[ << Содержание ] [ Архив ] ЛЕХАИМ МАРТ 2003 АДАР 5763 – 3(131)
МОЛИТВЕННИК МОЕГО ДЕТСТВА
Шмуэл-Иосеф Агнон
Отец привез мне с ярмарки новый молитвенник. Страницы
белые, красивые буквы радуют глаз, переплет восхитительный. Братья и друзья
мои, семя святое[1], любимые мои, это - мой молитвенник!
Целый день я не расставался с ним, все листал его и листал. Сколько же молитв в
небольшой книжке! Субботние и будничные молитвы, молитвы новолуния, Трех
восхождений, Начала года и Дня искупления, ханукальные молитвы и молитвы Пурима.
Владыка Вселенной, да будет благословен Он во веки веков, уместил в моем
молитвеннике чуть не все дни года. Взволнованный, сидел я со своим
молитвенником в руках. Любая страница осеняла меня благодатью. Субботы и дни
праздников дарили мне свой благоуханный аромат, и каждое мгновенье озарялось
новым светом. Я чувствовал себя, как человек, вступивший в сад, где
полным-полно сладостных плодов. Он срывает плод и ест его, берет в руки и ест,
- так и я, взяв свой молитвенник, читаю его.
Что же я читаю? Про ритуал возжигания ханукального светильника. Почему? Да потому что описание этого ритуала попалось мне раньше остального. И сразу все буквы молитвенника засияли, словно ханукальные огни, и каждая страница запела: «Твердыня, оплот спасения нашего!..»[2] И вот уже отец достает из кармана кожаный кошелек и одаряет нас ханукаль-ными монетами, печь в доме пылает, веет запахом латкес[3], мы идем и садимся за стол. Мы сидим и приходят люди с зажженными фонарями в руках, бороды их в снегу, они стряхивают с себя снег и произносят: «Благословенны пребывающие!» А мы в ответ: «Благословенны входящие!» Они рады подаркам, которые преподносит им отец, и, уходя, говорят: «Да узрим мы в предстоящем году, вместе со всем народом Израиля, братьями нашими, обновление Священного Храма! Омейн!»
Едва они покидают дом, является несколько моих товарищей. Они пришли, чтобы поиграть в юлу, в карты, именуемые «квитлех»[4], - надписи на них сделаны на святом языке, - и во всякие другие игры, в которые играют на Хануку.
Поверьте, и по сей день я ощущаю во рту вкус ханукальных латкес моего детства... Но вот я уже слышу, как «побивают» Омана. Однако позвольте, возможно ли это? На той же странице в молитвеннике расположились молитвы праздника Пурим. Властелин мира! Сколько дней, сколько недель, сколько еженедельных чтений Торы отделяют Хануку от Пурима! А составитель этого молитвенника свел воедино Пурим и Хануку! Другой на моем месте возмутился бы еще и тем, что он упустил день 15-го швата (Ту би-шват), когда празднуют новогодье деревьев и едят плоды, какими славится Земля Израиля. А я не возмущаюсь - я знаю, что только из любви к детям он не упомянул пятнадцатое швата: ведь в этот день нас не освобождают от занятий в хедере.
Вернемся к Пуриму. Что я могу рассказать вам о Пуриме такого, чего вы не знаете? Радость порождает радость. Одно доброе деяние, заповеданное нам, влечет за собой другое. «Побивают» Омана и насмехаются над злодеями, едят, пьют, веселятся, посылают подарки друг другу, одаряют и нищих, ублажают душу всяческими сладостями, с великим искусством изготовленными из сахара. Ряженые приходят, уходят, потом возникают снова: один - чернокожий, другой - турок; этот изображает медведя, тот - обезьяну. Даже люди, что круглый год надуты и угрюмы, в этот день веселятся.
Огромна радость Пурима, но длится она лишь один день. Почему? Судите сами. Десять сыновей было у злодея Омана, и всех повесили с ним заодно. Оман удостоился чести: благодаря ему одним праздником у нас стало больше; сыновья же не удостоились ничего. Ведь рядом с ним они были совсем ничтожны. Вот я и говорю: Оман, по мнению которого Израиль стоил того, чтобы отдать в казну десять тысяч талантов лишь бы его уничтожить (упаси Б-г), заслужил свое: из-за него евреям был дарован лишний праздник. Сыновья же Омана, в чьих глазах Израиль ничего не стоил, сами не стоят ничего, и потому лишь вкупе со своим отцом «включены», так сказать, в нашу однодневную радость. Да, велик Пурим, но непродолжительно само празднование. Зато в противовес ему дал нам Святой Творец, благословен пусть Он будет, праздник Пейсах, длящийся восемь дней. И каждый его день длиннее и жарче предыдущего.
Небосвод освещен ярким, греющим душу солнцем, черная земля проглядывает сквозь снег. Мир обновляется, хорошеет город, дом наш сверкает чистотой, до блеска начищена кухонная утварь, аромат карпаса и горьких трав наполняет комнаты.
На отце белый шелковый халат, и черное одеяние виднеется из-под него, как земля из-под снега. Всякий раз, когда я вижу его облаченным в белое, он кажется мне похожим на ангела, стоящего перед Всевышним и возносящего ему хвалы. За столом против отца сидит мать, на голове ее шелковый платок. Между ними - мои братья и сестры, одетые во все новое, обутые в новые башмаки. На мальчиках и шапки новые, а волосы девочек, только что вымытые в честь праздника, пахнут свежей родниковой водой.
Освящая вино, отец, возглашает: «...Всевышний, Который избрал нас из всех народов, возвысил над всеми языками»... И мир в ту же секунду возносится куда-то ввысь, а мы возносимся над миром. Я изумлен, я поражен. От единого речения из уст отца совершилось такое чудо! Мы взмываем над всей землей. Отец продолжает: «...Всевышний, Который дал нам дожить...» И мной овладевает уверенность, что не только нас довел благословенный Г-сподь до этого часа, но и само время...
Что делает отец между первым бокалом и чтением Агоды? Совершает омовение рук, обмакивает карпас в соленой воде, ест сам и дает есть домочадцам. Потом берет мацу и, разломив пополам, одну половину кладет под скатерть для афи-комана... Поднимает блюдо с мацой и громко произносит: «Вот скудный хлеб...» Что заставило отца, речь которого дышит покоем и отрадой, вдруг возвысить голос? В мире столько нищих, которым нечего есть. Потому и повысил он голос, говоря: «...Каждый, кто в нужде, пусть придет и ест», - чтобы услышали они, пришли и вкусили от нашей трапезы.
Много трудных вопросов на свете, один труднее другого. Сколько усилий потратили мудрецы, ища и не находя ответов. Да и у меня у самого припасено было немало трудных вопросов. Например, почему буква «юд» меньше всех остальных букв? Или по какой причине в утренней молитве грозных дней, в благословении «Созидающий свет...» слово «царь» написано большими буквами?
Однако в тот час я не задавал никому никаких вопросов, кроме тех четырех, положенных по ритуалу. И отец отвечал мне словами Пасхальной Агоды. Он пропел их, это пение начинается печально, зато кончается радостно: «Рабами были мы у фараона в Египте, и вывел нас Г-сподь Б-г наш оттуда»...
Братья и друзья мои, семя святое, любимые мои! Как много слилось в тех словах - такого, о чем подобает рассказывать с радостью, и такого, о чем, по правде говоря, рассказывать стыдно. Вспомним, к примеру, вопрос нечестивца, одного из четырех братьев[5], или что «вначале идолопоклонниками были предки наши». Или то, что замышлял Лаван-арамеец против Яакова, праотца нашего. От вас требуется всего лишь раскрыть мой молитвенник, и вся Агода откроется вам, весь ритуал пасхальной ночи - от «Освяти» и «Омой» и до песенки «Хад гадья», что по-арамейски значит «Один козленок». До чего мелодичен ее напев! Жаль, ангелам не знаком арамейский язык[6]
Прекрасны долгие пасхальные ночи. Весь мир напоен тонкими запахами. Приятно пахнут даже соломенные шляпы. А у меламедов - учителей - руки ласковы, язык нежен[7] Завидят своего питомца -и сразу же гладить по щекам, чтобы покорить его сердце и чтобы тот продолжал учиться на прежнем месте, у прежнего наставника.
Праздник Пейсах миновал, но солнце радости сияет и греет все сильнее. Небосвод облачен в талис цвета небывалой лазури, и цицис - кисти - тянутся вниз от его краев. Окна распахнуты, птицы щебечут и поют. Дни все длиннее, а ночи темные и сладостно-покойные. Стоит проголодаться - и мать уже протягивает мне ломоть хлеба с маслом, дух от него точно дух летнего поля, не то, что зимой, когда привыкаешь к гусиному жиру, - а ведь от него тяжелеет сердце и тучнеет тело. И я свободен от зимних одежд, и легко мне на этом свете.
Замечательно время между праздниками Пейсах и Швуэс, но особым очарованием исполнены в этом промежутке субботы. Солнце отражается в каплях росы на горах, утренний город безмолвствует. В Большой синагоге звучат приуроченные к этим субботам песнопения - в них Пресвятой, благословенно будь Его имя, называет Свой народ именами любви: «Пленница угнетенная, народ Мой, драгоценность Моя»[8] ...
Дни - все - пронизаны истинной любовью и милосердием. Мы сидим в хедере, изучаем ритуал храмовых жертвоприношений, законы седьмого и пятидесятого годов. И так же, как мы, только в небесном собрании, сидят двадцать четыре тысячи учеников рабби Акивы, которые умерли во дни, отделяющие Пейсах от Швуэс.
И когда Всевышний, поминая сыновей Своих, отдавших жизнь за Тору, плачет, орошая землю слезами, хорошеют сады, покрываясь цветами, по-новому зеленеет лес. На тридцать третий день от начала праздника Пейсах[9] вместе со своими учителями приходят в лес дети. В руках у каждого лук и стрелы. Они стреляют в сатану - тот все еще стоит между небом и землей. Дождем сыплются стрелы, пока тело врага человеческого не превращается в решето. А решето ничего не удержит. Теперь дьявол уже не может остановить поток благодати, изливаемой на мир за великое деяние Израиля, принявшего Тору.
Братья и друзья мои, святое семя, любимые мои! Знаю я, что душа каждого из вас пребывала у Синая[10] в час откровения. И когда что-то дурное в душе побуждает вас согрешить (упаси Б-г), вы вспоминаете те давние громы и молнии и немедля раскаиваетесь в нехороших намерениях. Доведись вам побывать в нашей синагоге, вы увидели бы живое подобие стояния народа пред Синаем вместе с Моше и уже всю свою последующую жизнь придерживались бы заповедей
Г-сподних и творили только добрые дела.
Невелика наша синагога и невзрачна, и открыта всем ветрам - окна разбиты, облупились стены. Но в праздник Швуэс она оживает, словно весенний лес, - на потолке натянуты нити, образующие звезду Давида, и свисают сверху пахучие зеленые ветви. На окнах наклеены вырезанные из разноцветной бумаги цветы, птицы и звери. Клянусь, даже ангел лесов не видел ничего подобного!
Великолепнее всего ковчег Торы в обрамлении свежесрубленных деревьев. Потянет ветерком - и листья на деревьях приходят в движение, и вам кажется, будто деревья дрожат от стужи. Но это не так. Это они шепчут: «Хоть мы и не удостоились, чтобы из нас сделали священный ковчег для свитков Торы, все же нам дано будет согреть своим огнем избранников, познающих Тору». Красотой убранства выделяется молитвенное возвышение; оттуда раздается напев редкой красоты -это кантор перед началом б-гослужения возглашает «Пиют а-кдомойс»[11]: народы мира спрашивают сынов Израиля, что побудило их принять на себя бремя Торы и заповедей, и сыны Израиля отвечают им.
Вы полагаете, я забыл о девятом дне месяца ав? Нет, не забыл. Более того -траур по разрушенному Храму я ставлю выше той радости, которая обитает в моем молитвеннике. Вы думаете, будто я мог забыть о Начале года, Дне искупления, празднике Кущей или о празднике Симхас Тойра? Я не забыл конечно, но день короток, а дел много[12]. И до многого в моем прекрасном молитвеннике я в тот раз не успел добраться: вечером начиналась суббота, и надо было к ней подготовиться.
Все, что предусмотрел составитель молитвенника, он сделал словно специально для меня. Но все же есть там и нечто, в чем я не нуждаюсь. Например, порядок утреннего омовения рук, благословение кистей видения[13], молитва «Шма» и освящение субботы - все это я знаю наизусть. Либо составитель молитвенника перепутал меня с моим младшим братом, либо закончил работу за год-два до того, как я подрос. Но он достоин похвалы за то, что рядом с утренними благословениями поместил описание ритуала возложения тфилин. Пока что я не достиг совершеннолетия и не обязан исполнять эту заповедь, но уже сейчас на голове и на левой руке -там, куда возлагаются тфилин, - я ощущаю щекотку, вызываемую их прикосновением.
В какое еще место заглянуть? Так много всего на свете, вот я и не ведаю, что отыскать сначала, а что - погодя. Помешкал я и решил довериться молитвеннику: раскрыл его там, где он сам раскрылся, и глазам моим предстали законы эйрува - перемещения предметов в субботу и в праздники. В то же мгновение побежала предо мной дорога, а вдоль нее - столбы, между которыми натянуты веревки[14], и на веревке - птица. Не успел я разглядеть ее, как она расправила крылья, вспорхнула и унеслась туда, где нет веревок...
Владыка мира! Такое маленькое существо - куда хочет, туда и летит. А я? Стоит мне выскочить из дому, меня сразу же останавливают и спрашивают, куда это я собрался. До чего же хочется побродить по свету, подобно пророку Элияу[15], да будет он помянут добром, или рабби Лейбу, сыну Сары[16], благословенна его память! Мне бы только позволили - взял бы я посох да суму и ходил с места на место, пока не пришел бы к реке Самбатьон[17] или в Страну Израиля.
Перелистывая молитвенник, я наткнулся на молитву путников и тотчас загнул страницу, чтоб, когда понадобится, найти ее без промедления. По сию пору не знаю, куда отправлюсь - в места, только что упомянутые, или в город, славящийся своей ешивой, чтобы изучать Тору. А может, пойду искать тридцать шесть праведников, чтобы побудить их умножить молитвы и ускорить приход царя-Мошиаха, и тогда все мы совершим восхождение в Иерусалим.
Как только я вспомнил о Иерусалиме, сердце мое радостно забилось - так бьются сердца всех сыновей Израиля при размышлениях о святом городе. И вот я уже вижу там себя, переходящего от святыни к святыне. А пока я расхаживаю, сердце говорит мне: разве ты не слышал, что в грядущем страна Израиля раскинется на весь мир? И у меня сразу же возникает опасение, что когда это произойдет, когда страна Израиля включит в себя и мой город, я так и останусь дома и уже никогда не тронусь с места. Мысль эта, ясное дело, не иначе, как искусительная. Что влечет меня: святость Израиля или дух бродяжничества? Я встал и расправил страницу с молитвой путников, показывая тем самым, что моя цель - Земля Израиля и ничто иное.
Много еще мест в молитвеннике, куда хочется заглянуть, но на рынке уже стоит шамаш и призывает:
«Израиль! Святые! Суббота святая приближается!» Я поглядел в окно и увидел, что лавки закрыты, люди спешат домой после омовения[18], красное солнце склонилось к закату, а в домах загораются свечи.
Спустился я вниз, умыл лицо и руки, переоделся в субботнее и отправился с отцом в синагогу, зажав под мышкой новый молитвенник. То есть держал я его под мышкой только сначала, а потом спохватился и взял в руку, потому что он не был достаточно заметен.
В синагоге я поцеловал мезузу и, поклонившись святому ковчегу, раскрыл свой молитвенник и начал читать «Песнь песней». Тот, кто ест свежий плод и вдыхает его неповторимый запах, способен ощутить лишь одну шестидесятую долю[19] наслаждения, какое испытываешь от чтения «Песни песней» по моему новому молитвеннику, где каждая страница источает радость и любовь.
Не успел я дочитать «Песнь песней», как почувствовал боль в руке выше локтя. Это вопреки приличиям и пренебрегая святостью места, ущипнул меня один из стоящих рядом приятелей. Остальные с любопытством смотрели и улыбались.
- Что привез тебе отец с ярмарки? -начали они спрашивать и сами же отвечали, изощряясь в остроумии: - Дырку от бублика? Скрип дверных петель? Звук рога? Освящение трапезы в пост?
Ответил я своим приятелям:
- Хотите посмотреть на подарок, подождите до конца молитвы. - А они смеются: - Он стесняется подарка и отговаривается.
Я отвечаю:
- Увидите мой подарок и сразу откажетесь от своих слов.
А они опять за свое:
- Было бы что стоящее, ты бы сразу показал.
Приятели все еще препирались со мной, когда шамаш постучал по столу и хазан начал молитву. Тогда им пришлось оставить меня в покое, и я начал молиться по своему чудесному молитвеннику. Я стоял, склонившись, и глаза мои не отрывались от текста, а сердце возносилось вверх, как сама молитва...
Б-гослужение кончилось, я поцеловал свой молитвенник и, зажав его в руке, наблюдал за отцом. Все обменивались с ним приветствиями, расспрашивали, что нового в мире, и он отвечал, вздыхая.
Как я был рад, что у меня такой отец, с которым все рвутся поговорить. И пока отца осаждали взрослые, меня обступили мальчишки. Я, не мешкая, показываю им свой молитвенник: «Это отец привез мне с ярмарки». Вытянули они шеи, взяли молитвенник, поочередно приложились к нему губами.
Один из них стал расхваливать отцовский подарок. Он сказал:
- Буквы, как сливы, а точки, как ягоды полевые.
Другой сказал, тоже воздавая должное моему молитвеннику:
- Какой красивый переплет! - И, проведя книгой по щеке, добавил: - Кожа нежная, словно у недоношенного ягненка!
Третий присоединился к похвалам и сказал:
- До чего красивая кайма на переплете - как золотая цепь. Прикрепить бы ее к одежде, и все подумают, что это цепочка от часов.
В те мгновения я был горд своим молитвенником чрезвычайно. И сказал:
- «Листайте его и листайте его»[20]. Хотите произнести благословение «Биркас а-нэ-энин»[21]? Поверьте, вы найдете его здесь. Хотите прочитать псалом «Благослови, душа моя...»[22]? Ради Б-га! Вы найдете его здесь!
Так перескакивал я с одного на другое, а душа была охвачена волнением, и приятели мои радовались, разглядывая молитвенник. Не знал я отроду, сколько у меня добрых друзей! Не раз и не два они досаждали мне, и я не оставался в долгу. Но в тот миг я осознал, что люблю их всех и что все они расположены ко мне.
Как жених стоял я среди своих друзей, а они радовали мое сердце всевозможными историями о молитвенниках. Например, о молитвеннике, найденном на кладбище; по нему молятся мертвецы[23] во время гонений на евреев. Или о молитвеннике, написанном копотью дыма, поднявшегося над сожженными: те погибли, освящая Имя Б-жье. Никто из рожденных женщиной не молится по нему, ибо получать удовольствие благодаря умершим запрещено. Но Сам Г-сподь Хранитель не натешится им в саду Эдема.
А вот рассказ о молитвеннике из Большой синагоги в Бучаче[24]. Когда в этот молитвенник заглядывает человек злобный и жестокий, из него исчезает одна буква. Потому-то и спрятал его староста синагоги. Ведь из-за грехов наших неизбывных возросло число злодеев, и страшно делается при мысли, что настанет день, и в молитвеннике не останется ни одной буквы. Кое-кто из моих товарищей негодует:
«Чтоб у этих негодяев глаза полопались! Они согрешили, а молитвенник-то чем виноват?» Другие же, напротив радуются, что им тогда не придется молиться.
И еще рассказали мне приятели историю большого молитвенника рабби Меира, сына рабби Ицхака, из общины, находящейся по ту сторону реки Самба-тьон. Этот самый рабби Меир, благословенна да будет память праведника, - автор песнопения, предваряющего чтение Торы в праздник Швуэс. Когда его молитвенник попытались внести в царскую сокровищницу, он там не уместился; для него вообще любое помещение мало -так он огромен.
Не остался забытым и молитвенник рабби Гадиэла по прозвищу «Младенец»[25], - того самого что был росточком с муравья. По нему во второй и в пятый день недели десять убиенных праведников[26] читают: «Приравняли нас к скоту, ведомому на убой...», и Михаэл, ангел-заступник Израиля, вторит им: «Смири ярость Твою и смилуйся над драгоценным достоянием Твоим, которое Ты избрал...».
Упаси Б-г, чтобы я почувствовал зависть, когда шла речь об этих молитвенниках: человеку ведь свойственно любить то, что у него есть. И я снова протянул свой молитвенник друзьям, дабы они рассмотрели его как следует.
Один взял его в руки и говорит:
- Твой молитвенник хорош, но я видел такой, что еще лучше этого. Его привезли из Иерусалима. Переплет - из коры оливкового дерева, на коре вырезаны очертания Святого Храма, а на первой странице написано: «Отпечатано в Иерусалиме, святом городе, да отстроится и утвердится он вскорости. Омейн!»
Я говорю ему:
- А с чего ты взял, что мой молитвенник не отпечатан в Иерусалиме? - И пока я произношу эти слова, сердце мое замирает и руки слабеют,
Он берет молитвенник и читает: «Отпечатано в святой общине Петрокова»[27].
Тогда другой мой товарищ говорит с сомнением:
- Не слышал я что-то, будто есть такой город на свете.
Третий спрашивает:
- Да разве кто-нибудь знает это чудное название?
Четвертый заявляет:
- Определенно Петроков ваш находится в Греческом царстве злодейском.
Пятый качает головой:
- А я вам говорю, что назван этот город по имени необрезанного! Петр ведь не еврейское имя, правда?
В конце концов кто-то из друзей завершает спор:
- Ну и молитвенник привез ему отец! И смеется:
- Подарочек, которым воистину можно гордиться.
В общем, потом они долго вышучивали, задирали меня, подтрунивая над моим молитвенником, пока им это не надоело. А уходя сказали, дружно сморщив носы и скривив губы: «Петр из Петрокова».
Я остался один и, прижавшись лицом к молитвеннику, сказал: «Властелин мира! Сотри в милосердии Твоем великом то слово, что причинило мне горе и навлекло на меня позор. Пусть в моем молитвеннике будет начертано слово "Иерусалим"! И все дни своей жизни я стану молиться Тебе, как молятся в Иерусалиме, святом в городе!». Я снова заглянул в молитвенник. Увы! Слово «Петроков» по-прежнему стояло на своем месте. И черные буквы его, огромные, отвратительные, пугающие, делались все чернее, буквально вонзаясь мне в глаза...
Но я не отпрянул назад. Видано ли, книга молитв у меня в руках, а я дрогну? Открыл я молитвенник в другом месте -и нет никакого Петра, нет Петрокова, но только разноголосое пение молитв, святых и грозных, долетают до меня со страниц.
Я стал читать с того места, которое открылось взору: «...И приведи нас в Сион, город Твой, с ликованием, и в Иерусалим, священную обитель Твою, на радость вечную». И сердце мое задрожало, как будто трудно ему стало оставаться в груди и оно рвется куда-то. И вместе с ним затрепетала сама молитва. Не только одна; все молитвы будней и субботы, молитвы новолуния и других праздников затрепетали, словно птицы. Или мне так почудилось. И вдруг меня осенило, что молитва всех молитв - это мольба о восхождении в Иерусалим. Так я стоял, листая молитвенник, пока снова не дошел до Пасхальной Агоды.
Братья и друзья мои, семя святое, любимые мои! Что рассказать вам такого, чего вы не знаете сами? Когда я вникал в Агоду, предо мной возникло три великих слова: «В будущем году в Иерусалиме!». В тот же миг на глаза мои навернулись слезы. Не слезы стыда или горечи, но слезы радости. Они капали прямо на бук-I вы, пока те окончательно не расплылись, будто сам молитвенник заплакал вместе со мной.
Что еще мне добавить? О чем еще поведать? С другой стороны, пристало ли быть многословным в этом нашем таком долгом изгнании? Я поцеловал свой молитвенник, поцеловал буквы и сказал: «Да, пока мы в изгнании. В будущем году - в Иерусалиме!»
Перевод с иврита Н. Файнгольда
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru
[1] Семя святое («зэра кодэш») — так в Танахе именуется святой народ, сыны Израиля (см. Ишаяу, 6:13).
[2] Слова ханукального песнопения.
[3] Латкес — картофельные оладьи, которые принято готовить на Хануку.
[4] Квитлех (идиш) — «записки» — разновидность карт, которыми ученики хедера (еврейской начальной школы) играли на Хануку.
[5] См. Пасхальную Агоду.
[6] Ангелы говорят на святом языке, на иврите. См. Вавилонский Талмуд, трактат Шабос (126).
[7] «Руки ласковы, язык нежен...» — Во время пасхальных каникул родители ребенка могли сменить учителя.
[8] «Пленница угнетенная» — народ Израиля в изгнании, уповающий на избавление; таково название песнопения, написанного поэтом Шломо бен Гвиролем.
[9] Праздник Лаг ба-омер.
[10] «Душа каждого из вас пребывала у Синая...» — Наши мудрецы, будь благословенна память о них, указывают, что души всех сынов Израиля (и тех, кому предстояло появиться на свет лишь в грядущем) присутствовали на горе Синай во время откровения и внимали словам Моше, обращенным к народу: «Не с вами одними заключаю союз... не с теми только, что стоят здесь с нами перед Г-сподом Б-гом нашим, но и с теми, которых ныне нет здесь с нами...» (Тора, Дворим, 29:14).
[11] Пиют а-кдомойс — «предваряющее песнопение» (иврит).
[12] «День короток...» — скрытая цитата из трактата «Пиркей овойс» (2:20): «Рабби Тарфон говорит: "День короток, работы много, и работники ленивы; плата велика, а хозяин подгоняет"».
[13] Кисти видения — цицис.
[14] Натянуты веревки...» — Веревки, натянутые между столбами, определяют границу поселения, в пределах которой действуют законы эйрува.
[15] «Подобно пророку Элияу...» — Как сказано в Агоде, пророк Элияу странствует по свету и посещает каждый еврейский дом, когда там происходит обряд обрезания, и во время пасхального ритуала.
[16] Рабби Лейб, сын Сары, — один из сподвижников Бешта (рабби Исроэла Баал-Шем-Това). В соответствии с хасидским преданием, он блуждает по свету, скрывая свое имя, и везде совершает добрые дела.
[17] Самбатьон — согласно Агоде река, ограждающая страну, где живут десять колен Израиля, изгнанные из Северного царства (со столицей Шомрон) ассирийским царем Шалманеса-ром в 3205 г. (555 г. до н.э.).
[18] Имеется в виду погружение в микву (бассейн для ритуального омовения), совершаемое перед наступлением субботы.
[19] «Одну шестидесятую...» — Согласно Талмуду — количество, которым в определенных ситуациях можно пренебречь; здесь — нечто незначительное, что в счет не идет.
[20] «Листайте его и листайте его» — См. Пиркей овойс, 5:28.
[21] «Биркас а-нээнин» — благословение в благодарность Всевышнему за наслаждение; его произносят, например, когда вдыхают аромат благоуханий, плодов и трав.
[22] Псалом 104.
[23] «Молитвенник... по которому молятся мертвецы...» — Во время гонений на евреев было принято молиться на могилах праведников и просить их о заступничестве в мире истинном. Те, по представлениям детей, в свою очередь должны были молиться и, следовательно, нуждались в молитвенниках. Здесь и далее мы сталкиваемся с образцами религиозного фольклора, несущего на себе отпечаток детской фантазии.
[24] Бучач — город в Восточной Галиции, где родился Ш.-Й. Агнон.
[25] Рабби Гадиэл по прозвищу «Младенец» — герой одноименного фантастического рассказа самого Агнона.
[26] Десять праведников казнены римлянами за нарушение указа, изданного после восстания Бар-Кохбы и запрещающего обучение Торе. В числе их погиб приговоренный к мучительной смерти рабби Акива; он скончался, когда на устах его были слова молитвы «Шма Исра-эль»: «Г-сподь один».