Из записок Исролика-сумасшедшего

Менделе Мойхер-Сфорим

Вокруг стоит неистовый и несмолкающий гул... Адский хохот, змеиное шипение, собачий лай. Даже завывания... Страшно до смерти. Голова кружится... Кто-то толкает меня в грудь, потом в спину. Земля ускользает из-под ног. Все кончено... Кончено... Внезапно я вижу себя парящим в воздухе... Кошмар!

– Милости просим на небо, Исролик! Очень рад встрече со старым приятелем. Все это безграничное воздушное пространство – к твоим услугам. Беру тебя с собой в надзвездные края, куда лечу сам. Поехали! Не возражаешь?

Прежде чем я успел понять, кто со мной говорит, меня схватила чья-то цепкая рука и крепко сжала. Я вгляделся. Странный тип. Но что-то в нем показалось мне, однако, знакомым. Я старался изо всех сил припомнить, где и когда мы встречались. Потом вспомнил. Все оказалось довольно просто: своими длинными пальцами меня сжал в горсти главный черт, сам Асмодей. Мы с ним однажды уже прогуливались по поднебесью в обществе бесов, его прислужников.

Несколько минут спустя зашумело, загрохотало еще сильнее. Я посмотрел по сторонам. Вижу – прилетела целая ватага чертей. Давние знакомцы, и повадки их уж кому-кому, а мне-то хорошо известны. Всякий раз, в периоды моих долгих, неизбывных страданий, когда от душевных мук и убийственных видений я не нахожу себе места и пытаюсь спастись, поднявшись в воздух, я обязательно встречаюсь с ними. Только в этот раз замечаю, что чертей и сопровождающих их, как водится, ведьм, молодых и старых, бесенят и разной прочей нечисти гораздо больше, чем прежде. И весь этот адский сброд, вопя и кривляясь, несется дальше с потрясающей скоростью.

«Куда это они так торопятся? – думаю я. – Может, случилось что?.. Уж не на небесную ли ярмарку отправилась вся компания? В таком случае можно, пожалуй, пристроиться к ним и заняться каким-нибудь выгодным дельцем. В качестве посредника, например. Маклера. Прямо у самого дьявола или, по его рекомендации, у любого купца. Кто из купцов не готов во всякое время услужить нечистому? Надо заблаговременно поразнюхать».

Размышляя таким образом, я покрутил головой, поднял кверху нос, который в деле поиска средств к существованию играет для меня ту же роль, что щупальца у моллюска, и втянул в себя воздух. Должно быть, задвигавшись, я нечаянно потревожил архидьявола. Тот, видно, уже позабыл про меня, а тут вдруг, очнувшись, повернул ко мне физиономию и спросил с хитрой усмешкой:

– Как же тебе, миленький, живется-можется на земле? Прости, пожалуйста, за невежливость: при встрече я даже не справился о твоих делах, как того требует этикет.

– Мне-то?.. Как мне живется-можется? – повторил я в замешательстве. – Даже не знаю, что бы вам и ответить... Да в общем, живется ничего!.. Плохо только вот одно... В делах, понимаете ли, застой, заработки неважные.

– Только это, говоришь? Значит, в основном положением своим ты доволен? Прекрасно! – отозвался Асмодей, глядя на меня с ироническим прищуром. – Но скажи, дорогой Исролик, не таись: какими судьбами ты попал сюда, будто тебе тесно внизу? Места не хватает?

– Какими судьбами, спрашиваете? – Ну, это... Бывает, знаете ли, иногда с человеком, когда ему того... Ни туда ни сюда... Он и поднимается вверх... Куда повыше...

Бормоча себе под нос разные невнятные слова, я растерянно озирался, но внезапно чуть не заурчал от удовольствия: вижу – тянется вдали длинная цепь повозок с товарами. Чует нос мой наживу, и говорю я сам себе: «Возгордись, Исролик! Торговля следует за тобою по пятам: где ты, там и она – на суше, на море или даже в небе. Завидная твоя доля!» Велико, однако, было мое разочарование, когда весь этот «товар» – увы! – оказался обыкновенными облаками, вскорости растаявшими в вышине... Обманутый в радужных надеждах на ярмарку, я подумал – а не ведет ли Асмодей свое рогатое воинство потехи ради куда-нибудь на место сражения? Если так, для меня снова открывается широкое поле действий. То есть не на самом поле битвы – сохрани Б-г! – а подальше от него, где-нибудь в конторе подрядчика, в кибитке маркитантки. Не знаю, угадал ли Асмодей мои мысли, но взор в меня он вперил проницательный и какой-то недобрый, а потом, саркастически усмехаясь, попросил нагнуться и глянуть вниз, на землю. Мне это было не по нутру. Мачеха-земля не манила меня к себе в ту пору.

Я пытался было вовлечь его в беседу о политике – тема, в которой, между прочим, я весьма силен. «Авось, – думалось мне, – этим дипломатическим способом вывернусь из неприятного положения». Но лукавого не обманешь: он упрямо настаивал на своем.

– Ты, брат, смотри туда, куда приказываю! – говорил Асмодей повелительным тоном, бесцеремонно наклоняя мою голову.

– Смотреть-то смотрю, – отвечаю я смиренно, – но вижу словно сквозь дымку.

– Сейчас, Исролик, ты у меня все увидишь абсолютно четко. – С этими словами дьявол подул мне в глаза.

Взор мой изумительным образом прояснился – так, что я мог все различить внизу, и притом на огромном пространстве.

– Ну что, дружок, видишь теперь?

– Вижу! – воскликнул я в ужасе, задрожав всем телом.

– Не дрожи так, Исролик, – с улыбочкой говорит Асмодей, – и не бойся: я крепко держу тебя в руке, не уроню. Что ж ты там видишь? Расскажи!

– На большом поле, – отвечаю, – вперемежку с дохлыми лошадьми разбросаны трупы людей. У кого-то оторваны руки, у кого-то ноги, у некоторых выпали внутренности. Среди них корчатся в предсмертных судорогах еще живые обезображенные человеческие существа. Из ран сочится кровь, рты открыты, глаза выпучены. Грифы, коршуны, другие хищные птицы стаями кружат над трупами, выклевывают глаза, вырывают из тел куски мяса. Собаки лижут кровь. Люди же – ах, люди, люди! – бродят между своими мертвыми братьями, обыскивают их и обкрадывают. Да не только мертвых, но и раненых, в которых жизнь еще не совсем погасла. Вон изувеченный юноша, он еле дышит, хрипит, простирает руки, моля о капле воды, но люди-звери грубо переворачивают его, ощупывают и обдирают как липку. Ужасно! Не в силах я больше смотреть!

– «Ужасно!» – передразнивает меня Асмодей с презрительной гримасой. – Ничего ужасного! Война – самое обыкновенное дело и единственная моя утеха, единственная польза, которую я, дьявол, имею от вас, дорогих моих людишек. Смотреть он больше не в силах! Ишь ты! Лицемер! А битвы, кровопролития, о которых повествует Библия, – они тебя небось не пугают?! Тот, чье имя я не смею произнести, изображается там «мужем брани», облеченным в ярко-красный мундир и украшенным всеми фельдмаршальскими побрякушками. Там это в порядке вещей, а тут он вопит: «Ужасно! Ужасно!..» Не ломайся, Исролик, гляди, говорят тебе! Гляди внимательно!

– Не могу, право; как хотите, но это отвратительно... Я же еврей! Тошно мне, мерзко душе моей, Г-споди!.. Смилуйся, пан дьявол, унеси меня отсюда подальше!

Асмодей молча полетел вперед. Казалось, он пожалел меня, смилостивился. Я немного успокоился, надеясь, что все самое страшное позади. Ничуть не бывало! Вскоре он замедлил ход, остановился и, кружась на одном месте, грозно приказал мне смотреть вниз без всяких отговорок.

Моим глазам явился незнакомый город. Необузданные толпы, вижу я, несутся, точно саранча, по улицам, с яростью набрасываются на дома, выбивают камнями окна, выламывают двери, бьют, громят, разрушают все, что попадается под руку.

– Что это? – кричу я с болью в сердце. – Где мы?

– Вот вам ученые люди! – смеется главный дьявол, весело перемигиваясь со своей бесовской сворой, которая от нас не отстает. – В юности они возятся с географией  – или как это там у них называется? – пальцами елозят по карте, не пропуская ни одного уголка, ни одной горы или речки. Того и гляди весь земной шар наизусть выучат! Шутка ли? Такие головы, начиненные великой премудростью!.. Меж тем на практике они всего лишь тупые ослы: дальше своего носа ничего не видят. Осел, мы ведь летим теперь над Румынией! Смотри, дуралей, смотри!

– Ой! Ой!

Я глянул и тотчас завопил благим матом, закрывая руками глаза.

– Ну, ну, душа моя! – успокаивает меня Асмодей, точно ребенка, причмокивая, обнимая за плечи и поглаживая по щеке. – Если тебе, голубчик, беспрерывно смотреть тяжело, то пока просто послушай... Ну-ка, что слышишь?

– Душераздирающие крики, вопли несчастных слышу я... Опять бедствия, опять жестокость и злоба! Довольно кровопролитий! Будет ли этому конец?

– Не волнуйся, дурачок, успокойся: это не война, это просто так... Игра такая новомодная... Такая своеобразная охота, глупенький! Но бьют – будь здоров!

– Кто кого?

– Разве трудно догадаться, кто? Трудно узнать по голосу, кого? Ведь этот голос – голос...

– Якова! Горе мне! – вскрикнул я, схватившись за голову. – Да, да, это голос Якова... За что его? За что?

– Он спрашивает: «За что?» Ну и насмешил ты меня! – язвительно хихикает Асмодей, тряся своей козлиной бородой. – Не все ли равно? Дело не в том, за что. Главное – что бьют, чудак ты этакий! На то и игра, причем такая, где смех и плач сливаются в один звук. Понял? И не приставай ко мне с вопросами. «Почему?» «Отчего?» Плюнь, Исролик, наклони лучше ухо и слушай!

– Нет, нет, уволь! – Я решительно мотаю головой. – Не могу больше это слушать!

– Трус! – гаркнул Асмодей с презрением. – Он не может, его, видите ли, ужасают эти зрелища! Эти вопли! А читать сказки, сочиненные вами, вашу так называемую историю ты можешь? Писать хроники о муках, гонениях, страданиях, всякого рода других бедствиях, рассказывать про изгнанных, униженных и оскорбленных, искалеченных, сожженных и зарезанных – на это вы небось мастера! И как еще стараетесь не пропустить ничего из того, что пострашнее! Пусть, говорят ваши писатели, помнят и смакуют это наши потомки из рода в род! Это именно то, что возвышает дух народа, приумножает его честь, его славу во всем мире. Любуйся, мол, весь мир, знай нашу доблесть! Гордись тем, какие мы, люди Земли, сильные, смелые! Разве мы не достойны всяческих похвал? Однако же доведись кому-нибудь из вас хоть чуть-чуть пострадать, пережить беду, – он, подобно тебе, тотчас приходит в ужас. Он не может! Исролик, видите ли, не может. Этот герой, эта умудренная опытом, благородного происхождения личность... Шутка сказать...

Асмодей хохочет во весь голос, сдавив меня при этом в кулаке так, что я невольно взвизгиваю.

Мне, конечно, крайне не нравятся его манеры: к чему, спрашиваю я вас, сжимать человека в горсти, да еще издеваться над дорогими его сердцу принципами? Но что прикажете делать, когда болтаешься над землей, всецело завися от чужой воли? Захочет дьявол – раскроет ладонь, швырнет тебя вниз, и ты погиб. Как ни досадно – молчи, как ни больно – не жалуйся. Наоборот, в трагическом своем положении притворяйся веселым: это все, дескать, ничего! Даже приятно. Притворство, однако, помогает, если имеешь дело с тем, кто судит о тебе только по внешности, если, питая в тайниках души своей самые злобные чувства, по виду ты кроток, словно агнец. К несчастью, лукавого не обманешь: он тебя насквозь видит, все помыслы твои знает. Недаром говорится: умен как бес.

– Ты что, расстроился, Исролик? Чем-то недоволен? Тебе неудобно у меня в руке? Можешь отправляться вниз, если хочешь, скатертью дорога, – говорит Асмодей, пронизывая меня вот уж поистине дьявольским взглядом, и без всяких церемоний сажает на кончик своего мизинца.

Положение у меня, мягко говоря, шаткое, весьма незавидное: от малейшего дуновения ветра я могу свалиться в пропасть; от меня тогда и следа не останется. Жуть!

– Как пожелаешь, Исролик, – продолжает Асмодей обиженным тоном. – Ступай себе, пожалуй, восвояси; если у меня тебе не нравится, я никого не удерживаю.

– Помилуйте! Как не нравится? – лепечу я с льстивой улыбочкой, прикидываясь наивным дурачком и хватаясь за палец дьявола обеими руками. – Наоборот, пан Асмодей, мне у вас чудо как хорошо! Черти ваши, правда, иной раз подшучивают надо мной, но ничего! В сущности, они добродушные, я к ним привык.

Задабривая Асмодея, я между тем крадучись забираюсь к нему за пазуху, где, согласно правилам, мне быть не дозволено.

– Ишь какой ты хитрец, Исролик! – качает головой Асмодей, протягивая руку, будто намереваясь схватить меня и вытащить наружу.

Плохо мое дело. Точно затравленный заяц, каждую секунду я жду, что меня вот-вот достанут и бросят в бездну. От страха даже в голове мутится. Мысли путаются, в глазах темно, в ушах громкий шум, словно от тысячи водопадов. Неведомая сила еще миг – и увлечет меня в пропасть... Я зажмуриваюсь...

Через несколько минут я все-таки открыл глаза и был поражен необычным зрелищем: черти в сильном смятении кружились вокруг нас с Асмодеем. Потом с шумом и визгом понеслись куда-то в сторону.

Далеко на востоке разверзлось небо и стали видны огненно-красные головы светозарных херувимов. Небесное воинство с благоговением возглашает в высях: «Свят, свят, свят, Г-сподь Саваоф!» Хоры ангелов отзываются стройным «Аллилуйя!» Божественная, сладкозвучная мелодия разносится по миру, будя и радуя все живое. Все восхваляют Всевышнего. Славой его полнится Вселенная.

Асмодей дрожит как в лихорадке. То свертывается клубком, то с резким свистом выпрямляется, растягиваясь в пространстве на немыслимую длину. Потом вдруг останавливается и, паря в воздухе, гордо подняв голову, грозит кулаком, дерзновенно возвышает голос:

– Жалки вы, жалки гимны и славословия ваши! Знаю я вас! Рабы! Нет у вас собственной воли, глупцы! Знаю также Господина вашего... Ему приятны лесть, восхваления и благодарность за доброту. А ведь другим он запрещает все это, считая пороком: грех, мол, желать воздаяния за доброе дело, похвалы за помощь! Его же надо благословлять, превозносить и благодарить беспрестанно за каждую мелочь! И вы не скупитесь. Вы расточаете ему хвалы чрезмерно и безудержно. Льстецы, подлизы вы этакие!

Так ругательски ругается Асмодей, скрежеща своими длинными, желтыми, точно у собаки, зубами, и мчится дальше, созывая бесов и понукая живее следовать за ним.

Слова утренней молитвы, которую я начал было по привычке читать, застыли на моих устах после его речей. Поди, славословь Пресвятое имя Творца в руках у нечистого!

Быстро несутся черти над звездами, несутся далеко, в бесконечное пространство. Внезапно обступает нас всех страшная тьма. Ветер бушует кругом, гудит, завывает. Что-то стучит и грохочет. То изгнанный Б-гом первобытный хаос рвется, словно дикий зверь, из заточения, дабы вторгнуться в пределы пространства и времени. То Асмодей, маша крыльями, стучится во врата хаоса, скребя когтями, ища щель, чтобы исподтишка выпустить тьму на свободу и омрачить свет.

О, как страшно это место! Здесь граница между светом и первобытной тьмой, между бытием и хаосом; здесь насмерть, до последнего борются враждующие силы. Поднимаются тучи – черные, точно черные горы; вот-вот поглотят они весь мир... Но огненные херувимы, с обнаженными мечами стоящие на страже среди грохота и сверкающих молний, громко повелевают: «До этого предела и не дальше!» И бушующая стихия в страхе, торопливо отступает вспять...

Там, в небесных сферах, становится все светлее и светлее, ясные выси провозглашают славу Г-споду, сонмы ангелов поют гимны. Все одушевленное благоговейно славит Его: «Аллилуйя!» А на нашей стороне – темная ночь: шипят злокозненные твари, рычат злые духи, точно хищные львы, алкая добычи. Мрачно и страшно на этой стороне.

Положение мое у Асмодея за пазухой до некоторой степени напоминало пребывание пророка Ионы в чреве кита. Нечего и говорить – нам обоим, Ионе и мне, горько и обидно было томиться в плену у таких тварей. Но мне, пожалуй, гораздо хуже. Иона мог по крайней мере кричать, молиться Б-гу, взывать об избавлении; я же должен молчать, не смею пикнуть – чтобы подлая нечисть, упаси Бог, не услышала крика моего, чтобы дьявол, вспомнив обо мне, не выхватил меня из-за пазухи и не бросил в пропасть.

Шум и гром в небесных сферах. Движутся миры; солнца и луны чередуются – одни восходят, другие заходят; меняются времена. И все следует незыблемому, вечному порядку. Страшно разгневанный Асмодей изрыгает брань на весь мир: предприятие его не увенчалось успехом. В старинных книгах есть указания на то, что в сопровождении своей свиты дьявол часто совершает путешествия на небо и посещает ангелов – вероятно, для того, чтобы попытаться всякими хитроумными способами завлечь их в свои сети.

Асмодей бьет тревогу, скликает чертей, чтобы пуститься в обратный путь, к нашей Земле; издали, с огромной высоты она кажется меньше булавочной головки. Асмодей не хочет, говорят, лишиться власти над ней: Земля больше других планет годится для его козней. На Земле в его распоряжении куча приспешников, преданных слуг, полным-полно возможностей для совершения нечестивых «подвигов». Тут его греет надежда, что из борьбы с Владыкой Вселенной он в конце концов выйдет победителем.

– Ничтожные! Что пользы вам от небес, что дают вам эти ваши эмпиреи, когда вы жалкие рабы и нет у вас свободы воли? Куклы! Вашими словами и поступками управляет воля чужая, как у заведенных марионеток. Тьфу!..

Так злобствует Асмодей, поднявши вверх кулаки, и плюется смолой и серой, и мечет глазами молнии, и хрипло, с ненавистью хохочет. И, перекликнувшись со своими бесами, отправляется наконец обратно.

Летит он стремительно. С каждым взмахом его крыльев один за другим исчезают в пространстве миры. Земля делается все заметнее и больше; по мере приближения к ней Асмодей становится спокойнее и даже замедляет темп. Потягиваясь, расправляя члены, точно сбрасывая с плеч целые горы, он внезапно запускает руку за пазуху – должно быть, захотел почесаться – и неожиданно натыкается на меня.

– Так вот ты куда забрался, Исролик! Стоит лишь на минуту выпустить тебя из виду, и тебе уже не сидится на месте: лезешь, лезешь... В самое нутро норовишь залезть. Однако пора тебе и честь знать, пан Исролик! А ну-ка! Выходи на свет белый! – Асмодей с кислой улыбкой вытаскивает меня из-за пазухи и шутя сдавливает пальцами.

Мне, конечно, больно и страшно, однако я не падаю духом. Вспоминая о своем неслыханном полете, обо всем, что происходило со мною до сих пор, я думаю про себя: «Ничего, прорвемся! Если я мог совершить такое путешествие, если я, можно сказать, пролетел через множество миров, да еще в обществе чертей всякого рода, и при всем том остался цел и невредим, то, наверное, и впредь с Б-жьей помощью вывернусь из беды». И, уповая на Б-га, я преспокойно лежу между пальцев у Асмодея, но смотрю на него при этом с подобострастием, как бы говоря: «Шутки ваши – еще не беда, к ним я уже привык, но дальше что будет, скажите!»

– Твое счастье, Исролик, – точно услышав меня, произносит Асмодей, – что я сейчас в хорошем расположении духа, иначе сдавил бы тебя покрепче. Но теперь я, пожалуй, разожму пальцы и предоставлю тебе больше места на своей ладони.

Сподобившись дьяволовой милости, я почувствовал себя уверенным, даже независимым и осмелился обратиться к Асмодею с вопросом:

– Почему вы так веселы, пан Асмодей?

– Сейчас, балбес, узнаешь почему, – отвечает Асмодей с уже знакомой мне кисло-сладкой улыбкой, одновременно щелкая меня по кончику носа. – Ну-ка, погляди – различаешь что-нибудь на Земле?

– Трудновато! – говорю я, изо всех сил протирая глаза. – Вижу только дым, поднимающийся клубами, как из тысячи вулканов; там, должно быть, происходит нечто, подобное разрушению Содома и Гоморры.

– Нет, дуралей, – говорит Асмодей, дунув при этом так, что дым отклонился в сторону и моему взгляду предстал целый лес высоких труб. Оттуда и валил дым. – Теперь тебе видно? Все это заводы и фабрики для производства различного рода вещей, служащих моим важным целям. Заводы, где изготавливают пушки, винтовки и другое оружие на погибель людям; заводы, где делают машины, которые заменят ручной труд, отчего снизится заработная плата и рабочий лишится средств к существованию; заводы, которые выпускают машины для сокращения времени, пространства и попутно человеческой жизни. Тут же фабрики для печатанья всякого рода гнусностей – лжи, клеветы, свидетельств зависти, ненависти и других подобных вещей, будящих в человеке зверя. Их потом мигом распространяют по всему миру. Словом, это дым цивилизации или как у вас там оно называется... Ну что, посмотрел? А теперь милости просим дальше. Вот пред тобой еще одна картина, гляди и наслаждайся!

Я вижу чудесную страну: луга бархатным зеленым ковром покрывают землю, золотистые колосья колышутся на нивах, по краям нив пестреют красивые, ласкающие глаз полевые цветы, в долинах пасутся стада овец, белоснежные козы щиплют траву на холмах, птицы поют в лесах и рощах, стрекочут кузнечики, ржут лошади, мычат быки на пастбищах... Кругом – деревни, богатые фермы, роскошные сады. Зеленеют и виноградники, и смоковницы; розы, лилии, пионы распространяют райское благоухание. Дети играют во дворах, прыгают, словно козлята, резвятся, смеются от души. Женщины, мужчины сидят под деревьями, ведут меж собою дружескую беседу, едят, пьют, веселятся. Идиллия, да и только!

– Как хорошо, как немыслимо хорошо! Что за жизнь, просто рай земной!

– Хорошо, значит? Сейчас эта жизнь предстанет тебе в ином виде. – Асмодей проводит рукой у меня пред глазами и снова велит опустить голову.

Какая ужасная метаморфоза! Страна изменилась до неузнаваемости! Поля точно выжжены, нет на них ни пшеницы, ни ржи, ни даже бурьяна, деревья без листьев, с них свисают безжизненные, поломанные ветви. Куда девалось веселье? Не слышен людской говор, птицы и животные словно вымерли.

– Это все плоды цивилизации, – объясняет мне Асмодей со знакомой жестокой усмешкой. – Это она сама, движимая благими намерениями, явилась сюда в сопровождении огня и дыма.

Пришла, понимаешь, издалека, чтобы осчастливить здешних бесхитростных жителей своими достижениями. Народ же, хотевший жить по-старому, отказался от ее благодеяний. Тогда она силою навязала ему свои порядки. Не сметь, мол, свое суждение иметь! Чему я так рад, спрашиваешь ты, Исролик? Болван ты все-таки. Мне же до смерти приятно видеть, как цивилизация истребляет мир. Лесов ей мало; подобно кроту, она роется глубоко в земле, раскапывает там допотопные растения, превратившиеся в каменный уголь, и употребляет его в дело. Пожрет весь горючий материал, что хранится в недрах земли, тогда доберется и до солнца. Там, в небесах, она похитит огненных серафимов из колесницы Всевышнего, запряжет их в свои машины и, погоняя электрическими молниями, заставит с треском и грохотом вертеть колеса. Пуф-паф-пиф!!! Осел! Bсе великое множество фабрик и заводов, которые ты видел, – это алтари, там кадят фимиам мне и золотому тельцу – богу плутовства и денег. Дым, поднимающийся из труб, иссушает сердца, убивает чувства, все превращает в товар. Любовь, дружба, вера в Б-га, благотворительность, многое другое – тоже товар. Этот же дым мало-помалу выкуривает отсюда Того, чье имя я не дерзаю произнести. Ему здесь все тесней и тесней, все меньше остается для него места. Со временем, надеюсь, Земля будет моею целиком.

«Не дожить тебе до этого, злодей!» – думаю я про себя и одновременно с умилением улыбаюсь.

– Ге-ге-ге! – вдруг восклицает Асмодей, задрав вверх голову и раздувая ноздри. – Что там творится?

До моего слуха доносятся звук, похожий на шум крыльев ветряной мельницы, и чьи-то пронзительные вопли.

– Ничего! – усмехается Асмодей. – Не боись. Это ведьмы с их вечными истериками, скандалами, беспрестанными обмороками. Ну и времена настали! Ведьмы нынче совсем не те, что прежде. Бывало, сядет на тебя ведьма верхом и преспокойно едет без передышки, пока ты не грохнешься оземь в изнеможении. А у нынешних чуть что – слезы, спазмы, обмороки. Эти дамы любят, чтобы кавалеры приводили их в чувство. Да, времечко! Впрочем, что удивительного? Каковы люди, таковы и ведьмы, и черти, и дьяволы... Эй, Раират!

Сморщенный, согбенный от старости, да к тому же с порядочным горбом от природы, мигом прилетел к Асмодею черт. Худой как палка, с линялой шкурою и с загнутым, точно хобот у слона, носом. Прилетел и вытянулся перед господином, заложив длинный хвост между коротеньких ножек и склонив долу головенку, из которой торчали, как рога, две жесткие косички.

– Раират! Мой добрый верный слуга! – благосклонно улыбнулся черту Асмодей. – Что там за волнения? О чем тревожатся наши прекрасные дамы?

– Дурака они валяют, владыка милостивый! Чего хотят женщины? Танцевать, конечно. После столь длительного путешествия они намерены как следует развлечься – то есть нарядиться, поплясать, пококетничать и вскружить голову кому-нибудь из кавалеров.

– Хорошо, Раират, распорядись; это твоя епархия.

Тотчас по воздушному, взором не охватить, пространству расстилается огромный шитый золотом ковер с вытканными на нем потрясающей красоты узорами. Я вижу густые изумрудно-зеленые леса, в которых растут красные, точно рубины, апельсины, румяные, покрытые пушком персики, изящно-продолговатые бананы, черноглазые, сладкие, как сахар, вишни, великолепные гранаты и яблоки... Да мало ли что еще! Куда ни посмотришь – повсюду изобилие, блеск, роскошь красок... С ума сойти можно!

Тут, словно саранча, спрыгивают на ковер черти. Их целая туча. Большие и малые, старые и молодые, они разбегаются во все стороны и тотчас скрываются из виду. Асмодей отпускает меня на свободу и даже позволяет прогуляться по ковру.

Я столько времени пролежал неподвижно у него в ладони, что в первую минуту после освобождения и двинуться был не в силах. Потом все-таки приободрился, размял затекшие члены и зашагал потихоньку, оглядываясь по сторонам. Удивительное место! На каждом шагу попадаются сказочные вещи; мне все нравится, всего хочется. Но желаннее остального – золотая чаша с драгоценными камнями: алмазами, бриллиантами, сапфирами и рубинами. Меня всего трясет; я жажду обладать этими сокровищами. Цена вазе с камнями, наверное, несколько сотен тысяч, а может, даже и несколько миллионов! Или десятков миллионов!

– О, если бы это сокровище было моим, – вздыхаю я, – я бы его продал. Я составил бы себе громадный капитал, зажил бы по-барски, ел, как король, и горя не знал бы до конца дней.

И тут лукавый мне нашептывает: «А в самом деле, почему бы тебе не унести драгоценную находку? Кому от нее тут польза? У чертей и без того всего много, – бери! Скажешь – чужое брать нельзя, это кража, воровать грешно? Глупости! Благотворительностью искупишь грех, станешь раздавать милостыню и обретешь блаженство в мире будущем. За каждое удовольствие, за каждую новую радость, какую доставит тебе это богатство, ты ведь возблагодаришь Всевышнего. Разве не так? Захочешь, например, пирожное скажешь: «Благословен Ты, Г-сподь наш, сотворивший разнообразные яства». Захочешь выпить стаканчик вина, например аккерманского, – произнесешь: «Благословен Ты, Гсподи, сотворивший плод виноградный...» И Б-гу приятно, и тебе полезно. Бери, бери!»

Я оглядываюсь – вокруг ни души. После недолгого колебания решаюсь и... И едва только я протянул руку к вазе, как почувствовал легкий удар по спине – точно били веревкой. Оборачиваюсь ни жив ни мертв: предо мною тот самый горбатый черт, верный слуга Асмодея.

– Привет! – говорит он с ухмылкой, шлепая меня по руке хвостом. Это у чертей обычный способ здороваться.

– Здравствуйте, – бормочу в ответ и вперяю в него удивленный взгляд, будто не узнаю.

– Раират ведь я! Что, не признал? Я – Раират, губернатор этого ковра.

– Как?! Губернатор?! – восклицаю я с испугом. «Беда, – думаю про себя, – он, наверно, догадался, что я хочу стащить сокровища».

– Не смущайтесь, реб Исролик. Хоть я и губернатор, но ничего в этом нет особенного. И я очень рад такому дорогому гостю! Шутка ли – удостоиться чести видеть в своих владениях внука знаменитейшего деда!

– Вы, должно быть, шутите?!

– Нисколько, говорю вполне серьезно! Я прекрасно знал вашего деда – чтоб вы мне были здоровы, – всему миру известного мудрого царя Соломона. Пусть будет блаженной его память. То-то был умница, доложу я вам. Голова!.. Я находился у него на службе много-много лет; самые лучшие годы провел у него, когда был еще молод и хвост мой даже не начал линять. Он-то, царство ему небесное, и поставил меня здесь губернатором. Он самый! Этот ковер, изволите видеть, имеющий шестьдесят миль в длину и столько же в ширину, принадлежал первоначально дедушке вашему, царю Соломону. Да-с. На нем он обыкновенно совершал воздушные путешествия с такою, доложу вам, скоростью, что, бывало, обедает в Дамаске, на востоке, а ужинает в Мидии, на западе. Войско у него было, истинно говорю, несметное; состояло из всякой твари мирской. Главных флигель-адъютантов, через которых передавал царь Соломон свои приказания, имелось четыре: из людей – Асаф бен Берахия, из чертей – я, честь имею рекомендоваться, из зверей – лев, а из птиц – орел...

– Как? – прерываю я его. – А тот доблестный петух Духипат? Ведь говорят, и он имел перед царем важные заслуги?

– Э, глупости! Не путайте, пожалуйста, разные вещи. Петух – он и есть петух, его миссия была, знаете ли, простая, с камнями для жертвенника при Соломоновом храме связанная. Не первой, клянусь вам, важности. А то, про что я рассказываю, –  это совсем другое. И прошу меня не перебивать.

И так горд был Соломон, уж вы мне поверьте, не как один черт, а как семьсот тысяч чертей, вместе взятых. Считался он первым мудрецом в мире и вследствие этого – не к стыду его будь сказано – нередко делал глупости, вызывавшие людскую ненависть и людские о нем пересуды. Да! Я сам, знаете, как-то повздорил с ним и отказался везти этот ковер, благодаря чему сорок тысяч человек упали на землю. И ему пришлось покориться  – деваться-то было некуда – и просить у меня прощения. «Прости, – говорит, – дружище Раират, больше не буду!» А я ему: «Слушаюсь, великий царь, рад стараться». В другой раз он получил впечатляющий урок с довольно неожиданной стороны. Летим мы однажды по воздуху, знаете, над муравьиной долиной, и слышит он, как какой-то черный муравей говорит своим собратьям: «Скорей, ребята, в муравейник, чтобы войска Соломона нас не раздавили». – «Вот как! – говорит Соломон с возмущением. – Сойди, Раират, вниз, проучи этого нахала! Нужен мне их муравейник!» Я иду, произвожу дознание, кричу: «Не сметь!» Спрашиваю муравья:

– Ты кто такой будешь?

– Я, – говорит, – королева.

– Как тебя звать?

– Махшама.

Туда-сюда, я ее, королеву эту, арестую и тащу к Соломону. Он кладет ее к себе на ладонь, подносит ладонь к лицу.

– Скажи, – говорит, – есть ли кто на свете выше меня?

– Есть.

– Кто же это?

– Я.

– Каким же образом ты выше?

– Если бы я не была выше, то Г-сподь не послал бы тебя сюда, чтобы ты нянчился со мною, носил меня на руках.

Соломон пришел в сильную ярость.

– Ах ты, муравьиное отродье, – говорит, – ты просто не знаешь, кто я. Я – Соломон, сын царя Давида.

– И все-таки нечего тебе чваниться, – отвечает королева. – Ты из плоти и крови, как все смертные.

Соломон швырнул ее на землю, сильно смутившись и даже покраснев.

– Простите, пожалуйста, – прерываю я Раирата с изумлением. – Что-то мне трудно понять: муравьиха – и такие речи! Как это возможно?

– Возможно, – отвечает Раират совершенно спокойно. – Если я вам докажу, что все это написано в Мидраше, вы мне поверите?

– В Мидраше, говорите? Странно!

– Чему вы удивляетесь? Тому, что я знаю Мидраш? Смешно! Черти, видите ли, существа не совсем уж невежественные. Бывают, доложу вам, между ними даже ученые, даже весьма интеллигентные, сведущие не только в вашем Мидраше, но и во всяких тонких науках. Есть и такие, что достойны быть профессорами. О Мефистофеле слыхали? Подобного алхимика, истинно говорю вам, между всеми чернокнижниками не сыщешь. А наш-то? Асмодей? Вряд ли среди ваших ученых найдется равный ему. Он ведь постоянный член Высшей небесной палаты. Уважаемая персона. Не последняя спица в небесной колеснице. Хотите, докажу, что и это написано в Мидраше?.. Ладно, мы отклонились в сторону. Возвратимся к дедушке вашему, царю Соломону.

Я мог бы рассказать вам о многих других его приключениях. Вот, помню, однажды, во время воздушного странствия, он увидел дворец сказочной красоты. Войти в него не было ни малейшей возможности, и только после совещания со старым семисотлетним орлом Эленодом, а потом с его девятисотлетним братом Элофом и с их тысячатрехсотлетним братом Элтамаром. Соломону в конце концов удалось-таки проникнуть во внутренние покои дворца. Он там добыл из глотки истукана серебряную дощечку с надписью, которую не мог прочесть. Потом пришел какой-то юноша из пустыни и говорит: «Великий царь! Надпись эта сделана по-гречески и означает вот что: “Я, Шедед бен Эад, властвовал над тысячами областей, разъезжал на тысячах коней, имел тысячи подвластных мне королей, убил тысячи воинов... Но когда явился за мной Ангел смерти, я ничего не смог поделать и подчинился судьбе”»...

Все это, видите ли, я хотел было рассказать вам самым подробным образом, но, как теперь понимаю, вы немного того... Вы, извините за выражение, скептик и не верите старому седому черту. Уж благоразумнее мне промолчать. Тем не менее я не обижаюсь и готов принять вас, как приличествует реб Исролику, дорогому гостю, внуку царя Соломона. Скажите, чем я могу служить вам, реб Исролик?

Я поначалу хотел прямо, не обинуясь, попросить у черта драгоценные камни, но потом подумал: «Нет, не годится. Кто его знает, не ловушка ли это с его стороны? Надо попытаться подойти к предмету моих вожделений окольным путем». И я обратился к нему с таким вопросом:

– Скажите мне вот что, господин Раират. Ковер-то этот, по вашим же словам, принадлежал царю Соломону, то есть моему деду. Каким же образом, спрашивается, он попал к Асмодею?

Это был тонкий намек на мои наследственные права. «Отдашь добром, – думал я про себя, – хорошо, я и одной вазой удовольствуюсь. С такими миллионами человек уж наверняка не худо проживет свой век; в противном случае объявлю себя наследником, потребую весь ковер и тебя же выставлю в свидетели».

Раират явно хорошо меня понял и, сильно смутившись, промямлил:

– Тут, изволите видеть, целая история... Что-то такое, знаете, однажды произошло между царем Соломоном и Асмодеем. Царь обманным образом лишил дьявола свободы, напоив его, как водится, вином, а Асмодей, стало быть, в отместку забросил его за тридевять земель, завладев его царством, женами и наложницами. Это, с позволения сказать, действительно целая история. И запутанная. Опять-таки говорю: вы все найдете в вашем Мидраше. Но вы ведь скептик... – Раират умолк, вильнул хвостом и внезапно исчез, не простившись.

– Подождите-ка, подождите! Это, черт возьми, вам даром не пройдет! – громко воскликнул я, в сильном возбуждении расхаживая по сказочному ковру. – Слышали, какой ответ он мне дал, этот Раират? Благородно, нечего сказать! Царство Соломона, владения деда моего, Асмодей забрал, а мне кукиш! Клянусь, когда с Б-жьею помощью избавлюсь от всех этих чертей, возбужу дело против похитителей моего законного наследства. Адвокатов у нас на земле не занимать; в любой момент отыщутся не только для такого верного дела, как мое, но и для дел куда более сомнительного свойства. В последнее время у нас вообще развелись адвокаты, берущие на себя ведение дел о деньгах, которые еще только будто бы собираются оставить богатые американские «дядюшки» своим бедным родственникам. Еще и денег-то никаких нет, и «дядюшки» живы-здоровы, а они уже сдирают со своих клиентов последние гроши.

...Легко представить, каково было мне, отпрыску царя Соломона и прямому его наследнику, видеть в чужих руках собственное добро. Я все еще разгуливал по ковру. И что ни шаг – глазам моим открывались новые сокровища, одно другого ценнее. Вроде бы мои, а все-таки пока не мои. Злейшему врагу я не пожелал бы очутиться в подобном положении.

Продолжая прогулку, я неожиданно оказался перед старинным дворцом дивной архитектуры – и дрогнуло мое сердце, мое еврейское сердце. «Увы! – подумал я. – Вот он, знаменитый дом деда моего».

Дворец был роскошно убран внутри: богатейшая мебель, на серебряных столах золотые сервизы и дорогой хрусталь. Блеск буквально слепит глаза. И что же я вижу в огромной зале? Посредине, на возвышении, стоит Асмодей в весьма странной позе. Изогнувшись каким-то непонятным образом. Молодые ведьмы, полуобнаженные красотки, вертятся вокруг него, пляшут, хихикают, поглаживают его козлиную бороденку, а он глуповато ухмыляется от удовольствия. Старые ведьмы завистливо смотрят на молодых, но издали; эти уродины из боязни подойти к дьяволу поближе, чтобы он их не лягнул, довольствуются какими-то снулыми, потертыми чертями, кружатся с ними в хороводе и, проходя пред Асмодеем, на почтительном расстоянии приветствуют его. Кавалеры – глубоким поклоном, дамы – приседанием. И одновременно все кадят ему фимиам. Асмодей жадно вдыхает благоуханное зелье, будто оно необходимо ему для поддержания жизни. Вообще в роли высокородного повелителя и сластолюбца он показался мне совершенно иным: каким-то расслабленным недоумком, вроде допотопного библейского Лемеха, родоначальника мужей-подкаблучников.

– Милый, дорогой Исролик! – принимается умолять, завидев меня, Асмодей томным голосом. – Ой, покади мне благовония, Исролик!

«Не дождешься ты от меня этого!» – говорю я про себя и делаю вид, будто не расслышал его слов.

– Покади мне, Исролик, хоть чуточку покади! – повторяет жалобно Асмодей. – Этим ты придашь мне сил. Пожалуйста!

– Чтобы я придал вам сил? Уму непостижимо!

– Полно наивничать, Исролик, ты прекрасно знаешь, что даже Сам... Сам Всемогущий заискивает перед своими прислужниками, дабы те увеличивали Его мощь. Что, не так пишут кабалисты в своих книгах?

– Положим, фимиам вам нужен, – продолжаю я, не обращая никакого внимания на последние его слова. – Но зачем, спрашиваю я вас, зачем просить его у меня, когда фимиам всего света к вашим услугам? Наслаждайтесь им сколько угодно.

– Ну и философия! Нет уж, высокие материи – не твоего ума дело, Исролик. Впрочем, скажу только одно: чтобы рассмеяться, тебя кто-то должен пощекотать. Понял?

– Э, – возражаю я, поморщившись, – у вас и без меня вдоволь таких, что с охотой будут щекотать вас с утра до вечера.

– Поди потолкуй с евреем! – бормочет Асмодей, сердито отвернувшись в сторону.

Какая-то ведьма, молоденькая миловидная брюнетка с красивыми глазами, сильно декольтированная, слегка подмигнула мне и пригласила робким голоском потанцевать с нею.

– Тьфу! – отплевываюсь я, краснея от стыда, и попадаю прямо в бороду самому дьяволу-искусителю.

– Ах ты, чурбан этакий, мумия египетская! Вести себя не умеешь, такта никакого, приличного обращения не знаешь! – яростно ругается тот и, верный своему назначению, потихоньку вливает мне в душу яд соблазна.

Между тем ведьма с красивыми глазами все подмигивает мне и улыбается. Каждый ее взгляд – стрела, попадающая глубоко в сердце; каждый грациозный жест томит душу. И вот уже, сам не сознавая, что со мною происходит, я стою рядом с красавицей и держу ее за руку. Еще миг – и мы оба, тая от удовольствия, танцуем кадриль.

В кадрили кружатся множество пар. Но не одни лишь черти с ведьмами разного возраста, а еще и те, кто своими деяниями помог народу Израиля занять видное место в истории. Почти все они в масках, в маскарадных костюмах и танцуют по всем правилам искусства. Лишь один высокорослый, плечистый Голиаф, уже под хмельком, не соблюдая приличий, пускается, подбоченясь, вприсядку по-филистимлянски, сопровождая свои «па» гиком, свистом и бранью. Бранится не хуже сапожника.

В последней фигуре кадрили мы с моей дамой очутились пред Асмодеем, она дернула меня за рукав, и, неожиданно для себя самого, я поклонился и воскурил ему фимиам. В мгновение ока Асмодей ожил, точно старик после хорошей понюшки табаку. Дрыгнув ногами и задрав хвост, он соскочил с возвышения, фыркая от радости. В ту же минуту я с трепетом вспомнил об Йосефе Деларайнише, который, как рассказывает предание, после долгих постов и заклинаний поймал сатану и заковал в цепи, но имел неосторожность дать ему по его просьбе понюхать ладану. Сатана ощутил в себе силу, мигом разорвал цепи и на месте уложил Йосефа. «Не произойдет ли, – думал я, дрожа от страха, – то же самое и со мною?»

– Живо, ребята! – понукал Асмодей свою команду. – Пора перейти к возлияниям. Пусть рекой льется вино, а с ним и всякие еще более крепкие напитки!

Вихрем взмывают чуть не к потолку толпы чертей – без разбора пола, возраста и вида; весь этот сброд стремительно мчится куда-то вдаль... Чертенята, красноносые, горластые, весело бегут впереди со свистом и криками. Одно слово – Содом и Гоморра.

– Эй, Исролик, давай сюда! Смотри и слушай! Узнаешь, как велика слава моя на земле! – Асмодей снова сжал меня в горсти, заодно попотчевав дружеским подзатыльником.

Не захочешь – услышишь! Начинается дикий концерт, нечеловеческий крик рвется из тысяч широко раскрытых ртов. Треск разбиваемых стекол, бочек и бутылей, горький, раздирающий душу плач страдающих, рыдания и вопли гибнущих.

Вина и водки льются рекой; льются и потоки крови, и реки горючих слез. О, что творится в страшном нашем мире...

Невесело звучит песня Земли в общем хоре поющих славу Г-споду небесных светил.

– Довольно! – воплю я. – Увол

ь меня, пожалуйста, от этой симфонии!

Ответа нет. С мольбою я простираю руки к Асмодею, но напрасно; смотрю – и не узнаю его, до того он изменился. Лицо красно, зрачки расширены и неподвижны, будто стеклянные, голова качается из стороны в сторону, крылья еле-еле шевелятся. Кружась в воздухе, он, точно безжизненное тело, опускается все ниже и ниже; вот-вот, кажется, мы упадем в бездну, и ни одной косточки во мне не останется целой. Положение ужасное. Присматриваюсь хорошенько к своему дьяволу: э-ге-ге, от него сильно несет спиртным.

– Так ты пьян, любезный? – Осмелясь, я что есть мочи ущипнул его. – Да не послужит тебе во благо чужое добро и чужое горе! Сгинь, кровопийца!.. Однако не раньше, чем обрету избавление от рук твоих...

Я тормошу Асмодея. Напрасный труд. Надо, думаю, для приведения его в чувство попросить помощи у старых ведьм-знахарок. Оглядываюсь на них. И что же? Все – и старые, и молодые – пьяны в стельку. Не с кем даже потолковать. В этом моем ужасном положении я испытал то же чувство, что испытывают люди на корабле, терпящем крушение. Еще минута – и наступит гибель.

Неожиданно я ощутил снизу такой сильный толчок, что подпрыгнул. Асмодей же почему-то очнулся.

– Тьфу! – отплевывается он, вытаращив глазища, и бормочет нечто неразборчивое.

Гляжу –  мы на крыше. Сквозь фонарь видна огромная зала внизу.

– Вот куда... забрались... в палаты!... Хи-хи-хи! – бормочет Асмодей, и пьяная его физиономия расплывается в ухмылке. Он заглядывает сверху в залу и кивает головой, будто видит знакомого:

– А, здравствуй, здравствуй, господин Оман!

– Какой там Оман? Где теперь Оман? Уже больше двух тысяч лет как Омана повесили вместе с его достойными чадами. Говоришь, извини, как последний...

«Как последний пропойца» – хотел я сказать, но, к счастью, вовремя удержался, а то поплатился бы, наверно, за такую дерзость.

– Осел! Когда нуждаются в воре – слышишь, идиот? – его снимают с виселицы. Что было, то есть, то и будет. Соображаешь? Я тебе говорю: все они тут – его чада, Омановы щенки! Смотри туда! – Асмодей с силой прижимает меня лицом к стеклу фонаря. Видишь?

– Да, вижу, еще как вижу! – говорю я, прикусывая губу от боли. – Предо мною ратуша, кажется, венская.

– Верно, – хвалит меня Асмодей, поглаживая по волосам. – Ишь как хорошо он узнает местность, не сглазить бы его! Ну, что дальше?

– Зал битком набит людьми. Один, вижу, стоит на трибуне, и едва он открывает рот, чтобы начать говорить, как ему уже аплодируют со всех сторон.

– Это я и хотел показать тебе, – ехидно улыбается Асмодей, опять довольно грубо пригибая мою голову к фонарю. – Слышишь речь оратора?

– И слушать нечего, – отвечаю я обиженным тоном, сердясь за то, что он сделал мне больно.

– «Нечего»! – передразнивает меня Асмодей. – А по-моему, ты не прав. Он, кажется, выражается совершенно ясно. «Есть, – говорит, – народ, рассеянный между народами земли; верования его не таковы, как у других, а установленные законы он обходит». Послушай-ка, послушай, что он там еще говорит.

– Старая песня. – Я машу рукой.

– Зато не умирает, – возражает Асмодей. – Слушай дальше, говорю тебе.

– Тошно слушать такие речи.

– Жаль, право. То, что ты до сих пор видел и слышал, – лишь капля в море. Но меня самого что-то тошнит, брр! Надо опохмелиться. Пойдем к твоим! – Асмодей расправил крылья.

– Почему же именно к моим?

– А к кому же? Вино найдешь как раз у твоих: они мастера спаивать весь мир. Кто впервые напоил меня допьяна? Знаешь? Это был один из ваших – Беная бен Иодо. Что, неправду я говорю? Спроси у ваших книжников, справься в ваших Мидрашах, что там об этом сказано. Он увлек меня в западню тем, что обманул и вместо воды напоил вином.

– Беда с вами, да и только: даешь воду вместо вина – кричат «караул»; даешь вино вместо воды – тоже плохо. На вас не угодишь. Отпусти меня, пожалуйста!

В эту минуту появилась ведьма. Сделав реверанс, она кокетливо подбежала к Асмодею и, взяв за руку, увела в сторону. Шепотом они вели между собой довольно продолжительную и, видно, серьезную беседу. Лицо ведьмы было закрыто вуалью, однако же она показалась мне знакомой. Не та ли это красавица, – заволновался я, – что плясала со мной кадриль? При одном воспоминании о кадрили мое воображение разыгралось и – нечего греха таить – я уже не прочь был хоть век, обнявшись, опять танцевать с нею. И уже раскаивался в том, что просил дьявола отпустить меня восвояси.

– Так ты, любезный, хочешь уйти? – обратился ко мне как раз в этот момент Асмодей. И улыбнулся с нескрываемым сарказмом.

Вопрос смутил меня; я не нашелся, что ответить.

– Но куда же ты пойдешь? Я ведь застал тебя висящим в воздухе, абсолютно бездомным? Или, может, где-нибудь есть у тебя дом? Скажи!

Я стою растерянный, бормочу что-то несвязное, словно бродяга, застигнутый врасплох расспросами о месте его жительства. Опомнившись, я уже хотел было назвать свою родину, но Асмодей опередил меня, разразившись хохотом.

– Какой же ты мечтатель, Исролик! Послушай, ты и впрямь в сорочке родился: с тобою вечно совершаются чудеса. Мне необходимо срочно отправиться со всей моей свитой на Чертов остров. Я, разумеется, потащил бы и тебя с собою, и, наверное, там бы тебе пришел капут... Но на твое счастье, эта уважаемая ведьма, отправляясь по моему поручению домой, на землю, выражает желание, чтобы ты ее сопровождал.

В соответствии с требованиями этикета мы с моей будущей спутницей вежливо поклонились друг другу. И оба улыбнулись.

– Итак, голубчик, ты отправишься вниз с этой благородной дамой. Хоть она и ведьма, побудешь у нее некоторое время, выбьешь дурь из своей головы, отдохнешь, пока черт не заберет тебя вместе с нею, и мы снова примемся летать по воздуху.

По мановению руки Асмодея явился Раират, неся кочергу порядочных размеров, которую с поклоном поднес ведьме.

Надев на голову модную шляпку с летучими мышами по бокам, та молодецки вскочила на кочергу, а за нею и я, Исролик, счастливейший из смертных.

И вот я сижу на кочерге верхом, цепляясь за ведьму обеими руками, и мы оба очертя голову несемся к земле.

«Восход», 1903 г.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru