[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ФЕВРАЛЬ 2004 ШВАТ 5764 – 2 (142)
Защитник Отечества
Израиль Петров
У Гуревича было три истории, одну из которых оформил он как рассказ.
Я расположу их хронологически, сообщив предварительно, что полукровка Гуревич был невелик ростом, с голубыми глазами, светлый блондин. Про такого не скажут – седой. А говорят – беленький.
Лицо молодое, румяное, нежное... Как попал в плен – о том речи не было. Поскольку служил связистом, тянул куда-нибудь провода. А год был сорок первый. Тогда только под Киевом... Что там Гуревич с пятью солдатами!
И вот их выстроили на полянке – всех, кого взяли, – и говорят:
– Офицеры, выйдите!
Несколько человек вышли.
– Офицеры, выйдите! – сказали опять. – Вам создадут лучшие условия, поместят в офицерские лагеря. Будете освобождены от работы согласно международной конвенции.
Снова вышли несколько человек.
– Офицеры, выйдите! – сказали по третьему. – Кто не выйдет и будет обнаружен среди солдат – расстреляем.
И еще некоторые вышли.
Наверно, я что-то путаю, и это был не сорок первый, а сорок второй год, когда немцы выбились к Волге и в калмыцких степях (не в зоопарке) повстречали верблюда. И кто-то снялся меж двух горбов, и фотография пошла назад, через пол-Европы. И где-нибудь в Ахене ахали, а в Берлине приколотили на стенку.
Три года спустя там опять увидали верблюда. Он шел по Тиргартену – гужевой транспорт какой-то дивизии – и тащил меж горбов боевое снаряжение: скорострельные пушки и минометы...
А в сорок втором призвали запасных, прошедших мировую войну и гражданскую. А кто – и японскую. Они управлялись в хозяйственных командах (трофейных, похоронных), и связь тоже во многом держалась на них.
Гуревичу было двадцать лет. Он командовал стариками. Offiziere, heraus! – кричали немцы. И если выйти на это raus – останешься один. А так – со своими служивыми... И Гуревич не вышел.
Через некоторое время их привезли в Каунас.
Тут, собственно, начинается вторая история и, следовательно, рассказ – тот самый, что был написан Гуревичем.
В Каунасе пленные работали на мельнице, сильно голодовали, и кто-то придумал утаскивать в лагерь порожние мешки – вытряхивать и собирать крохи... Там действовал, должно быть, какой-нибудь старый солдат вроде Феди Гурина, с которым когда-то лежал я в госпитале.
Федя был туляк, школьный завхоз из-под Венёва, и разговаривал, как крестьяне в старинных книжках: чайкю, табачкю. Или как аспирантка Московского университета, ныне кандидат наук Ермолаева Галина. И всем говорил – земляк. А Ермолаева Галина – коллега.
Его так и звали – земляк. А ее – гнида. По неизвестным причинам.
«Земляк» Федя, черноволосый, как Пугачев, с сухим, запавшим лицом, строил Атлантический вал. В энциклопедии сказано:
Хорошо были укреплены районы бельгийского побережья, Па-де-Кале, мыс Грине, устье реки Сены, острова Гернси и Джерси, Брест и Лорьян.
Вот это все – Гурин. Он сидел в рабочем солдатском лагере, ходил по праздникам в ближнюю деревню и удивлялся, что бабы корову не доят. Мужское, понимаешь, занятие. И в Бельгии, и в Голландии...
Если удалиться от рассказа Гуревича еще немного, то можно припомнить Знакомого Зоотехника, что живет под Москвой и жену не подпускает к корове. Но ЗЗ – Знакомый Зоотехник – француз по далекому пращуру. Пленный наполеоновский солдат взял за себя дворовую – и вышел ЗЗ.
А Федя Гурин – мордва. Разве что с примесью татарина. И французские крестьянки, не доверявшие ему корову, доверяли себя. Поили из толстых бутылей и доверяли. Их поражал его инструмент. Они употребляли некое выражение, древнее кельтское или соседнее фламандское, – некое, говорю, выражение, которое Федя передавал по-тульски словом «костяный».
– У-у, костяный! – И зазывали наперебой...
Вернемся на мельницу. Пленных возили в лагерь на грузовике. И надо было обмотаться мешком, проскочить охрану... Конечно, кто-то попался. И немцы стали искать зачинщика.
В учетном отделе работал писарь, который предупредил Гуревича, что думают на него. Не сегодня-завтра сволокут к коменданту. Писарь спросил Гуревича, не офицер ли он. Нет, ответил Гуревич. А они думают – офицер, сказал писарь. И ушел.
С чего им взбрело, что офицер, настучал ли кто или так, на взгляд догадались, – это Гуревичу все равно. Вор, доходяга, сержант. Только не офицер. И уж тем более не Гуревич. Ему хана, если не сбить их с мысли.
Потому что искали именно офицера. Я не знаток немецкой военной истории, но какой фельдмаршал вышел у них из солдат?.. А у нас даже при Николае I был барон Евдокимов – генерал из крепостных.
И вот вызывают Гуревича на допрос. А он ждал со дня на день. Нарочно в саже ходил. Ведь оно как? Чем ближе к «русской свинье», тем дальше от офицера... Ну и пришел. Смотрит: немец как немец. А кабинет как кабинет. И стол как стол. Канцелярский. И Гитлер как Гитлер. На стеночке.
И немец ему не верит. Может (вразрядку), ты офицер. Ты нам без «может» докажи. Окончательно. Без кавычек.
И тут Гуревич увидел остатки завтрака. Вообще-то сразу увидел. Как вошел. Но страх пересилил голод... А тут – увидел. Бутерброд с сыром. Сало-шпиг. Кофе недопитый...
Протянул руку – и хвать!.. А немец засек. Хрясь по морде – и вон пошел. И пошел. И живой остался. Какой ты, блин, офицер, коли объедки воруешь!
Дальше была комиссия – возвращаться на Родину. И надо рассказывать, как в солдатский лагерь попал. Вот та история и всплыла... И решила комиссия: уронил. Уронил Гуревич офицерскую честь. Шкуру свою спасая, уронил!
На его счастье, после мельницы в Каунасе сидел он в концлагере. И бежал оттуда двенадцать раз. Что было документально зафиксировано. И подтверждено свидетелями. А также – на теле.
Ну, учли, конечно. Дали минус Москва-Ленинград. Живи, радуйся!
А на кой бегал он из концлагеря? Куда бежать в сорок третьем году из Баварии? В Чехословакию, к партизанам? Да они через год только объявятся. В Югославию? Поди доберись. На запад? Союзники не высаживались. На восток? Через всю Германию, значит. Через Польшу. Через Белоруссию. До самого до Смоленска...
Так куда же бежал беленький нежный Гуревич? Он бежал подкормиться.
Местное население не знало замков. Ледники и кладовки, хранилища и сараи стояли открытые. Туши покачивались на крюках. Колыхалось в бидоне молоко. Скорлупа сверкала, как полированная. И если забрался, – сиди, наедайся. Не тронут.
Все дело в том, после кому попадешься. Поймают чужие конвойные, не твоего лагеря, – изобьют. Но будешь живой. Если свои – смерть. Потому что за твой побег у них уже вычли из жалованья. А тем – раз поймали – набавят.
Сто марок плюс, сто марок минус... Теперь вы знаете все истории Гуревича.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru