Рабу ли царствовать

Маркус Леман

Продолжение. Начало в № 5, 6

Глава двенадцатая

Ожидание

Заговорщики тщетно ждали Итамара. Ночь прошла напряженно – в тревоге, волнении и других предчувствиях.

                Они договорились с Итамаром, что тот или вернется, или хотя бы даст о себе знать до наступления темноты. Но предвечерние тени становились все длиннее, и обитателей пещеры охватило беспокойство.

– Он мог не успеть отправить нам весточку до закрытия городских ворот, – предположил Эльазар. – Подождем тут до завтра, пока ворота откроют может, придет известие.

В пещере всегда хранился порядочный запас воды и пищи на случай, если стрясется что-нибудь непредвиденное. Юноши помолились маарив, поели, запили еду водой, немного поговорили о Торе и улеглись. Но им не спалось. Лежа с открытыми глазами, они все, как один, думали об Итамаре, пытаясь понять, что с ним сталось, почему он не появился. Если что-то не так, им тоже не суждено вернуться в свои дома. Ночь показалась молодым людям бесконечно долгой. Кое-кому, как и самому Итамару, пришла в голову мысль, что, наверное, их идея поднять восстание против Рима это скорее плод юношеских фантазий, нежели трезвого расчета.

С первыми проблесками зари они поднялись, умылись водой из ближайшего источника и приступили к утренней молитве. Потом немного поели, и Эльазар начал объяснять что-то из Торы. Близился полдень, а от Итамара по-прежнему не было вестей.

Братья! – сказал Эльазар. – Прошу вас – позвольте мне пойти и попытаться выяснить что-нибудь о судьбе нашего бедного Итамара: тогда, по крайней мере, мы сможем прикинуть, что в дальнейшем ожидает и нас.

– Мы ведь еще вчера решили, – возразил Иеуда, – что именно тебе, Эльазар, не позволим рисковать ни жизнью, ни свободой. Ты слишком известен, и римляне, как я уже говорил, прекрасно осведомлены о твоих настроениях. Надо думать, тебя-то и станут искать в первую очередь. Лучше пойду я. Обо мне знают гораздо меньше. Попробую что-нибудь разведать. Сегодня ведь четверг, базарный день. К вечеру многие селяне потянутся из города домой. От них я непременно что-нибудь да услышу о том, что происходит в городе. Расспрошу одного, другого, третьего...

– Нет! – вскричал Эльазар. – С ме

ня хватит! Я не желаю больше подвергать опасности других. Довольно и того, что беда с Итамаром случилась по моей вине случилась. Во всяком случае, я так считаю!

– И напрасно! – вмешался в разговор Барак. – Не надо брать на себя лишнее. – Ты здесь совершенно ни при чем. На Итамара указал жребий, значит, такова была воля Судьи Праведного, на тебе нет никакой вины. Я тоже не хочу, чтоб ты шел в город. Кроме того (мы как раз вчера об этом говорили), ты вспыльчив, слишком легко закипаешь, можешь не сдержаться и навлечь беду не только на себя, но и на всех нас. Для похода в Иерусалим, на мой взгляд, годится как раз Иеуда. Он сумеет завязать разговор с незнакомым человеком и вызнает исподволь у него все, что нужно. Раз он сам вызвался, – пусть идет, и дай Б-г, чтобы мы услышали от него добрые вести.

Эльазар на миг задумался, потом взглянул на Иеуду:

– Что ж, ступай с миром, и пусть Гсподь хранит пути твои вовеки!

– Омен! – снова произнесли заговорщики, и спустя несколько часов Иеуда отправился в путь.

Он довольно быстро добрался до дороги, ведущей в Иерусалим, но вместо того, чтобы двинуться в направлении города, свернул к Хеврону. Он брел, медленно переставляя ноги, в надежде, что его нагонит какой-нибудь возвращающийся из города крестьянин. И в самом деле, довольно скоро у него за спиной послышались шаги. Обернувшись, он увидел молодого парня, с пустой корзиной. Иеуда остановился и, когда путник приблизился, вежливо приветствовал его словами:

– Мир тебе!

– И тебе тоже! – отвечал прохожий.

– Не пойти ли нам вместе? «Дорога далека, а компания приятна». Так ведь говорит пословица, правда?

– Конечно, пойдем. С охотой и удовольствием! – улыбнулся путник. – Я тоже не люблю ходить в одиночку. Обычно я отправляюсь в путь в обществе Йоханана, моего дяди, но сегодня он вынужден был задержаться в Иерусалиме. У него тяжба с соседом. Разбор дела, наверное, продолжится до завтра, и ему придется заночевать в городе. Бедный Йоханан! Дай Б-г, чтоб хоть решение было в его пользу, тогда он хоть время потратит не зря!

– Не следует упоминать Имя Всевышнего, – сказал Иеуда. – Да и вообще не надо желать твоему родственнику победы в суде. Если правда на его стороне, праведные судьи безусловно решат дело в его пользу. А если нет, – как можно желать, чтобы ради чьего-то выигрыша нарушили они правосудие? Лучше сказать так: Всевышний да просветит судей, и да судят они по закону.

Крестьянин поглядел на незнакомца с удивлением и интересом. Видно, услышанное произвело на него сильное впечатление. Но потом все-таки возразил:

– А разве не случалось так, что люди лгали на суде, и судьям не удавалось установить правду?

– Ну, это тоже поддается объяснению, – сказал Иеуда. – Иногда приговор Небес таков, что человеку суждено лишиться части своего имущества. Тем или иным путем. Если он крестьянин, то посевы его, бывает, плохо всходят или сорняки уничтожают урожай. Порой ему не удается продать плоды своего труда за достойную цену. И это от того, что он доверился не честным торговцам, а мошенникам и обманщикам. Случается и другое. Живет на свете злодей, закосневший в преступлениях, а Всевышний откладывает суд над ним и в суде человеческом дает ему выиграть, скрывая от судей истину, не позволяя распознать истинный облик негодяя. Судьи – они, в конце концов, всего лишь простые смертные и судят, исходя из того, что слышат. Часто истец говорит не слишком убедительно, и судьи принимают решение не в его пользу, хотя правда на его стороне. Часты неясные, запутанные дела и тяжбы, и поскольку судьи, скажу еще раз, – обыкновенные люди, а не пророки, они не могут проникнуть в истину. Им не дано б-жественное озарение. Приходится применять разные допуски: судить принимая в расчет наиболее вероятный вариант, использовать указанные в Торе примеры. Но как бы то ни было, все предопределено свыше: и оправдание невинного, и наказание преступника. Сказано же раз и навсегда: «Ибо Г-споду суд».

Крестьянин вперил в собеседника восхищенный взгляд:

– Кто же ты, что говоришь со мной, словно ангел небесный? Может, ты – пророк Элияу, пришедший возвестить нам скорое избавление от руки нечестивого Рима?

– Я такой же человек, как и ты, – улыбнулся юноша. – Меня зовут Иеуда, и я из учеников раббана Гамлиела.

– Ученик раббана Гамлиела, князя Израиля, о котором говорят, что он мудр и кроток, как и прадед его старец Гилел! Если ты ученик такого великого человека, то я больше не удивляюсь, что из уст твоих являются на свет жемчужины мудрости. Нам, крестьянам, не так уж и часто доводится встречать мудрецов Израиля. Я ужасно рад, что познакомился с тобой, рабби Иеуда! Меня зовут Исахар, а отца моего Йоаш, да покоится он в мире, сам я из Эйн Пары, – это деревня между Иерусалимом и Хевроном. Отец оставил мне в наследство поля и виноградники, я обрабатываю их с помощью жены. Урожай свой я продаю в городе каждый понедельник и четверг. Живем мы, благодаря Всевышнему, в достатке и покое, и лишь одно желание у нас, чтобы поскорее избавился народ от римского ярма.

– Отчего же так тяжко тебе владычество Рима?

– Корыстолюбие этих потомков Эсава не имеет границ! Налоги и поборы... Сил нет больше терпеть их! Налоги съедают немалую часть наших сбережений, а те, у кого нет сбережений, нищенствуют, хоть и трудятся в поте лица. Римляне не знают жалости. Обращаются с нами жестоко и подло. Слышал ли ты, что произошло вчера?

– Я какое-то время не был в городе и ни о чем не слыхал. А что?

– Слышал ли ты о человеке по имени Эльяким бен Хизкия?

– Конечно. Это один из самых уважаемых людей в Иерусалиме.

– Так вот, этого старика, ученика самого Гилела, благотворителя, который был отцом сиротам и поддерживал вдов, арестовали, бросили в тюрьму и теперь хотят предать смерти.

– Ты рассказываешь страшные вещи! А известно, из-за чего римляне с ним так обошлись?

– У Эльякима есть сын, юноша лет восемнадцати. Говорят, он организовал, или хотел организовать заговор против наших поработителей. Римляне отрядили три когорты, чтобы отловить его в горах, но поскольку у них ничего не вышло, схватили старика отца.

– Мерзость! – скрипнул зубами Иеуда.

– И даже это еще не все! Они совершили куда еще большую мерзость. Юноша вернулся в город, ни о чем не подозревая. Весть об аресте отца вскоре достигла его ушей. Благородный человек, он поспешил предстать перед наместником, то есть сам отдался ему в руки, чтобы поскорее освободить Эльякима. А наместник, которого якобы тронула такая самоотверженность, отменил уже вынесенный смертный приговор и заменил его – чем ты думаешь? Послал юношу рабом на галеры! И сегодня с зарей того отправили в это страшное место, где жизнь намного хуже смерти!

Иеуда буквально оцепенел, услышав жуткую новость. Ноги его подкосились; с большим трудом он заставил себя шагать дальше. Но попытался, тем не менее, овладеть собой и спросил как можно спокойнее:

– Еще кого-нибудь схватили?

– Насколько мне известно, больше никого. Я провожал своего дядю в суд. Ханания бен Хизкия должен был заседать там, но он запаздывал, и все уже решили, что он тоже арестован – из-за сына. Когда Ханания, в конце концов, появился, все очень обрадовались и благословили Г-спода, сохранившего его от беды. Ведь в городе уже распространился слух, что многим знатным людям, чьи сыновья известны своей горячностью, следует опасаться властей. Но слух не подтвердился. Никто не был арестован, кроме Эльякима бен Хизкии.

– Ну, мир тебе, друг мой, – сказал Иеуда, протягивая руку крестьянину. – Спасибо за приятное общество, но здесь мне придется свернуть.

И, не ожидая ответа, он поспешил к товарищам, – рассказать все, что узнал.

Глава тринадцатая

Завещание Эльякима

В пещере все были потрясены и сильно испуганы. Эльазар, человек несгибаемого мужества, рыдал навзрыд о своем возлюбленном друге – так же, как рыдал когда-то Давид о Йонатане. Горе затмило его рассудок, и он принялся уговаривать друзей тотчас отправиться в Яффо и силой отбить Итамара у римлян. Но в конце концов и ему пришлось признать, что этот план обречен на провал. Кроме того, что они не имели даже малейших шансов справиться с вооруженным римским гарнизоном, было к тому же слишком поздно что-либо предпринимать: Итамар наверняка уже плыл в море на римской галере.

– Брат мой, Итамар, дорогой мой брат! – рыдая, воскликнул Эльазар, – Блаженна доля твоя, где бы ты ни был и как бы ни страдал, ибо ты принес себя в жертву ради народа своего. Да пошлет тебе спасение Благой и Справедливый и избавит тебя от рабского состояния и умножит награду твою в мире будущем!

Собравшись наконец с мыслями, заговорщики решили со всех сторон обсудить создавшееся положение и держать совет, как быть дальше. Получалось, что предан был один Итамар: схватили ведь только его отца. Никого из родственников остальных заговорщиков не тронули. Загадка выглядела неразрешимой. В конце концов, все пришли к выводу, что надо возвращаться в город. Но по одиночке. Так и поступили. Ни на кого из них не обратили внимания. Да и в дальнейшем с этими юношами ничего дурного не случилось.

Сломленный, обезумевший от горя, Эльяким тоже вернулся в свое опустевшее жилище. Днем и ночью он оплакивал несчастного сына. Друзья и знакомые приходили его утешать, но он никого не желал видеть. Лишь когда к нему постучался раббан Гамлиел, надеясь утешить и ободрить старого друга, Эльяким открыл двери своего дома.

– Праведен Г-сподь на всех путях его и справедлив во всех деяниях своих, – начал глава Израиля цитатой из Книги Псалмов.

– «Оплот прямых путей, все деяния Его – суд и справедливость», – подхватил Эльяким, – но не всегда дано нам понять пути Его, и не все Его деяния постижимы. Свет очей моих, радость сердца моего, сын мой, единственный оставшийся из всех, отнят у меня и осужден на рабскую жизнь, полную мук и унижений. И все это лишь затем, чтобы освободить меня из тюрьмы, куда я был брошен без всякой вины. О сын мой, сын мой! Если бы можно было сделать так, чтоб ты спасся, с какой радостью я принял бы смерть, лишь бы ты жил и был счастлив!

– Да, велика твоя боль, и, чувствую, нет у меня сию минуту слов, чтобы тебя утешить. Но я пришел говорить с тобой именно об этом: о будущем твоего сына, которое так тебя заботит.

– Раббан Гамлиел, величайший из мудрецов Израиля! Тебе ли не знать, что моего сына послали в такое место, откуда не возвращаются!

– И все-таки есть вероятность, что сын твой когда-нибудь вернется домой, даже если ты и не доживешь до этой минуты. А посему подумай о грядущем. Когда будет на то воля Создателя, и ты уйдешь к Нему путем всего живого, и упокоишься вместе со своими праотцами, римляне непременно конфискуют твое имущество как принадлежащее приговоренному к пожизненной каторге. В самом лучшем случае удастся разделить его между несколькими дальними родственниками, но тогда, если твой сын когда-нибудь вернется, он почти ничего не получит. Или получит очень немного. За этим-то я и пришел – чтобы подумать вместе с тобой, как уберечь Итамара от нищеты, когда он снова переступит порог родного дома. Ведь надежда всегда остается.

– Да, не зря славит народ твою мудрость и благоразумие, дорогой Гамлиел. В горе своем я даже и помыслить не мог ни о чем, кроме ужасной судьбы сына. Твой просвещенный Б-гом разум – величайшая сила. Благодаря тебе, я узнал о возможности, которая хоть и маловероятна, но, однако же, совсем не исключается. Мысль о ней согревает мне душу.

– Здесь нас никто не слышит?

– Орев, управляющий хозяйством, уехал в Хеврон, из остальных слуг в доме всего несколько человек. Но давай я все же запру двери, чтобы никто не мог нас потревожить.

Они заперлись и долго беседовали, после чего раббан Гамлиел попрощался и ушел. Но Эльяким с того дня переменился самым решительным образом. Он перестал проводить все свое время в слезах и стенаниях и начал заниматься делами.

Возвратившись наутро из Хеврона, Орев тотчас заметил перемены, в настроении хозяина.

– Тебя посетил наш глава, господин мой, – сказал раб, – и я к великой своей радости вижу, что ему удалось поддержать тебя в горе.

– Так оно и есть, Орев. Мы о многом говорили, и он рекомендовал, не откладывая, оформить завещание, и непременно заверить его у римлян. Ты же знаешь, – теперь у меня никого нет, только куча дальних родственников, и все мое имение может быть разделено на мелкие доли.

– Раз так, господин, то раббан Гамлиел, вероятно, посоветовал тебе завещать все имущество бедным. Либо Храму. Я угадал?

– Речь об этом действительно шла, но глава Израиля предложил мне другое. Нами владеет Рим, храмовая сокровищница поэтому тоже не в полной безопасности. Самое лучшее – решили мы, – чтобы все нажитое мной перешло в одни руки, дабы дом мой сохранился, а имя мое не забылось и я бы славился добрыми деяниями, как прежде. Ты, Орев, всегда был верен мне и предан душой. Я убежден – ты способен продолжить мое дело и дело отцов: щедро помогать бедным и давать деньги на всякую благородную цель. Моя убежденность неколебима; поэтому я собираюсь завещать тебе все свое состояние.

На мгновение Орев застыл, пораженный, но тут же пришел в себя, и победная улыбка скользнула по его губам. Рабу хотелось кричать от радости, но он сумел сдержать свои чувства, и бросившись к ногам Эльякима, воскликнул трагическим голосом, тщетно пытаясь выжать слезы из глаз:

– Господин мой! Добрый мой господин! Не найду слов, чтобы выразить признательность благодарность тебе за твое благодеяние! Она безмерна! Но душа моя не радуется. Горе поселилось в ней, горе и печаль – оттого, что ты не можешь завещать свое имение любимому сыну. Не было у меня большей мечты, чем служить ему так, как служил я тебе! Но что делать! Несчастному уже не помочь, ибо рабы с римских галер не возвращаются на свободу! Однако клянусь тебе всем святым в мире, что буду распоряжаться твоим имуществом точно так, как распорядился бы ты сам. Каждый, кто голодным войдет в этот дом, выйдет из него сытым, и каждый несчастный получит поддержку и утешение. Щедрой рукой и от чистого сердца буду я поддерживать мудрецов и учеников их, жертвовать на больных и бедных и пытаться спасти каждый гаснущий очаг, как это делал ты.

– Что ж, Орев, значит, я оставлю тебе все со спокойной совестью. Но не забывай никогда своей клятвы! Тогда будет жить имя мое и мое имение не пойдет прахом, а ты станешь мне вместо отнятого сына... Теперь же позови сюда мудреца Дуси: он поможет мне написать завещание, – в соответствии с законом Торы, и с римскими установлениями.

Сломя голову Орев помчался исполнять поручение своего господина.

Глава четырнадцатая

Невеста-вдова

Эльяким умер, и все жители Иудеи оплакивали его. Хоронили его в фамильном склепе при большом стечении народа. Раббан Гамлиел в надгробной речи восславил достоинства покойного: мудрость и великую ученость, Б-гобоязненность и любовь к Всевышнему, щедрость и неустанное стремление помогать бедным. И, конечно, смирение перед волей Создателя, с особой силой сказавшееся в последнее время. Слушавшие раббана Гамлиела сокрушались о великой беде, выпавшей на долю усопшего, искренне горевали о кончине столь достойного человека.

Все, однако, не только пришли в недоумение, но и сильно встревожились спустя несколько дней после похорон, узнав странную вещь: единственным своим наследником реб Эльяким сделал, оказывается, старшего раба. Люди не сомневались, что огромное состояние покойного пойдет на благотворительные нужды, и то, что «этот кананеянин», как сразу стали называть Орева, унаследовал поистине царский капитал, просто не укладывалось в голове. Известие о завещании Эльякима вызвало даже ропот, многие дерзали отзываться о покойном довольно непочтительно. Кое-кто предполагал, что Эльяким перед смертью повредился в рассудке. Иначе, дескать, не мог бы он поступить так, как поступил. Неправедно. Несправедливо.

Слухи эти, понятное дело, быстро достигли ушей Орева. Он лишь злорадно усмехнулся. Впрочем, очень быстро усмешка исчезла с его губ; раб привычно состроил горестную мину, сгорбился, понурился – он исправно делал это с той минуты как испустил дух его господин. Семь дней просидел он на земле и вообще весь ритуал оплакивания исполнял с такой тщательностью, словно потерял родного отца. Затем наступили тридцать траурных дней. Их он тоже соблюдал с великой аккуратностью, не прекращая рыдать и жаловаться, что понес невосполнимую утрату, что смерть хозяина, этого великого человека, – самая страшная беда его жизни.

Однако по прошествии траурных дней Орев сорвал с себя маску и стал в открытую наслаждаться своим несметным богатством. Начал одеваться, как богач, принялся бывать всюду, где только можно, и всячески демонстрировал свое благополучие. В какой-то мере он все-таки выполнял данную Эльякиму клятву и жертвовал деньги на благотворительные цели, но лишь в том случае, если при этом становилось известным имя жертвователя. Он добивался славы и почета. А вот творить милостыню втайне, как то имел обыкновение делать Эльяким, – такого у него и не водилось. Бедняков, приходивших к нему просить подаяния, он грубо прогонял, – разумеется, когда никто не мог его видеть.

После того что случилось с Итамаром, Тирца день и ночь пребывала в неутешном горе. Напрасно пытался отец утешить ее и ободрить. Вот и сегодня говорил он ей:

– Дочь моя дорогая! Забудь, как это ни горько, несчастного нашего Итамара. Его ведь скорей всего нет в живых. Я не могу смотреть, как ты сохнешь от тоски и слез. Слыханное ли дело, чтобы человек, отправленный на римские галеры, вернулся на свободу? Это ужасная форма рабства. Такая жизнь очень быстро убивает приговоренного. Ты должна смириться с действительностью, сколь бы она ни была ужасна. Должна смириться с мыслью, что твой жених погиб. Довольно носить по нему траур. Ты совсем молода, и, если перестанешь так страшно убиваться и плакать круглые сутки, к тебе вернется былая красота. Конечно, мое состояние – не из самых значительных, но оно не так уж и мало, а ты – моя единственная наследница. Да и семейство наше считается в Иудее знатным и уважаемым. Так что будет совсем нетрудно найти тебе подходящего жениха. Нужно всего лишь возвратиться к привычному образу жизни.

– Ах, дорогой отец! – отвечала Тирца. – Оставь, ради Б-га, эти речи, не изводи меня своими увещеваниями. Я не смогу забыть Итамара.

– Но если так – погибнет имя мое в Израиле, и не увижу я внуков! – в отчаянии воскликнул Элиезер. – Твоя мать и моя дорогая жена давно скончалась, да и слишком я стар, чтобы вновь жениться и заводить детей. Ты была у нас последней надеждой. Ты – наш долгожданный и единственный ребенок, появившийся на свет после долгих лет молений. Ты – радость и утешение старости моей, на тебя одну возлагал я все свои упования. Когда друг мой Эльяким предложил мне отдать тебя за Итамара, моя радость не знала границ. Ты ведь знаешь, как любил я твоего жениха. Больно делается при мысли, что не суждено мне увидеть вас с ним под свадебной хупой. Но так, видно, судил Творец в великой своей мудрости, и нам следует примириться с его решением.

Тирца закрыла лицо руками и горько, зарыдала.

– Ах, дорогой отец! Мало мне собственного неизбывного горя – теперь и твоя печаль заставит меня страдать! Но что же делать? Сердце говорит мне, что Итамар вернется, вернется целым и невредимым. Подумай сам – как я буду несчастна и какой это будет стыд, когда приедет мой Итамар и узнает, что я вышла за другого. Что станется тогда со мной?

– Может, отчасти ты права, – неожиданно согласился отец. – Вот и учителя наши говорили, что лишь мертвого забывает сердце, но не живого. И даже сказано у мудрецов: «Как мертвый я, и память моя изгладилась из сердец». Слышал я, что раб на римских галерах живет не более года. Исключения очень редки. Давай подождем еще несколько месяцев, может, ты наконец забудешь его. И это будет означать, что его нет более на свете.

– Отец, отец! Какую ничтожную надежду ты мне оставляешь! – прошептала девушка.

– Но посуди сама, дитя мое! Не хочешь же ты остаться жалкой, одинокой сиротой после моей смерти! – вскричал Элиезер. – Не пожелаешь жить беззащитной и никому не нужной в наше суровое и неспокойное время! А ведь день, когда Создатель призовет меня уйти путем всего живого, ближе и ближе... Ты и сама это понимаешь...

– Ах, отец, ты разрываешь сердце мое на части! – воскликнула Тирца. – Неужели и тебя придется мне когда-нибудь потерять!

– Такова жизнь, дочь моя. Поколения приходят и уходят, и рождаются новые поколения и тоже исчезают во мгле времен. Поэтому я хочу, чтобы ты еще при мне вышла замуж за человека, который будет тебе защитой и опорой, – отвечал Элиезер. – Повторяю: мы живем в тревожный, неспокойный век. Мы порабощены, страна стонет под гнетом Рима. Народ ропщет, недовольство его растет. Однажды он восстанет и стряхнет с шеи своей ярмо Эдома. И тогда горькой и тяжкой будет доля твоя, если окажешься ты одна, без родных и близких. Кто знает, буду ли я еще жив в ту пору, а если нет, то захочет ли кто-нибудь взять тебя под защиту в смутное время. И еще скажу: знай, дитя мое, что Творец создал этот мир, чтоб он существовал, а не зачах. Учили нас учителя наши: для заселения создана земля, а не для того, чтобы быть пустынной. И даже если кто не находит достойной пары для своей дочери, все равно должен выдать ее замуж хоть за кого-нибудь. А уж тогда – будь что будет. Говорят же: если у тебя дочь, а выдать ее не за кого – освободи одного из рабов своих и дай ее ему в жены.

Тирца горестно вздыхала, не произнося ни слова. Отец не хотел поучать ее и отложил разговор до другого раза. Тирца ушла от него с тяжелым сердцем. Он вынул из шкафа свиток Теилим и стал читать двадцать седьмой псалом, пока не дошел до последнего стиха: «Надейся на Г-спода, мужайся, и да будет сильным сердце твое. Надейся на Г-спода!»

Глава пятнадцатая

Выкуп Бархияу

Однажды, когда траур по Эльякиму уже закончился, Орев неожиданно появился в доме Элиезера и Тирцы. Лицо его сохраняло торжественное и многозначительное выражение.

– Позволь мне, – обратился он к хозяину, – вступить с тобой в те же дружеские отношения, что существовали у тебя с моим покойным господином. Друзья моего господина – мои друзья. Всякий, кто был дорог моему господину и внушал ему уважение, будет дорог и мне, и уважать его я стану в той же степени. За несколько недель до смерти реб Эльяким говорил: «Дорогой Орев! Я завещаю тебе все мое имущество с тем, чтобы ты распоряжался им точно так же, как распоряжался бы им я». Тебе, конечно, известно, что я исправно жертвую деньги на бедных, ибо это было правилом господина моего. Но я стремлюсь пойти дальше и укрепить старые связи, существовавшие между двумя нашими домами. Укрепить всеми возможными способами. Дочь твоя Тирца была обещана в жены моему бедному молодому господину. Вот я и хотел бы, чтоб ей досталось все то богатство, которое реб Эльяким завещал своему верному слуге. Отдашь ли ты мне в жены свою дочь?

Отец Тирцы был потрясен этими речами до глубины души. Он ощущал не только обиду, но и жгучий стыд: бывший раб посмел просить руки дочери Элиезера бен Звулуна из семьи Азарии, того самого Азарии, который был брошен в печь вместе со своими товарищами Хананией и Мишаелом за то, что все трое отказались поклоняться идолу Навуходоносора! Как смеет этот человек, чьи отцы и праотцы были рабами, заявляться вот так запросто к нему в дом и свататься к девушке едва ли не из царского рода?! Возмущенный сверх всякой меры, он хотел было резко ответить наглецу или даже выгнать его из дома без всяких объяснений. Однако Орев к тому времени был уже влиятельным, известным человеком, богачом, к тому же он и вправду занимался благотворительностью (хоть и только напоказ). Поэтому Элиезер попытался взять себя в руки и сдержать гнев.

– Уважаемый Орев! – сказал он вежливо, но холодно. – Я весьма благодарен тебе за великодушное желание сделать мою дочь одной из богатейших женщин Иерусалима. Видимо, в каком-то смысле у тебя действительно есть право просить ее руки. Ибо ты пришел как бы вместо нашего бедного Итамара. Но что поделаешь! Память о женихе еще слишком сильна в душе Тирцы. Она по-прежнему ждет и верит, что он возвратится к ней, каким-то чудом освободившись от рабства. Ни о каком другом браке она пока и слышать не желает.

– Разве случалось когда-нибудь, чтобы человек живым возвращался с галер? – пожал плечами Орев.

– Ты прав. Такое пока не случалось, – ответил Элиезер. – И я всеми силами пытался убедить дочь, что надежды она лелеет призрачные. Но, как всем известно, человеку свойственно тешить свое сердце иллюзиями.

– Раз так, мне, наверное, разумнее подождать, пока Тирца не убедится, что надежда ее несбыточна, – решил Орев. – Может быть, вскорости мы даже получим достоверное известие о гибели Итамара, – добавил он с улыбкой.

Отец Тирцы посмотрел на гостя с плохо скрытым отвращением. Вот какова она на деле – любовь раба к своему господину, которую этот тип всеми возможными способами демонстрировал целому городу! Орев заметил недобрый взгляд и угадал мысль, мелькнувшую в голове собеседника.

– А почему бы мне и не надеяться на его смерть? – спросил он вдруг. – Разве не лучше умереть, чем днем и ночью быть прикованным цепями к гребной скамье на галере? Хотя что ж мы будем об этом спорить... И без того все ясно... Скажи только, что ты согласен видеть меня своим зятем.

– Не принуждай меня давать тебе обещание, – покачал головой Элиезер. – Все равно сейчас в этом нет ни малейшего смысла, ибо Тирца не желает даже слушать про новое сватовство. Я тебе об этом только что сказал.

Орев исподтишка бросил на Элиезера взгляд, полный гнева и ненависти. Он вдруг понял, что этот, в общем-то, совсем не богатый человек абсолютно не рвется выдать за него свою дочь. За него, Орева, на сегодняшний день одного из самых состоятельных в стране людей. «Погоди же, – подумал он про себя, – ты еще об этом пожалеешь». А вслух произнес:

– Что ж, воля твоя, Элиезер. Подожду еще немного, а потом вернусь к тебе с тем же разговором. Посмотрим, как будут разворачиваться события.

Повернулся и ушел с обидой и злобой в сердце.

В это время римский наместник Валериус Гратус был отозван в Рим. Во главе огромной Римской империи стоял тогда Тиберий, но его власть была чисто номинальной: по существу, реально правил страной один из его приближенных – Люций Илиус Сианус. Последний при помощи яда убрал со своего пути большинство родственников кесаря, включая и его законного наследника Друзуса. Кроме того, он уговорил кесаря поселиться на Кипре, чтобы самому иметь возможность без помех распоряжаться делами огромной империи. На всех ключевых постах Сианус разместил своих ставленников, предоставив им самые доходные должности.

Валериуса Гратуса возвращали в Рим именно в связи с этими обстоятельствами. Вместо него был назначен новый правитель Иудеи – Понтий Пилат, известный своей жестокостью и коварством. Едва прибыв в Кесарию, резиденцию римских наместников, он неслыханно усилил давление на Иудею. Имперский гнет, казалось, достиг предела. Ничего подобного прежде страна не знала. Среди первых предписаний Пилата был указ выставить статуи кесаря во всех общественных местах и проследить, чтобы евреи поклонялись им с должным почтением, то есть с таким же, как и все остальные народы, находящиеся под римским владычеством. Вопль ужаса и отчаяния разнесся над страной, когда статуи императоров были доставлены в Иерусалим. Делегация самых именитых иудейских граждан поспешила предстать перед наместником, чтобы молить его отменить ужасное постановление. Однако наместник наотрез отказался их принять и запер перед ними ворота своего кесарийского дворца. Пять дней стояла злополучная делегация у дворцовых ворот, пока на шестой день наместник не приказал своим солдатам прогнать ее прочь. Римские солдаты с обнаженными мечами поспешили отогнать евреев подальше от глаз наместника. И тут раздался голос Бархияу, брата Элиезера бен Звулуна, обращенный к гражданам Иудеи:

– Братья! Не сдвинемся с этого места ни на шаг! Пусть увидят римляне, что мы готовы пожертвовать жизнью во славу Святого и Великого Имени Б-га Израиля! Вспомним, братья, Хананию, Мишаела и Азарию (потомком последнего являюсь я сам), которые предпочли быть брошенными в огненную печь, но не поклонились идолу Навуходоносора! Последуем же за праотцами нашими и отдадим наши жизни ради служения Создателю! Я готов к смерти!

– Ты прав, доблестный потомок Азарии! – послышалось со всех сторон. – Мы тоже скорее согласимся умереть, чем преклонить колена перед деревянными и каменными идолами!

Солдаты уже занесли мечи над головами непокорных евреев, но в последний момент Пилат их остановил. То ли он оценил мужество евреев, то ли испугался последствий, если его солдаты ни за что ни про что вырежут мирную делегацию знатных граждан провинции, и об этом станет известно в Риме. Выслушав наконец евреев, он пообещал убрать из Иерусалима привезенные статуи. Иудея была спасена от великой опасности.

В Иерусалиме народ встречал вернувшегося Бархияу криками ликования. А тот, охваченный великой ревностью о Всевышнем, высказался о римских правителях перед всем народом открыто и нелицеприятно:

– Братья! На этот раз Г-сподь наш в великой милости Своей избавил нас от ужасного несчастья. Но кто знает, что будет далее! Подобное легко может повториться. Иудея не сумеет служить своему Б-гу с легким сердцем и спокойной душой до тех пор, пока эти необрезанные нечестивцы будут оставаться хозяевами на нашей земле!

Новый наместник, желая доподлинно и в подробностях узнать, каковы настроения народа вверенной ему провинции, отправил на улицы Иерусалима своих соглядатаев, дабы одетые как простые граждане они смешивались с толпой и подслушивали все, что можно и где можно. Несколько шпионов Пилата слышали речь Бархияу. В результате еще до конца дня этот смелый человек был схвачен и отправлен в тюрьму.

На следующий день Понтий Пилат прибыл в Иерусалим. Элиезер бен Звулун поспешил предстать пред ним и просил об освобождении брата. Наместник отвечал ему с откровенным злорадством:

– Мне известно, что вы, евреи, легко расстаетесь с жизнью. Хотелось бы знать, расстаетесь ли вы так же легко со своими богатствами? Я готов освободить твоего брата в обмен на пять тысяч зуз.

Убитый горем, еле волоча ноги, возвращался Элиезер домой. Где ему было добыть такие непомерные деньги! По дороге он встретил Орева, и тот поинтересовался, чем кончилась аудиенция у наместника. Элиезер поведал ему о чудовищном требовании Понтия Пилата. Орев проговорил:

– Если бы Эльяким был жив, он бы непременно одолжил тебе эту сумму. Я, пожалуй, поступлю так же. Идем ко мне, получишь деньги, выкупишь брата.

Элиезер изумленно на него воззрился:

– Как же я смогу возвратить тебе долг?

– Да ты без труда соберешь эти пять тысяч у своих многочисленных друзей! – спокойно ответил Орев.

В тот момент Элиезер мог думать только о том, как освободить брата из темницы. Без лишних слов он пошел вслед за Оревом, поставил у него дома свою подпись под долговым обязательством и взял деньги. Через час Бархияу был уже на свободе.

Продолжение следует