[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  ИЮЛЬ 2004 ТАМУЗ 5764 – 7 (147)

ЖИЗНЬ НАЧИНАЕТСЯ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Исаак Башевис-Зингер. Каббалист с восточного Бродвея. Рассказы.

М. : «Текст», 2004. — 302 c.

Упрощенно творчество Зингера можно разделить на три тематических цикла – «местечковый», «польский» и «американский». «Местечковый» цикл – это истории о цадиках и демонах, о ешиботниках, скромницах и зловещих последователях лжемессии Шабтая Цви. Истории мира, существующего в вечности, вне времени (время протекает сквозь, не оставляя следов, кроме кровавых потоков от очередного появления казаков Хмельницкого или каких-нибудь других погромщиков). «Польский» цикл включает относительно реалистические истории о мире, существующем над пропастью, пляшущем на поверхности мыльного пузыря, который, как всем хорошо известно, не сегодня-завтра лопнет. Наконец, «американский» цикл – это истории в мире post mortem, в новом безвременье: часы остановились в Треблинке.

«Каббалист с восточного Бродвея» включает подборку рассказов из трех авторских сборников «американского» цикла (единственное исключение – новелла «Брошка», и по стилю выпадающая из общей тональности). Настаиваю на кавычках, потому что «Америка» Зингера – это не только совершенно не та Америка, которую мы знаем из произведений множества других писателей (могу себе представить персонажей Зингера в фолкнеровской Йокнапатофе!), но и вовсе не та «еврейская Америка», с которой нас знакомят, например, Сол Беллоу или Филипп Рот. У Зингера полностью отсутствуют огромные «фирменные знаки» Соединенных Штатов – супермаркеты, кинотеатры, длиннейшие шоссе, забитые семейными машинами, да и небоскребов что-то не видать. Зато, стоит только зазеваться – сразу вынырнет из-за угла «квартал, напомнивший маленький польский город: деревянные дома, узкая темная улочка». «Настоящая» Америка – наверное, она существует где-то здесь же, но персонажи Зингера протекают сквозь, не оставляя следов.

Временами невольно возникает подозрение, что все они живут в каком-то ином смысле, не таком, как мы все. Писатель как будто нарочно подчеркивает некрасивость и даже увечность своих персонажей: бородатые женщины, чудовищные носы, кривые зубы, горбы и костыли. Некоторые выглядят настоящими еврейскими демонами (например, Соня из «Пленника»), так и хочется попросить показать ступни – не гусиные ли то лапы?.. Словом – похожи на мертвецов. Если вдруг попадается кто-то красивый и ухоженный, – обязательно либо ведет себя, как бродячий мертвец (Борис из «Ловушки»), либо исчезнет без следа. Анна Барзель из «Потерянной» – не то сама не из мира сего, не то жених-демон ее унес.

Только не надо плоских выводов, что, дескать, души этих людей сгорели в печах Аушвица или что-нибудь в этом роде. Как раз с душами у «американских» персонажей Зингера все в порядке: в отличие от мертвецов они все время хотят любить и заниматься любовью невзирая на возраст и многочисленные болезни. А вот окружающий мир, может быть, и умер. Читателю, вполне вероятно, кажется, будто герои Зингера не таковы, какими должны быть живые, просто потому, что он, читатель, смотрит на них «со стороны мертвецов», из могилы? Несмотря на кажущуюся невозможность такого предположения, именно об этом говорил сам писатель в своей Нобелевской речи: «С началом второй мировой войны все мрачные пророчества Шпенглера осуществились. Это стало нашей реальностью. Огромный технический прогресс никак не компенсирует того, что произошло с отдельной человеческой личностью…» и т.д. То есть – «Европа» (как культурное, а не географическое единство) погибла, и живы остались только те, кто прошел через ее гибель, сохранив в душе культуру прежних дней.

К сожалению, даже выжив случайно при осуществлении мрачных пророчеств Шпенглера, герои Зингера много не выиграли. Ведь предупреждали их, что «если бы люди узнали всю правду, мир рассыпался бы, как карточный домик»… Вот они узнали, и мир действительно рассыпался. Остались «истории из жизни» – то, о чем каждый день в газетах пишут. «Одновременно шокирующее и банальное. Сенсация и мелодрама стали нашим каждодневным рационом. Невероятное превратилось в более чем вероятное».

Собственно, об этом все «американские» рассказы Зингера. Истории из жизни после смерти мира. Ничего хорошего не происходит. Демоны играют с людьми очередные шутки. «Нам всем приходится маневрировать между силами зла и безумия».

Как можно выжить в умершем мире? Кто-то пытается вопреки всему заниматься бизнесом – не ради денег, денег хватает, только тратить не на что, – а чтобы провести время. Например, для Израиля Данцигера и Морриса Шапирстоуна, для двух одиноких больных стариков из рассказа «Гостиница» – это единственный шанс вновь почувствовать себя живыми. Но, наверное, не случайно автор заставляет их купить не просто какую-то недвижимость, а пустую гостиницу: трудно себе представить пространство, более похожее на военное кладбище. Здесь само слово «недвижимость» обретает дополнительный, мертвенный смысл. Кроме того – как мы знаем из другого рассказа того же автора – в пустых гостиницах водятся демоны.

Кто-то пытается жить воспоминаниями (рассказы «Бегущие в никуда» и «Журнал»). Это, в основном, писатели и поэты, им есть, что вспоминать – мертвый язык и своих мертвых читателей. В результате они печальнее всех – понимают, что мир умер, а они ютятся в каком-то чулане и облизывают буквы старой еврейской книжки, как тот бедный бес из другого рассказа Зингера, что застрял в местечке, погибшем в Катастрофу.

Большинство героев Зингера ищет жизни как раз в том единственном месте, где она есть, – в любви. Возраст при этом не важен; в какой-то истории из другого сборника, пока на русский не переведенного, писатель напоминает, что «в 50 лет жизнь только начинается». У Зингера очень редки счастливые герои, но если они все-таки появляются, это только благодаря любви (в предлагаемом сборнике их нет, но в прошлом году издательство «Текст» выпустило сборник «Последняя любовь», где можно найти, по крайней мере, два рассказа о счастье, как его понимает писатель, – «Сэм Палка и Давид Вишковер» и «Ведьма»). Беда лишь в том, что в заведомо мертвом мире, мире без Б-га, настоящую любовь легко спутать с трупной: «Если вы не верите в Б-га, вам придется жить со шлюхами».

И еще одно. В отличие от мертвецов живые люди, способные любить, смертны. Об этом – самые тяжелые рассказы Зингера. Писатель, со спокойной меланхолией описывающий погромы и Катастрофу, здесь не может договорить до конца. «Ну не надо все знать», говорит г-жа Пупко из рассказа «Борода», говорит как раз об этом. Есть нечто слишком страшное, чтоб о нем можно было написать.

…В работах литературоведов о творчестве Зингера общим местом стало утверждение, что особый мир его персонажей нельзя понять вне национальных еврейских традиций, исторического опыта евреев. А по-моему, более универсального писателя в ХХ веке трудно отыскать. При том, что он пишет именно о евреях, а в предлагаемом сборнике – о евреях, переживших уникальное, никаким другим народом не пережитое, испытание Катастрофой. И всякий раз оказывается, что его персонажи мучимы общечеловеческими (в культурном плане, наверное, корректнее было бы сказать «общеевропейскими», потому что находящееся за пределами «европейской», иудео-христианской культуры мы навряд ли можем в полной мере осознать) страхами и комплексами, одержимы универсальными желаниями. Полагаю, в этом и кроется причина чрезвычайной популярности Исаака Башевиса-Зингера в России последнего десятилетия.

Дмитрий Прокофьев

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru