[<< Содержание] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2003 ХЕШВАН 5764 – 11(139)
Скоро исполнится год, как открылось оно в Московском еврейском общинном центре. Мы собираемся в первый и третий вторники каждого месяца. По мере сил учимся мастерству и обсуждаем собственные произведения с надеждой на публикацию...
Добро пожаловать в Марьину рощу!
В РОССИИ ЖИЛИ БОГИНЫ
Абрам Крацер
В ворохе старых фотографий попался мне – тоже тронутый временем – групповой портрет нашей семьи. Родные, знакомые лица!.. Богины спокойно сидят и спокойно стоят перед аппаратом. Почти не позируют. И все-таки ожидают: вот-вот из объектива вылетит птичка.
Птичка давно упорхнула и скрылась. На обороте – надпись: 7/1 1934, Бобруйск.
Первый ряд (слева направо): Бася, Маня, Давид (дядя), Абрам, Наум, Маша. Второй ряд: Этя, Фаня, Давид (отец), Хава.
Не знаю, по какому случаю семейное торжество, но помню запечатленное мгновенье, помню тот день. Улица. Дом. Наша маленькая толпа около ателье...
Тетя Этя приехала из Смоленска. На фотографии – первая слева. Через год или два я почувствую всю ее доброту. Рядышком – тетя Фаня, вложившая в меня немало своей души, подарившая мне Ленинград – Питер – Санкт-Петербург... За ней – молодые мои родители, Давид и Хава.
Мойше Богин (дед).
Наверное, думают обо мне. С годами растет и моя любовь – как чувство неоплатного долга.
На краешке кресла, легко прислонившись к своей маме (тете Мане), присела моя двоюродная сестра – кузина Бася, самая красивая родственница. Я и тогда это понимал и при каждой нечастой встрече как бы заново удивлялся, радовался... Она замужем и, как сказали бы нынче, на ПМЖ в Киеве.
За Басиной мамой – в центре – Басин папа (мой дядя). Старший из родственников, глава клана – Давид Богин.
Бок о бок с ним – мальчик. В бархатной курточке, с выпущенным белым воротничком, с ручонками на груди. Дядя слегка прижимает его, как бы удерживая от шалости. Этот мальчик восьми лет – я.
Дядя Абрам (большевик).
На обороте: «Храня копию, не забудьте оригинал,
томящийся в окопах для защиты правды и родины. А.Б. (Абрам Богин). 24.02.1917».
(За неделю до Февральской революции).
А старый дядя – мой друг. Как-то солнечным летним утром с приятелем Мироном – ему предстоит погибнуть на Большой войне – топчемся мы у витрины на главной бобруйской улице, зачарованные рыболовным набором: поплавок, леска, крючки...
И вдруг вижу: прямо на нас шествует дядя Давид. Мощный, высокий, широкоплечий... Стремглав бросаюсь наперерез, и без лишних слов докладывает он недостающие копейки... Не знаю, смог бы я к кому-нибудь так безоглядно броситься...
Даже к родителям. Не потому, что им жалко денег. Мама и папа – они и без удочек не слишком охотно пускали меня на речку...
Плечо в плечо с мальчиком – дядя Наум. Лопоухий. С евреями это бывает. Такие же оттопыренные уши достанутся и его сыну, покуда не родившемуся. Обо мне, по первому впечатлению, проблеял дядюшка почти по-козлиному:
– Прока-а-а-азливый мальчик... – И теребил свои уши.
Был у него большой и красивый велосипед – вещь по тем временам редкая, и дядюшка, видать, не хотел, чтобы я прикасался.
Наклонившись и приобняв дядю Наума, стоит младшая из сестер Богиных – моя тетя Маша. Они с лопушком Немой недавно поженились. Дома у них – годовалая девочка, младшенькая в семье...
Всматриваюсь в фотографию. Вижу, как похожи сестры. Как подле взрослых, красивых людей тепло и уютно мальчику. Он инфант. Все его любят.
Тетя Фаня на фронте.
На обороте: «Племяннику-курсанту от тети-капитана. 1943».
Внезапно мне показалось: от тетимашиной ладони – вниз к моей, а там – к широченной длани старого дяди Давида... и ниже, ниже – на сложенных ладошках гордого веловладельца Наума... тянется, что ли, след.
Да, ручеек. С ним, вероятно, утекло время. Даже сквозь сжатые кулаки.
На снимке нет, к сожалению, моего двоюродного брата Оси и его сестры Сони. Дети дяди Давида, они живут и учатся в Ленинграде. Но клан Богиных будет пошире. Есть сестра Миндл (в Палестине) и брат Арон (в Америке).
У многих на фотографии (и у меня, мальчика) будут дети, внуки, правнуки. Старейшему – Давиду Богину – малость за пятьдесят. Впереди, быть может, самое страшное – война. А позади – революция и тоже война: первая мировая, гражданская, польская... На польской войне, под Варшавой, погиб их брат, красный командир, по которому мне дали имя – Абрам.
Никого уже нет... Только мы с тетей Фаней...
Исчезает фамилия Богиных. Нет ее и в Америке. У Арона были дочери, а женщины, известно, пишутся по мужьям.
Мой отец с дочерью, моей младшей сестрой (вскоре после войны, 27.09.1945, Бобруйск).
На Украине, где после войны осел ленинградский Ося, здравствует его сын – Вадим. А Осин внук Филипп и две внучки – в Израиле... Собирается и Вадим. И фамилия там изменится – станет ивритской...
Жаль. Красивая фамилия. Ее выслужил прадед – кантонист. В награду за верность Царю и Отечеству. И своему еврейскому Б-гу.
Судя по воспоминаниям, мой дед Мойше Богин известен в Бобруйске как добрый, отзывчивый, очень порядочный и набожный человек. В тридцатом году, 80 лет, уехал в Палестину. Его сыновья и внуки – Давид Богин, Абрам Богин, Иосиф Богин – не уронили ни чести, ни достоинства.
Любопытный случай произошел на заре советской власти. Американский дядя Арон, зная не только из газет, как худо в России, послал своему отцу 20 долларов. Как ни странно, денежный перевод вручили. Но дядя Абрам, ставший большевиком в царской армии и еще не убитый на польской войне, распорядился немедленно отправить валюту назад. От буржуев-де подачек не примем!.. Мои родственники в Америке долго смеялись.
А мне грустно...
Еще живет в Германии прежняя ленинградка – тетя Фаня. Ей – 99. А мальчик на фотокарточке – старик. Ему есть что сказать тем, для кого еврейский исход из России – не только статистика.
Нас, Богиных, на давней бобруйской фотографии – десять. Еще двое – вне фотографии. Сейчас – около тридцати. Детей, внуков, правнуков. Трое – в России (ну, в СНГ). Четверо – в Германии. Пятеро – в Америке (США). Пятнадцать – в Израиле.
И я – в Москве.
ФОТОГРАФИИ ИЗ АРХИВА АВТОРА
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru