[Архив]        ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2002 ТЕВЕС 5763 – 12(128)

МАМОНТЫ В ОБЛАКАХ

Леонид Коваль

Когда на Мошке Фундатера, пятнадцатилетнего еврейского мальчика, как звезда с неба, упала любовь – первая и последняя, он ничего лучшего не мог придумать, как пойти к реб Ицхоку. Реб Ицхок не был Мошке ни близким, ни даже дальним родственником, но он был ребе, а в те давние времена было принято обращаться со всеми своими бедами и радостями к раввину, которого наивные жители местечек считали доверенным лицом Всевышнего. Блажен, кто верует, но со времен благополучного избавления от египетского рабства еврей нес раввину свою душу на вытянутых ладонях, на которых нередко рядом с ней, душой, оказывались и вполне материальные предметы, от которых было грех отказываться, ибо сказано: отвергающий добро творит зло. Так что же остается простому еврею? Следовать заветам предков, беречь как зеницу ока то, что в народе передается от отца к сыну, и не дай Б-г, чтобы кому-то пришла в голову кощунственная мысль отменить или исправить правила, сложившиеся на протяжении тысячелетий еврейской истории. Кому это может взбрести в голову считать себя умнее всех своих предков и повернуться к ним спиной? Мошке все это прекрасно знал, он посещал хедер, учил Тору, зубрил Талмуд и не видел никаких причин не делать того, что обязан делать каждый еврей.

И все равно он не пошел бы на сей раз к реб Ицхоку, не приснись ему этот красный, как земля в долине Сеннаар, сон. Это уже потом, проснувшись, Мошке понял, почему весь сон был окрашен красным, как кровь, цветом. Ну конечно же, потому, что Б-г вылепил первого человека из красной глины и назвал его Адамом, что по-еврейски и означает краснозем. И жене Адама, подумал Мошке, Всевышний дал такое же точное и конкретное имя: Хава – несущая жизнь.

Мошке не стал бы, проснувшись, разбираться с этими именами, но ему вдруг захотелось узнать, что же обозначает имя его возлюбленной – Песя. Свое полное имя – Моисей – и что за ним стоит, Мошке знал давно, но Песя... До вчерашнего дня ему и в голову не приходило, что это имя поднимет его в небо. Мошке повторял это имя, это слово, оно рождалось в груди, как стон, и медленно, тягостно медленно, как мед, поднималось к гортани, обжигая ее сладостью. А когда из гортани оно выкатывалось в рот и из него, наполнив его сладким медом, вырывалось наружу, то вдруг преображалось в шелест леса, течение реки, порыв ветра. Странно, что еще вчера утром он не знал ни вкуса этого имени, ни самой Песи, и если бы он не узнал ее, то никогда бы не увидел этого красного, как пламя, сна. Но вчера он увидел Песю, вчера подарил ей первого мамонта – с чего это взбрело ему в голову подарить ей именно мамонта? – и в первую же ночь оказался он в раю. Может быть, подумал Мошке, это был не сон и он на самом деле жил эту ночь в раю, вместе с Адамом и Хавой гулял по райскому саду и ему было стыдно и сладко смотреть на них, обнаженных, особенно на Хаву? Но счастье было в том, что они сами этого не знали, ибо уже потом Всевышний в гневе воскликнул: «Кто сказал тебе, что ты наг? Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?» Но это произойдет потом, а сейчас Адам и Хава, невинные и святые, гуляли по райскому саду, и Мошке подошел к ним и спросил, может ли он привести сюда Песю.

– Песя – это твоя Хава? – догадался Адам и, тронув рукой латаную-перелатаную Мошкину одежду, спросил с удивлением: почему у тебя такая странная кожа, Человек? Ведь ты такой, как я, смотри, какой я гладкий, белый, чистый. И Хава...

– Песя очень на нее похожа, – сказал Мошке, – вот увидишь.

– Возвращайся скорее! – крикнула ему вдогонку Хава, когда Мошке, наскоро сотворив из облаков мамонта, отправился на нем за Песей. А она уже ждала его у своего дома, и Мошке не удивился, увидев ее, закутанную в легкую прозрачную ткань, которую сорвал ветер, едва пустились они в обратную дорогу. Когда Мошке посмотрел на себя, он увидел, что и его тряпье летит вслед за Песиной накидкой. Мошке смотрел на Песю и поражался ее сходству с Хавой, и это сходство еще более стало очевидным, когда они вместе гуляли по райскому саду, а он и Адам шли чуть впереди, приподнимая перед Хавой и Песей тяжелые ветви деревьев, усеянные диковинными плодами, и листья падали к их ногам, стелясь красным ковром, дабы уберечь ступни их девичьих ног. Хава повела Песю к дереву, росшему в самом центре сада, на нем висели самые лучшие в саду яблоки, красные, налитые прозрачным соком, они так и просились в рот. Но Хава дала Песе только поиграть ими, отчего она вся зарделась и Мошке, перехватив ее взгляд, почувствовал такой удар крови, что чуть не проснулся.

Мошке не знает, чем бы закончилась эта прогулка по райскому саду, если бы Адам не пригласил всех полетать над землей и посмотреть на людей.

«Каких людей, – подумал Мошке, – если кроме нас никого еще вообще нет на земле?»

Но эта мысль, мелькнув как опавший лист, тут же угасла в его сознании, и он вместе с Песей, Адамом и Хавой стал парить над долиной Сеннаар, омываемой Тигром и Евфратом, как вдруг до него донесся многоголосый человеческий крик и в то же мгновение огромное белое облако пыли укрыло землю, будто на нее набросили саван.

– Рухнула Вавилонская башня, – сказал Адам.

– Почему она упала? – в страхе спросил Мошке.

– Потому что Отец наш решил наказать людскую дерзость и смешал языки, – услышал Мошке в ответ.

– Про это я уже читал, я хожу в хедер, – сказал Мошке.

– Он много читает, – добавила Песя.

– Что он много делает? – спросила Хава, но Мошке уже задавал Адаму вопрос, который вдруг осенил его, как молния:

– Но если Б-г смешал языки, почему мы понимаем друг друга? Ты и Хава? Я и Песя?

– Спроси у реб Ицхока! – успел услышать Мошке в ответ и проснулся.

Разве мог после этого Мошке не пойти к реб Ицхоку? Он пришел и, умолчав о своем красном библейском сне, задал мудрому старику один из своих вопросов:

– Реб Ицхок, – спросил Мошке, – если один человек любит другого человека, они могут очутиться у ворот рая?

– К вратам рая нас может вознести только молитва, идущая от сердца, сын мой, – ответил ребе, – поэтому в раю поселяются души праведников, покидающих по воле Б-жьей нашу грешную землю.

И тут Мошке впервые в жизни посмотрел на старика с недоверием и подозрением. У Мошке была светлая голова, и он запоминал наизусть то, что поражало его воображение. И то, что он вспомнил сейчас, было как раз из этой категории, а из этой категории было письмо Исроэла Бешта, которое тот написал чуть ли не двести лет назад своему шурину Гершону. В первый день Рош а-Шона, сообщал Бешт, я, вернее – моя душа при помощи знакомых тебе заклинаний поднялась в небо и увидела там такие чудеса, которые еще никто и нигде не описал. Когда душа моя очутилась у врат рая, то она узнала много знакомых и незнакомых лиц, облетевших мир от края до края на луче... Я долго бродил по небесам, пока не очутился в Храме мессии...

Мошке подумал, что и он сам мог бы сейчас написать точно такое же письмо или в крайнем случае рассказать обо всем реб Ицхоку устно. Но ему не хотелось обижать старика, и уже больше для приличия, чем для интереса задал он ему один из своих вечных вопросов:

– Реб Ицхок, – спросил Мошке, – что такое любовь? Это все равно, что душа? Или душа – это только то место, где живет любовь?

Пятнадцатилетний влюбленный мальчик вдруг почувствовал свое превосходство над седым, в длинных пейсах мудрецом. Тот уловил в голосе Мошке эти странные нотки и от удивления зажмурил свои абрикосовые глаза. Но отвечать он должен был, хотя понимал, что его гость уже заранее знает ответы. Реб Ицхок остался верен себе.

– Если говорить о душе, Мошкеле, – слукавил старик, – то твои древние предки считали, что она обитает в крови и потому нам нельзя есть мясо до того, пока из него не будет удалена вся кровь, и тебе, как еврею, это должно быть известно. – Реб Ицхок посмотрел мальчику в глаза и увидел в них плохо скрытую улыбку, но отступаться не стал. – Теперь, сын мой, я скажу тебе еще одну истину, тоже известную каждому еврею: любовь не что иное, как суета сует, ибо сказано: все браки совершаются на небесах, и наш Г-сподь за сорок дней до рождения ребенка назначает ему жену или мужа в его предстоящей жизни. Ты задал мне трудные вопросы, сын мой, – улыбнулся ребе с облегчением и добавил – краснеть так краснеть: – Тебе, Мошкеле, следовало бы еще раз повторить про себя Б-жественные заповеди, в них ты найдешь все, что нужно знать человеку на все случаи жизни, и это тоже известно каждому еврею.

Реб Ицхок мог этого не говорить. Мошке знал все наизусть. И то, что Всевышний на горе Синай открыл пророку Моисею, как учитель ученику открывает алфавит, десять заповедей морали, и то, что Моисей построил скинию-святилище и ковчег из дерева ситтим и обложил его чистым золотом снаружи и изнутри, а затем возложил в него скрижали с десятью заповедями. Мошке мысленно повторил их: почитай отца и мать свою; не желай жены ближнего своего, ни раба его, ни вола его, ни осла; не укради; не убий... Мошке повторял заповеди и вдруг поразился своей кощунственной мысли: в заповедях нет слова о Любви. Сам Всевышний не решился заточить Любовь в золотые одежды заповедей.

Всевышний смешал языки для всех, кроме влюбленных.

Мошке посмотрел на реб Ицхока, как на памятник, – с уважением и сожалением.

...Конармейцы лежали на опушке леса, среди травы с густыми побегами подорожника. Мошке потрогал руками серебристо-серые листья, между которыми трубочками поднимались вверх желтые цветочки, напоминавшие вставших на хвост змей. Семена посыпались на лицо, попали в рот, катились за ворот. Мошке лежал, словно перевязанный этими длинными желтыми веревками цветов.

По небу плыли облака, и одно из них как две капли воды было похоже на голову мамонта. Мошке стоило только приделать к голове туловище и четыре ноги – благо хватало для этого облаков. И вот поплыл по небу огромный мамонт. Подгоняемый ветром, он помчался, полетел в сторону Бобруйска, где его, мамонта, ждет не дождется Песя.

«Все началось с мамонта», – любил повторять Мошке. И сейчас он мысленно произнес эти слова, и они, словно ангелы, подхватили его и унесли высоко-высоко в небо и по нему – далеко-далеко назад, на целых три года назад, и опустили в тот день, когда он впервые увидел Песю. Тогда  ему было пятнадцать лет. Что такое пятнадцать лет для бедного еврейского мальчика в те годы? Это голод, холод, заштопанные штаны, залатанная рубашка, прыщавое лицо и глаза, наполненные слезами и тоской, как колодец водой и дохлыми котятами. Пятнадцать лет – это распухшая голова от желаний и невозможности их осуществить. И смутная, как весенняя прохлада, надежда на любовь. С большой буквы и маленькой тоже.

... Однажды на каком-то пепелище – их хватает на земле, когда по ней идет война, – Мошке нашел в золе серебряное кольцо. Скорее это было бывшее кольцо, потому что края оплавились, и надеть его на палец нельзя было, не поранившись. Серебро почернело, и на его поверхности, словно на коже лица престарелого человека, появились темные, как маковые зерна, пятна-точечки. Мошке долго разглядывал свою находку, озирался по сторонам, будто искал хозяина этого кольца. Но кругом лежала лишь выгоревшая земля, спаленные хаты, и черный пепел присыпал стежки между бывшими домами. Вдали на окраине конармейцы расседлывали лошадей. Они устали, и лошади, и люди: это работа не из легких – рубить врага пополам. И теперь они, смиряя возбуждение, пытались отойти от недавнего боя. Конское ржание, людской говор, смех доносились до пепелища, и Мошке никак не мог понять, что реально, а что нереально в окружающем его мире: обуглившееся серебряное кольцо или то, что ветер приносил с окраины только что взятой польской деревушки. Мошке стал пристальнее разглядывать кольцо, словно стараясь убедить себя в том, что происходящее не сон, а реальность, и тут он обнаружил на внутренней стороне кольца какие-то буквы. Мошке приблизил находку к глазам, вгляделся и вскрикнул от неожиданности: две буквы еврейского алфавита, витиевато переплетаясь, четко выделялись между оплывшими гранями – М.П. Ошеломленный Мошке выронил кольцо в пепелище и отступил на несколько шагов – так бывает, когда человек неожиданно видит перед собой смерть. Когда Мошке опомнился, он захотел еще раз взглянуть на кольцо, на две буквы, эти таинственные и манящие знаки, и бросился к тому месту, где уронил его. Мошке стал лихорадочно разгребать золу руками. Пот прошиб Мошке, он размазал его по лицу вместе с черной золой, но кольцо не находилось... И Мошке подумал, что все это ему показалось, что не было никакого кольца с двумя буквами еврейского алфавита, что это – всего лишь наваждение, а жизнь с конским ржанием и людским смехом билась там, на окраине сгоревшей польской деревушки, и Мошке побежал туда, к людям.

Мошке бежал, задыхаясь от нетерпения, и вместе с ним по небу бежали облака, густые бело-синие над головой, постепенно, по мере приближения к горизонту, чернеющие. Между облаками в редких просветах синело небо. Казалось, оно заглядывало в щели, как любопытный ребенок, чтобы посмотреть, что там творится на вздыбленной войной земле.

Что могло увидеть небо на этой земле? Ничего такого оно не могло увидеть, кроме бегущего по пепелищу польской деревушки красноармейца-буденовца, приземистого, как такса, человечка, только что потерявшего в пепелище чужое серебряное кольцо с двумя буквами еврейского алфавита. Небо не могло знать, а может, знало – ведь оно все должно знать, – что человек этот успел прочитать две хитросплетенные воедино буквы, и теперь всюду, куда бы он ни глянул, видел их тонкую таинственную вязь. «М» и «П», «М» и «П», «М» и «П» – Мошке и Песя, Мошке и Песя, Мошке и Песя – каждый шаг в такт отбивал эти имена, и бежавший Мошке боялся остановиться, чтобы не прервалась эта чудная музыка, бившаяся в нем, как сердце. Облака не отставали от него, они знали, что нужны этому бегущему человечку, и они разрывались на части, опережая Мошке, и снова сливались в одну большую тучу, как бы подчиняясь Мошкиной фантазии, готовые по его первому взгляду превратиться в огромных мамонтов. Но Мошке было сейчас не до них – перед его глазами чернело кольцо, и он чувствовал на пальцах следы ожога. Неведомый доселе страх вошел в его сердце, страх липкий, жирный, от которого можно было задохнуться. Страх был такой, какой Мошке почувствовал под Молодечно, когда кавалеристы ринулись на белополяков, и один из них рубанул саблей по подпруге Мошкиного седла, и он вместе с седлом перелетел через голову коня. И когда он летел через голову, то успел подумать, что шея коня с земли кажется длиннее, чем сверху, когда летишь через нее. Ой как хотелось Мошке, чтобы эта шея никогда не кончалась, потому что с кем же останется Песя, если эта шея быстро кончится.

Огромные бело-синие мамонты улетали за его спину, и Мошке сбавил бег и унял сердце, которое билось как барабан. Он увидел расседланных лошадей, своих боевых товарищей, но тревога не уходила из него, будто ей очень захотелось попариться в горячем Мошкином сердце. Наконец он остановился, передохнул и с разбега упал в траву. Солнце, выплывшее из-под облаков, ударило Мошке по лицу теплой, даже горячей рукой, он невольно запрокинул голову и увидел перед собой синее небо, точно такое, как Песины глаза, которые неожиданно посмотрели на него в то прохладное весеннее утро, когда он шел по главной, Муравьевской улице города Бобруйска...

Через плечо у Мошке была переброшена веревка от лотка, на котором источали свои ароматы баранки, булочки, печенье, испеченные бабушкой Дыней. Редкий прохожий бросал грош или копейку и, на ходу съедая горячую сдобу, спешил по своим делам. Торговать Мошке так и не научился. Может быть, потому, что стеснялся людей. Он стеснялся показываться людям, потому что постоянно видел себя как бы со стороны. И что он мог увидеть при этом? Коротконогого мальчика с носом картошкой, с круглым, как блин, лицом, с лукавыми глазами, смотревшими на мир с вечным немым укором, неизвестно только почему. Эти глаза, казалось, так и норовили выкатиться из орбит, словно им было мало того, что они видели, им обязательно хотелось увидеть мир своей, другой, скрытой стороной. Не все выдерживали затяжной жалящий взгляд Мошкиных глаз.

Только Песя, увидев его впервые, выдержала и улыбнулась. А потом подошла к нему и сказала:

– Какой ты смешной, мальчик! – и рассмеялась так, что в глазах Мошке стало танцевать солнце, а за ним и он сам, и Песя, и весь-весь мир. Он вдруг растворился в солнечном танце, растворилось небо с пушистыми белыми облаками, улицы и голые, еще зябнувшие по утрам деревья – все завертелось, запрыгало и увлекло его за собой. А когда он открыл глаза, то увидел новый мир – перламутровый с примесью аквамарина. В одно мгновение оделись в зелень деревья, раздуло веселые щеки небо, заблестела умытая весенним дождем улица, и витрины магазинов улыбались ему, как человеческие глаза.

Постепенно из нового мира выплыло лицо девочки с серыми глазами и белой, как парное молоко, кожей.

– Ты кто? – спросил Мошке.

– Песя. Мой папа Самуил Шендерович работал банщиком. Он всем делал красную спину и умер. А ты кто?

– Я Мошке.

– Здравствуй, Мошке, – сказала Песя. – Посмотри, какие красивые облака.

И что, вы думаете, тут произошло? Ничего особенного, если не считать, что именно в этот момент Мошке увидел первого мамонта. Он увидел сначала его голову, огромную – наверное, на четверть неба. Но стоило Мошке захотеть – а он вдруг очень захотел, – как соседнее облако подплыло к мамонтовой голове, пристроилось к ней и обратилось в туловище. Теперь Мошке осталось дорисовать хвост и ноги. Это был сущий пустяк. Уже через две секунды за Песиной спиной летел подгоняемый ветром живой древний мамонт.

– Песя, – сказал Мошке, не сводя глаз с неба, – хочешь, я подарю тебе мамонта, хочешь? Подожди, только наброшу на его шею веревочку, и ты поведешь его по улице, как собачку. Хочешь?

– Хочу, Мошке, – сказала Песя.

– Ну так бери его, вот он за твоей спиной.

Она спокойно повернула голову, и посмотрела на небо, и увидела мамонта, которого нарисовал Мошке, и взяла в руки конец веревочки, и повела мамонта за собой.

Представьте себе, что сделалось с Муравьевской улицей Бобруйска, когда по ней шла Песя с мамонтом на веревочке, а рядом с ней шел Мошке, словно царский паж, но с лотком на шее, и его круглые лупастые глаза сияли, будто золотые червонцы. Мамонт не отставал от них ни на шаг – он плыл по небу тихо и покорно, как огромный бумажный кораблик. Свободной рукой Песя взяла руку Мошке, и он почувствовал теплоту ее кожи, мягкой и нежной, как воздух...

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru