[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2004 ИЯР 5764 – 5 (145)
Возмутительно
Брайан Гланвилл
Харрис повязывал галстук – заученно, резким, уверенным движением затянул узел так, точно забрало шлема опускал. Кошмарный, кричащий, желто-зелено-фиолетовый галстук никак не сочетался с элегантной, снежно-белой рубашкой и дорогим, прекрасного покроя костюмом в еле заметную полоску. Поправляя галстук, он почувствовал, как его привычно обдало теплой волной. Он свой. Свой в мире соломенных канотье, голосов с тем самым, правильным, выговором, хоровых спевок, одетых с головы до ног в белое игроков в крикет на зеленых полях. А без этого вот узла на галстуке образ того и гляди распадется на глазах, рассыплется на множество мелких, глубоко-глубоко запрятанных деталей: бородатые деды в капелюшах, каникулы в кошерных гостиницах, надтреснутый голос, выпевающий слова бар-мицвы, непобедимая детская боязнь травли.
– Харрис? Ты и правда еврей? Ты же знаешь – еврей ты или
не еврей? А если ты еврей, с какой стати ты ходишь в часовню?
– Ты ведь сменил фамилию, верно? У евреев таких фамилий не бывает.
– Сегодня свинина. Харрис, я съем твою, договорились? Евреям свинину есть не положено.
– А ты не знал? Он – еврей, кто ж еще: и такие волосы, и такая кожа только у евреев бывают. Верно я говорю, Харрис?
Тринадцать лет. Воскресное утро в дортуаре, он не спит, думает: Г-споди, не допусти, чтобы они накинулись на меня, не допусти, чтобы они начали надо мной измываться, сделай так, чтобы прежде зазвонил звонок..
– Харрис, это к тебе отец приезжал? У него еврейский нос, а у тебя нет, почему? Не иначе, как тебе нос укоротили.
Задвинуть всё–всё в темный угол сознания, схоронить под изо всех сил поддерживаемыми дружбами, постом школьного старосты, одержанными на грязных полях победами команды твоего колледжа, гонками плоскодонок на задах кембриджских колледжей, встречами старых выпускников в погожий денек.
– Ба, смотри-ка – Харрис! Сколько лет, сколько зим. Чем занимаешься? Процветаешь, как я вижу.
Он взял две щетки в серебряной оп
раве, тщательно пригладил волосы. Из зеркала в раме позолоченной бронзы – кроме зеркала ему мало чем удалось скрасить сурово-функциональную обстановку квартиры с гостиничным обслуживанием – на него глянуло его лицо, широкое, смуглое, с квадратным подбородком. Нос прямой, короткий, темным глазам не мешало бы быть и побольше, на свежевыбритых щеках просвечивала неодолимая щетина.
Лязгнула крышка почтового ящика – принесли почту, он вышел в коридор и, к своему неудовольствию, обнаружил в ящике письмо от отца: манчестерский штемпель, округлый корявый почерк. Харрис вскрыл конверт, вздохнул, осторожно опустил огрузшее тело на незастеленную постель.
«Напоминаю: буду в Лондоне послезавтра, мы с тобой обедаем в “Леви”».
Начисто забыл. Харрис скомкал письмо, уронил его на пол. Никчемные обеды с их неизменной рутиной. Жуткий ресторан – сплошной шик–блеск, шум–гам, отец – кичливый коротышка, манчестерский шут, тонкий нос загибается книзу крючком.
– Извини за вопрос. Так и когда же ты начнешь зарабатывать на жизнь?
– Б-га ради, папа, нельзя же вечно талдычить одно и то же. Всем барристерам поначалу приходится туго.
Обиделся.
– Чем тебе плох Манчестер? У меня налаженное дело – ждет тебя.
С его же стороны – всё вместе: страх, любовь, презрение, а когда они показываются вместе на людях, непреходящий конфуз. «Мало этого, так еще и “ягуар” в неисправности, – подумал он, – значит, придется ехать в контору на автобусе».
– Экая досада, – сказал он вслух с выговором воспитанника престижной школы.
Как бы там ни было, а в его контору, пропади она пропадом, я не пойду – и точка.
В котелке, помахивая зонтиком, подвешенным на изгиб локтя, неотличимый в толпе, он пересек Кингс-Бенч-уок. На приветствия других котелков отвечал с обычной приветливостью, тяжелое лицо расплывалось в ответной улыбке.
– Харрис, ты не помнишь, Пим с нами в «Тринити»* не учился?
– Помню. Он жил со мной в одном подъезде, гребец.
– Похоже, сегодня он защищает наших противников.
– Точно он, он самый. Бракоразводное дело.
– Доброе утро, Сондерс, – сказал он, входя в контору.
– Доброе утро, сэр, – ответил клерк.
Коллинз – у них был один кабинет на двоих – уже сидел за столом.
– Неподобающее облачение, видит Б-г. – Кратко, на нарочито старомодный манер приветствовал его Коллинз.
– Да я всего на минуту. Нужно заскочить к портному... ну а днем... днем другие дела. – Слова сопроводил заговорщицкой улыбкой. Жуир. Светские визиты. Летом – обеды под открытым небом в дорогих ресторанах. Загородные, ночные клубы. Гонки со скоростью сто тридцать километров в час по Грейт-Вест-роуд.
– Хлыщ, вот ты кто, – сказал Коллинз, и Харрис застенчиво улыбнулся – ну прямо, как собака , когда ей чешут брюхо.
Коллинз сказал:
– Я тут познакомился с одним человечком из юридической фирмы «Коэн и Монтегю».
Пухлые руки Харриса – он вскрывал письмо – замерли, застыли. Он остолбенел, окаменел – изваяние Будды да и только. Замолчи. Больше ничего не говори. Замолчи.
– Тебе о них что-нибудь известно?
– Нет, – сказал он.
Вот оно, вот – сейчас засадит нож под ребра.
– Похоже, очередная компашка еврейских ловкачей.
Вот оно! Но он уже оторвался – парил в другом измерении, там евреев нет, там он недосягаем.
– Похоже на то.
Обедать он пошел в «Оксфордский и кембриджский клуб», за разговором о бегах выпил в баре четыре порции виски с компанией молодых барристеров и биржевых маклеров. За обедом разговор продолжился, он заказал бутылку кларета.
В половине четвертого он быстро, насколько позволяла грузность, шел по Сент-Джеймс-стрит; беззаботный, предвкушал приятный день, предстоящее свидание, и даже небольшая очередь на автобус не раздражала, и мысли об отце не тревожили. Над его головой все еще висел меч, но висел высоко, прочно укрепленный снисходительным и падким на подкуп палачом.
А вот и автобус, внизу все места были заняты, и он тяжело вскарабкался наверх, тут свободным осталось лишь одно место на переднем сиденье. У окна расположилась пожилая, коротко стриженая толстуха с багровым лицом, он неохотно опустился рядом с ней, в нос ему ударил удушливый запах немытого тела, и он поморщился.
– Вам что, одного места мало? – окрысилась она на него. – За мой билет такие же деньги плочены, как за ваш.
Харрис, не обращая на нее внимания, презрительно смотрел прямо перед собой.
– Вы что, оглохли? Вы меня только что в окно не вытолкнули.
В ответ на это Харрис, величаво повернув к ней голову в котелке, отрезал:
– Вы занимаете ничуть не меньше места, чем я.
Тетка, заерзав в бессильной ярости на сиденье, что-то пробурчала себе под нос. Харрис, не веря своим ушам, посмотрел на нее. Слабость – откуда ни возьмись, подкралась слабость – обволакивала, сковывала.
– Что? Что вы сказали? – с расстановкой, приглушив голос, сказал он.
– Что слышал! – ответствовала тетка, на этот раз она повернула голову и уставилась на него – темные бешеные глаза ее горели ненавистью. – Чтоб им, евреям этим. Житья от них нет.
Его все сильнее сковывала слабость. Кошмар, страшный кошмар, но это же ни с чем несообразно: такого просто быть не может. Ему представились лица пассажиров вокруг – вежливые, выжидающие.
– Вы ошибаетесь! – сказал он пискливым от возмущения голосом. – Вы с ума сошли!
– Еврей! – сказала она. – Что я, еврея, что ли, не признаю?
– Это вы обо мне? – ошеломленный, он не находил слов.
Воспоминания будоражили, подвергали все сомнению: восемь лет он был неуязвим – и вот эти годы вдруг поставлены под вопрос, осквернены. Он встал, споткнулся о зонтик и побежал по проходу, визгливо, жалостно причитая:
– Я не намерен терпеть оскорбления.
Посреди Парк-лейн соскочил с автобуса, всего в нескольких метрах от него со скрежетом затормозил спортивный автомобиль, водитель, высунувшись из окна, покрыл его, но он, не обращая внимания на водителя и не видя ничего вокруг, мчался к спасительному тротуару.
– Ненормальная! – твердил он. – Ясное дело – ненормальная, иначе и быть не может!
Перевод с английского Ларисы Беспаловой
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru