[Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2002 ТЕВЕС 5763 – 12(128)
Роман и вымысел
Давид Маркиш.
Стать Лютовым.
Роман. — СПб. :
Лимбус Пресс,
2001. — 256 с.
В. Григорьев
Книга израильского писателя Давида Маркиша об Исааке Бабеле вышла в свет в России в конце прошлого года, так что время сиюминутных рецензий миновало. Зато настала пора обсудить роман на более серьезном уровне, поразмышлять над тем, что создал писатель. А заодно и вспомнить прошлые труды Д. Маркиша, поговорить о его герое, сделать кое-какие прогнозы и перебрать заново: что вошло в роман, а что автор – то ли по какому-то расчету, то ли просто по незнанию – оставил вне пределов повествования. Думается, в этом больше смысла, чем в разборах фабулы и сюжета, колоритности деталей и особенностей писательской манеры...
Наверное, об Исааке Эммануиловиче Бабеле все же стоило написать именно такую книгу – мифологическую, романтическую, веселую, чуть в стиле самого этого незауряднейшего писателя. Но сразу огорчает невыразительный ее заголовок, хотя известно: псевдонимом «Лютов» пользовался сам Бабель во время своего пребывания в Конармии... Все же у Маркиша речь идет больше не о том, как стать Лютовым, а о том, как жить под этим псевдонимом, причем жить именно Бабелю. Тем более, что под названием романа – специальное пояснение: «Вольные фантазии из жизни писателя». Есть и аннотация, указывающая: автор пользовался при создании сего произведения «бабелевскими дневниками и другими уникальными источниками». Думается, однако, в этих источниках речь не о превращении Бабеля в Лютова, а о том, что случилось уже после этого превращения.
Д. Маркиш смело возвращает героя из путешествия «в Лютовы» обратно. Но при этом дает ему третью фамилию – уже чисто авторскую: «Гросман», что, по нашему мнению, тоже нельзя счесть удачным, ибо такой еврейской фамилии (с одним «с») в природе не существует. А если таковая и встречается, то в силу явной неграмотности. И у наиболее известного Гроссмана – Василия, и у его однофамильца – Леонида, и у массы других Гроссманов фамилия пишется через два «с», что диктуют слова на идише, ее образующие: «гросс» и «ман». Первое переводится, как «большой», второе – «мужчина, человек».
Дальнейшие замечания – скорее рекомендации к возможным последующим переизданиям. И тут сразу укажу на небрежную редактуру романа: следовало убрать выражения типа «волнительно», не употребляемые в русском литературном языке (несмотря на то что их можно услышать даже от футбольного комментатора В. Маслаченко, вообще-то достаточно грамотного и интеллигентного). Стоило бы также почистить текст от ряда корявых словосочетаний, вроде «на которых на улице» с дальнейшим (в следующей фразе) «на поклон» и т.п. Впрочем, подобных малоудачных выражений в книге немного.
Написан роман с большим тактом и в соответствии с известной нам историей. В нем неординарные персонажи, такие, например, как Яков Блюмкин, Нестор Махно, Николай Рерих, Юрий Олеша (по фамилии, кажется, нигде не названный, но угадываемый по репликам и авторским комментариям). Причем это именно действующие персонажи, то есть совершающие поступки, влияющие на развитие сюжета, что-то важное говорящие, объясняющие, предрекающие. В этом смысле не очень ясно, почему автор отказался от ряда иных фигур, роман несомненно украсивших бы: скажем, от таких, как одесская теща Бабеля – усатая старуха Гронфайн, которую знало полгорода, называвшая зятя преимущественно по фамилии. Что, к слову, подметил наблюдательный И. Ильф и использовал в романе «Двенадцать стульев»: мадам Грицацуева называет Остапа также по фамилии – «товарищ Бендер».
Через весь роман Д. Маркиша проходит история с пулей Наполеона, сопровождаемая коллизиями слежки за писателем со стороны парижского резидента ОГПУ Громова: читатель наверняка вспомнит его резюме на доносе – «террор». Запоминается и происшествие с гусем, изложенное параллельно самому Бабелю, рассказавшему сходную историю в «Конармии» – в главе «Мой первый гусь»; только там гусь бегает по двору, а Маркиш помещает его в чулан. У Бабеля прекрасно выписан начдив – и Маркиш сходно и мастерски описывает подобную фигуру начдива-6 Савицкого.
Еще из «Конармии»: «Впереди полк
а, на степной раскоряченной лошаденке ехал комбриг Маслак, налитый пьяной кровью и гнилью жирных своих соков...» Бабелю в тот момент еще не было известно, что позже он со всей своей бригадой покинет буденновское войско, соберет так называемую «Армию правды» и довольно успешно будет противостоять красным вместе с батькой Махно. Сорокачетырехлетний Григорий Савельевич Маслаков, награжденный за польскую кампанию двумя орденами «Красного знамени», как говорилось в приказе, «на почве пьянства и демагогии» увлек за собой значительную часть бойцов 19-го кавполка и вместе со своими казаками оказал почти разгромленному тогда батьке большую помощь.
С Маслаковым Бабель в период его пребывания в Первой Конной встречался, и было бы чрезвычайно интересно услышать его мнение по поводу поступков комбрига, хотя бы в передаче Д. Маркиша. Несомненно, скандальная, но живописная его фигура только бы обогатила роман. Хотя, конечно, основные события в жизни Маслака прошли тогда, когда сам Бабель уже покинул Конармию. По его свидетельствам, конная армия предстает войском казачьим и служащим исключительно Советской власти. На самом деле, как пишет Роман Гуль, «слитая из мужиков-партизанов, красных казаков, калмыков, черкесов, бандитов, во главе с командирами-царскими солдатами, ставшими генералами, эта странная Первая Конная армия... о коммунистах отзывалась не иначе, как с полным презрением». Сам командарм порой отдавал приказы, которые в центре прятали в дальние уголки сейфов, чтобы они не попали на глаза Льву Троцкому, а в штабах вообще не знали, как их расценивать. Наиболее известный – от 16 октября 1920 года, отданный конармейцам, направляющимся штурмовать белогвардейский Крым, стоит привести полностью: «Славные товарищи, орлы, бойцы и защитники Советской республики! После геройской борьбы с польской шляхтой мы должны покончить с золотопогонниками генералами и белыми бандами. Мы должны во что бы то ни стало взять Крым, и мы возьмем его, чтобы потом начать мирную жизнь. Немецкий барон делает отчаянные усилия, чтобы удержаться в Крыму, но это ему не удастся. Ему помогают изменники революции – евреи и буржуи. Но достаточно будет решительного удара славной конницы, и предатели будут сметены. Будьте стойки и беспощадны. Крым будет наш! Командарм Буденный».
Приказ этот вполне в стилистике романа, и стоит лишь сожалеть, что места ему там не нашлось.
И. Бабель в «Конармии» пишет о Несторе Махно и махновцах, притом не сказать, что пишет очень объективно. Как говорится, в стиле времени. Утверждает, к примеру, что Махно в своей Повстанческой армии упразднил конницу. Однако среди сил, боровшихся в Гражданской войне, у батьки была едва ли не самая боеспособная конница под командованием легендарного А. Марченко, предательски уничтоженная красными лишь после взятия Крыма. У Д. Маркиша в романе Иуда Гросман встречает Махно в зале парижского кафе «Ротонда»: батька там бывал – нечасто, но бывал, и тому есть подтверждения. Кажется, именно в «Ротонде» сделал свой снимок писатель Лев Никулин, встретившийся с Нестором Ивановичем в Париже. Рядом – дочка Махно, Леночка, очень любившая отца... Снимок напечатал в 1929 году журнал «Огонек», и Никулин сопроводил изображение Махно кратким комментарием: «Как ни странно, он мечтал о возвращении на родину...»
Многое, что в романе Д. Маркиша связано с Махно, выглядит наиболее мифологично, а местами просто-напросто неправдоподобно. Даже непонятно почему – в отличие от его же романа «Полюшко-поле», где Махно едва ли не впервые изображен живым и вполне реальным человеком. Новый батька ни внешне, ни внутренне оригиналу не соответствует. Начать с внешности: Махно носил тогда (это было модно) короткую щеточку усов, но в романе он назван «усачом», что выглядит явной натяжкой – не применяем мы этого определения, например, к Ворошилову, который носил такие же усы!
В романе Д. Маркиша батька хвастливо заявляет: «Я сам, собственноручно казнил за погромы атамана Григорьева, голову ему отрубил под Александрией». Вряд ли он мог такое сказать, поскольку все происходило вовсе по-иному, как свидетельствует тогдашний начальник махновского штаба А. Чубенко: «Я, будучи наготове, выстрелил в упор в него и попал выше левой брови. Григорьев крикнул: “Ой, батько, батько!” Махно крикнул: “Бей атамана!” Григорьев выбежал из помещения, а я за ним и все время стрелял ему в спину. Он выскочил на двор и упал. Я тогда его добил». Дело действительно происходило под Александрией. Добавим – в селе Сентове. Как видим, никакими ужасами вроде отрубленной головы тут и не пахнет: историческую правду нет нужды подменять домодельной мифологией.
Еще один миф – перебивающийся шитьем тапок бывший грозный атаман. Нестор Махно действительно умел и любил сапожничать, о чем тот же Д. Маркиш так красочно написал в романе «Полюшко-поле»: Махно с детства приходилось обувным ремеслом зарабатывать на жизнь – семья сильно нуждалась, отец рано умер, оставив мать с пятью детьми на руках. Лучше всего у юного Нестора получались веревочные лапоточки, их-то он и стал мастерить на чужбине, только веревочки делал разноцветные, что очень украсило его продукцию. Однако явный миф, что батьке якобы предлагали наладить промышленный выпуск его товара, но дело так и не сладилось...
А вот по поводу предложения редактировать сочинения Нестора Ивановича – тут уж никаких мифов нет: Махно явно испытывал трудности с изложением своих мыслей. Во всяком случае, он принес только что написанные мемуары Марку Алданову с просьбой посмотреть их и снабдить предисловием. Тот Махно принял, попросил обождать в прихожей, вернулся в кабинет, открыл окно и сбежал: видно, отказать авторитетному просителю не смог, а править текст и писать вступление не нашлось сил... Тоже история, вполне подходящая к рассказанному Д. Маркишем.
Остается добавить кое-какие мелочи. Например, что Бабель напечатал первые рассказы в горьковской «Летописи»: на это есть намек в романе – когда казаки вышвыривают его сундучок, среди выпавшего белья и фотографий мелькнет ноябрьская книжка «Летописи» четырехлетней давности. И верно: рассказы вышли в свет в 1916 году, были они подписаны псевдонимом «Баб-Эль», автора тотчас привлекли к уголовной ответственности за «кощунство и покушение на ниспровержение существующего строя». Горький тогда посоветовал молодому литератору не торопиться с публикацией очередных своих произведений, что Бабель скрупулезно и выполнил. Следующая его публикация относится к 1923 году. За это время он успел повоевать в царской армии против румын и германцев на Румынском фронте, против генерала Миллера – на Северном (это уже в Красной армии), против белополяков – на Юго-Западном, о чем написана «Конармия», переменил множество профессий, позже работал в ЧК, репетировал в Тифлисе и Петрограде, сотрудничал в ряде газет, путешествовал... Он действительно посетил Париж, где выступал на I конгрессе Всемирного форума писателей и присутствовал на заседании палаты депутатов французского парламента, в Москве и Киеве пропадал у голубятников, гонял чаи и пил водку с чекистами, наблюдал сквозь специально устроенное окошечко кремацию поэта Эдуарда
Багрицкого.
Роман Д. Маркиша заканчивается сценой из далекого тогда будущего. В камеру арестованного Гросмана приходят трое тюремщиков совершенно ясно для чего. Раньше, завершая создание образов своих героев, автор предлагал своеобразные экскурсы в их будущее – это был найденный им и очень удачный прием: так мы проследили финал жизни чекиста Блюмкина, поэта Хомякова, нациста Миллера, наркомпросовца Севы Григоровича, машинистки Кати Мансуровой. Для самого Бабеля – вернее, Иуды Гросмана – такого экскурса в будущее не потребовалось: оно, впрочем, хорошо известно.
...Исаака Эммануиловича Бабеля арестовали 15 мая 1939 года, когда казалось: ужас 37-го миновал. Взяли его по месту жительства в Переделкино, через несколько месяцев судили и приговорили к «десяти годам без права переписки», что означало немедленный расстрел. Он был уже трижды женат, его дети разбрелись по свету: старшая дочь Наталья оказалась в Вашингтоне, средний сын Михаил сделался художником и выбрал для жительства Москву, как и младшая дочь Лидия, освоившая архитектурную профессию. Именно о ней Исаак Эммануилович, бывало, говаривал своим разнообразным гостям: «Ишь, какая страшненькая уродилась... Зато замуж не отдам, на старости лет будет отцу утешение».
Увы, все обернулось по-другому. В заключительном разделе романа Иуда Гросман утверждает, что всю жизнь писал сказки. Наш современник литератор В. Пьецух считает главы «Конармии» своеобразными стихотворениями в прозе. В свое время их называли очерками. Но пожалуй, дело не в том, что он писал, что задумывал писать, что считал удачей, что нет... В финале романа обращает на себя внимание фраза Иуды Гросмана: «Мне есть что вспомнить». Вероятно, для Исаака Бабеля она была бы крайне важной, хотя автор и вложил ее в уста мифическому Иуде.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru