. Помню, какую неловкость я ощутил: как же, выпускник ускоренных курсов Военного института иностранных языков Красной армии, дипломированный переводчик не может разобраться с коротким предложением. Стыдоба! Несколько раз повторил я вопрос, увы, суть ответа не прояснилась. Ох, уж этот диалект…
Через несколько минут, напрягшись, я все же сообразил, о чем речь. «Пленный считает, что во всех бедах виноваты одни евреи», – произнес, запинаясь, я. Полковник помолчал, поправил очки на переносице и сердито буркнул: «Разрешаю тебе, лейтенант, съездить фрицу по физиономии».
Разрешением я не воспользовался: воспитание не позволило. Помню, однако, какой душевной болью отозвался во мне тот короткий эпизод. Двадцатилетний юноша, я впервые лицом к лицу столкнулся с патологическим антисемитизмом. Так уж случилось, что ни в школе, ни в институте, ни на фронте среди солдат не доводилось мне слышать ничего подобного. Расист из Баварии преподал мне первый урок национальной ненависти.
Об артиллерии говорили: «бог войны».
Противник в полной мере ощущал ее мощь в период наступления наших войск.
Краткое отступление от темы
Коль скоро затронул я в этих заметках тему юдофобии, позволю себе, отвлекшись от заметок о временах военного лихолетья, перенестись мысленно в послевоенные годы, когда антисемитизм перестал носить характер чего-то случайного и сделался чуть ли не постоянной занозой в душе. Расскажу лишь одну, потрясшую меня историю, к привычно-бытовым не относящуюся.
…В приснопамятные времена, когда раскручивалось незабвенное дело врачей – отравителей и убийц, работал я заведующим отделом в московской областной газете. Заместителем главного редактора был у нас человек, слывший умным и талантливым. Но шум вокруг «дела врачей» вызвал к жизни у определенного рода людей, даже умных, даже одаренных, юдофобские настроения, до той поры, видимо, гнездившиеся где-то в подсознании. В нормальном творческом коллективе завелась этакая вредоносная гниль.
Воистину одинаково опасно безумному вручать меч, а бесчестному – власть. Со страниц уважаемой и популярной среди читателей газеты мутным потоком «полились» статейки с сильным антисемитским душком. Этому в какой-то мере способствовал и главный редактор, человек, в общем-то, пристойный, но слабохарактерный, полностью попавший под влияние своего, уже упоминавшегося выше, заместителя.
Однажды этот зам пригласил сотрудницу моего отдела к себе домой на празднование какого-то вроде бы юбилея. По ходу дела он, что называется, «проникся» к гостье и решил посвятить ее в свою сокровенную духовную жизнь. Достал из книжного шкафа объемистый альбом и стал листать страницу за страницей. На каждой были наклеены вырезки из столичной «Вечерки». То были извещения о смерти или некрологи – и фамилии исключительно еврейские. «Это еще что за кладбище?» – изумилась моя сотрудница. – «Не кладбище, а мои каждодневные маленькие радости, – отвечал хозяин дома. – Помер кто из них – и слава Всевышнему; одним на этом свете стало меньше». Он сладострастно потер ладони.
Женщина была в шоке и от неожиданности даже не сумела найти нужные слова, чтобы выразить свое возмущение. Просто тотчас ушла, а на следующий день рассказала мне о своем визите: «Руки я ему больше не подам!» – в сердцах воскликнула она.
Очень жаль, но многие из нас усвоили скверную привычку стыдливо опускать глаза долу при виде откровенной подлости. А ведь перед ней нельзя пасовать. Хотя, с другой стороны, воздействовать на чьи-то укоренившиеся взгляды очень и очень сложно...
Не так давно прочитал я кое-что о юдофобии у замечательного польского писателя Юлиана Тувима. Полностью согласен с его точкой зрения. «Я делю поляков, как и евреев, как и людей любой национальности, на честных и бесчестных… порядочных и непорядочных, а в политическом плане на антисемитов и антифашистов, ибо антисемитизм – международный язык фашистов», – писал Тувим.
…Впрочем, я отвлекся от воспоминаний о фронтовой жизни, обратившись к болезненной теме, навеянной эпизодом с пленным фашистом. Слишком она серьезна, эта тема, требующая, конечно же, отдельного, обстоятельного разговора. Потому впору сейчас возвратиться к далекому прошлому.
Отступая, гитлеровцы оставляли за собой горящие избы, руины жилых домов, смерть и запустение.
Окопная трагикомедия
Был в череде военных будней эпизод, я бы сказал, трагикомического свойства, опять же навсегда засевший, как сказано у поэта, в «подвалах памяти». Полк наш стоял в обороне. Как уже говорилось, я служил военным переводчиком. Немцы тогда еще твердо верили в непобедимость вермахта, в грядущие тысячелетия «великой Германии». Перебежчиков не было, и не было успеха в разведпоисках наших разведчиков. А командованию позарез требовались «языки». Короче говоря, ставку в разведотделе сделали на радиоустановку окопного типа. Что это такое? Сидит в блиндаже переводчик-агитатор и читает обращение к противнику, призывая сдаваться в плен, убеждая немцев в неизбежном поражении германской армии, суля скорую и беспрепятственную репатриацию: отправку на родину. А от установки вдоль передовой тянулись провода с репродукторами. И велись через них передачи, прерываемые лишь во время минометного и артиллерийского обстрелов, или налета авиации.
То ли минами, то ли снарядами немцы однажды напрочь вывели из строя динамики. Как быть? Командир разведки принял решение: отрыть на нейтральной полосе, метров за пятьдесят от переднего края, окоп, откуда я мог бы с помощью рупора передавать противнику текст воззвания. Штабные офицеры понимали несостоятельность этой затеи. «Проку от нее чуть, а переводчика потеряем», – говорили они. Но приказ есть приказ; о дополнительных мероприятиях нужно было докладывать наверх. Поэтому мы стали готовить операцию.
Окоп, из которого мне предстояло вести агитацию, был мелким, что-то около полуметра глубиной. Дождавшись минуты, когда осветительные ракеты со стороны противника не запускались, и прихватив рупор, я пополз к приготовленной для меня позиции. Уложил рупор на бруствер и через несколько минут громко, насколько позволяли голосовые связки, прокричал первую фразу: «Achtung, Achtung, deutsche soldaten und ofizieren!» (Внимание! Внимание! Немецкие солдаты и офицеры!) Затем решил фразу повторить. Но заготовленный текст был прерван на первом же слоге – «Аch…». Вблизи окопа разорвалась мина; меня ранило осколком. На том и закончилась моя миссия агитатора. Спустя некоторое время наши солдаты на плащ-палатке уволокли меня в окопы на передовой.
Из дали лет вижу лишь комическую сторону эпизода. Но в те дни, поверьте, было не до смеха. Что ж, каждое время окрашено своим цветом.
Какую же благодать почувствовал автор этих строк в грузинском эвакогоспитале.
Стало возможным даже сфотографироваться с новым другом. На память.
Госпитальная благодать
Наступление наших войск на Кубани, а потом в Крыму, проходило в весьма неблагоприятное время года. Сырость, слякоть, с неба вперемежку сыпались то дождь, то снег. Переходы бывали по десять – двенадцать километров, и шагать через хляби, лужи со стылой водой, пехоте, прямо скажем, не казалось в радость. Отшагаешь те километры на пределе сил (сухой паек бодрости не прибавлял) и думаешь только об одном: скорее бы остановились, хоть несколько минут передохнуть...
Но вот по цепи передается команда: «Привал!» И все мы буквально валимся на землю – правда, не в самую лужу, а возле, где посуше. Хорошо, ежели найдется поблизости какой-либо камень, или кирпич, чтобы положить под голову. Какая ни на есть – подушка. При этом каждый норовит пристроиться в серединке, чтобы с обеих сторон потеплее было. 10-15 минут – и команда «Подъем!» До чего же тяжело отрывать от земли расслабленное тело в промокшей шинели, да еще если в эти считанные минуты успел прикорнуть. Вспоминаю все, как дурной сон. Вспоминаю в связи с тем, что произошло после.
А произошло вот что. Эвакуировали нас, ранбольных, в грузинский городок Боржоми. Там размещался эвакогоспиталь. В какую же благодать мы попали! Представьте себе после всего пережитого просторные палаты, кровати с пружинными матрацами, чистое-пречистое белье и… тишина, покой. Уж не помню из каких источников, но вкушали мы там чуть ли не каждый день по чарке чачи (местной водки, приправленной, как утверждали, толикой табачку). Земной рай... И к тому же еще молодые и добрые нянечки, сестры, врачи. А ранбольным по двадцать – двадцать пять лет. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Особенно для тех, кто состоял в «ходячих», не был прикован к койке.
Все это, как говорится, присказка к тому, что дальше было. Уже на третий день после вселения в палату у меня начался жар. Трудно стало глотать. Рана моя тут ни при чем. Врач констатировал ангину, да еще в острой форме. Вот ведь чудеса. Валялся на холодной, сырой земле, вышагивал километр за километром в промокшей до нитки шинели… И ничего ведь не брало. Не чихал, не кашлял, ни на что не жаловался. А тут на тебе…
Это уже позже врач объяснил происхождение нежданной болячки. В тяжелейших условиях, при постоянном напряжении там, на фронте, для защиты от болезней мобилизуются все внутренние, никем не измеренные силы сопротивления человеческого организма. Вырабатывается иммунитет. Расслабление, отдых открыли дорогу разнообразным хворям.
Эпилог
День Победы встретил в сибирском городке Луза, куда приехал в отпуск по ранению. Было ощущение такого счастья, какого не испытал я больше никогда в жизни. Счастья и светлых надежд на то, что подобное никогда не повторится. Нигде и никогда. Ибо оно противно самой сути человеческого бытия. Великий писатель утверждал, что Человек рожден для счастья, как птица для полета. Увы, он, думается, ошибался…
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru