[<< Содержание] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2003 ХЕШВАН 5764 – 11(139)
ОДИНОЧЕСТВО СМЕРТИ
Яаков Шабтай.
Эпилог.
Роман.
М. : Мосты культуры ;
Jerusalem : Gesharim,
2003. — 332 с.
Дмитрий Прокофьев
«Эпилог» Яакова Шабтая – классический роман о смерти. Тема серьезная и очень важная для художественной литературы. Кроме того, Шабтай был настоящим интеллектуалом и прекрасным стилистом, благодаря чему его последний роман, впервые изданный в 1980 году, выдержал девять переизданий в Израиле и переведен на основные европейские языки. Теперь издательство «Гешарим – Мосты культуры» предоставило возможность познакомиться с ним и русскоязычному читателю.
Итак – архитектор Меир, работающий в строительной фирме в Тель-Авиве, в возрасте 42 лет начинает испытывать патологический страх смерти. Врачи не подтверждают диагноза сколько-нибудь серьезной болезни: слегка повышенное кровяное давление плюс (чем дальше, тем более ясными намеками дается это понять) природная мнительность. Но Меир оптимизма врачей не разделяет, и очень скоро вся его жизнь превращается в непрестанный поиск чудодейственных средств, продлевающих жизнь и возвращающих молодость. А размышления главного героя вращаются главным образом вокруг упущенных возможностей: теперь, когда он убежден, что безнадежно болен и очень скоро навсегда покинет этот мир, эти возможности упущены уже навсегда, и ничего не исправить.
Автор изображает своего героя существом несимпатичным и безнадежно инфантильным. На женщин он хочет в основном смотреть, самое большее – готов трогать рукой. И такую же инфантильность проявляет в других сферах общения. Каждый раз, оказавшись среди чужих людей, он стремится познакомиться и разговориться, словно потерявшийся ребенок, но не может выдавить из себя ничего, кроме общих мест. Он надоедает, от него вежливо уходят или нервно убегают.
Описанию больного сознания главного героя, изводящего себя и окружающих, посвящены три из четырех частей романа. В первой части Меир сводит счеты с теми немногими людьми, с которыми он в той или иной степени близок, – с женой, с единственным другом, с родителями. Жену он занудливо и злобно ревнует к давней случайной связи (будучи сам, между прочим, отнюдь не образцом верного мужа); другу отчаянно завидует, безосновательно считая его удалым бонвиваном; к родителям, особенно к отцу, относится с явным презрением. На самом деле никого-то он не любит, ни о ком не способен заботиться, и именно эта неспособность обрекает героя на бесконечное обсуждение с самим собой его действительных и мнимых болезней.
Во второй части неожиданно умирает мать Меира (едва не написал «вместо него самого»); герой на время забывает о том, что он зол на жену, и принимается злиться на отца, который не может прийти в себя от страшного удара. Похоже, Меир органически неспособен понять, что такое потеря любимого человека – опять-таки, поскольку сам никого не любит. Он посещает родительский дом, пока в пластмассовой коробке остается печенье, приготовленное матерью, а съев последний кусочек и подобрав крошки, уходит оттуда навсегда.
Затем Меир решает немного «проветриться» и отправляется в Европу. Бросив жену, бросив старика-отца. Ну, это ладно, ему как раз никто замечаний не делает. Но поездка дает те же жалкие результаты, что и вся предыдущая жизнь в Тель-Авиве. Ни с кем Меир не подружился, не познакомился, даже «бабу не склеил», хотя мечтал об этом днем и ночью. Зато в Лондоне таинственная болезнь ударила вновь: он чувствовал, что не владеет ногами (хотя при этом прекрасно ходил) и руками, а потому не в силах написать открытку домой. Врачи ничего не находят, кроме слегка повышенного давления, и уже открытым текстом говорят, что причины недомогания носят скорее психический, нежели физиологический характер.
В четвертой, заключительной, части повествования Меир возвращается в Тель-Авив. Первым делом посещает своего лечащего врача, немолодую уже женщину, затаскивает ее в постель – и выпадает из обыденного мира. Дальше путешествие героя по жизни разворачивается на природе (горы, леса, пляжи) и обратно – по оси времени. И все-то у него получается, и все-то шансы, упущенные в другой реальности, он использует – шаг за шагом, из зрелости в молодость, потом в юность, в детство и, наконец, в миг рождения. Что это? Смерть и «тот свет» для неверующих? Или предсмертная агония мозга? А может быть – просто здоровый сон после здорового секса? В конце концов, на иврите, как и на английском и французском, «мечтать» и «видеть сны» – один и тот же глагол…
Но даже если на самом деле Меир не умер, если через десять минут он откроет глаза, поблагодарит доктора Рихтер и отправится домой, – все равно «Эпилог» – это роман о смерти. И не только потому, что герой чувствует себя умирающим. Он ведь и не жил никогда – или, по крайней мере, уже очень давно не живет. Потому что жизнь без любви – это существование в смерти. В этом смысле навряд ли оправданно сравнивать агонию Меира со «Смертью Ивана Ильича», как это делает переводчик Наум Вайман в послесловии к роману. Герой Шабтая близок скорее к бесконечно умирающим персонажам Беккета и их израильским аналогам – многочисленным больным, полумертвым и совершенно мертвым персонажам Ханоха Левина.
Кстати, о переводе. Переводить хорошую ивритскую литературу на русский очень трудно. Прежде всего из-за синтаксиса. Фраза на иврите может спокойно растянуться на полторы страницы и при этом восприниматься совершенно естественно и не представлять ни малейших затруднений для читателя. Шабтай в этом смысле не одинок: точно так же строит фразу другой известный израильский прозаик, Йорам Канюк, эта же стилистика характерна для раннего А.-Б. Иехошуа, для прозы Ханоха Левина, кое-где появляется у Амоса Оза, у десятков менее известных израильских писателей. И не забудьте: точно так же синтаксически выстраивает текст автор главного бестселлера ивритской и мировой литературы – Г-сподь Б-г наш.
Попытка сохранения синтаксиса при художественном переводе, – ее, собственно, и совершил Наум Вайман, – представляется небезынтересной, но в данном случае не слишком удачной. По крайней мере, первые несколько десятков страниц текста читаются с огромным трудом. Чего стоит, например, предложение, в котором 28 раз повторяется союз «и» и 11 раз глагол «сказал»! Впрочем, такие синтаксические монстры попадаются и далее по тексту – например, в одном предложении семь раз повторяется частица «бы». Для иврита подобные «завороты» нормальны, для русского – безусловный перебор.
Перевод грешит и буквализмами – прежде всего, при переводе имен, образованных от прилагательных. Зачастую возникают лексические уродцы – «они только возбуждали этим его гневливость», «в нем начала распространяться какая-то затуманенность», «чувство бодрости и загорелости» и т.д. Кое-где чувствуется, что переводчик просто забывает русский язык; тогда появляются «авантюры, воспалявшие фантазию», «деревянные бревна», «радость щекоталась в нем» и пр. Немало обычных редакторских «ляпов» – «плотные…, как у плотника, ладони», «бросил взгляд на газету, брошенную на диван», «…ни к чему не обязывающее и не требующее обязательств, пренебрегающее общепринятыми правилами и обязанностями»...
Список претензий можно, разумеется, продолжить. Однако, пусть и в небезупречном переводе, издательство «Гешарим – Мосты культуры» позволяет нам знакомиться с действительно высококлассными образцами израильской литературы. Все равно стоит прочесть.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru