[Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2002 ТЕВЕС 5763 – 12(128)
Коднер и Сын
Израиль Петров
I
Пятый «б» начал проходить алгебру, и на первом уроке, дабы объяснить понаглядней буквенные обозначения, учительница вызвала к доске Яшу Коднера. Она спросила, сколько ему лет и сколько папе (класс заинтересованно притих), а затем, по обыкновению гуляя между партами, продиктовала условия задачи.
– Яше Коднеру – тринадцать лет, а папе – тридцать два года. Рассчитайте, когда папа будет в два раза старше сына.
По математике Яша шел первым, победил в городской олимпиаде, и уже тогда люди знающие сулили ему некие вершины... Он обозначил искомое число латинской буквой «X» и сразу составил уравнение. Оказалось, что отец будет в два раза старше его через шесть лет, то есть случится это в 1941 году.
Осенью 1941 года, а точнее – 27 ноября, в четверг утром, Залман Коднер шел по Большой Молчановке.
Город был прекрасен. Дома выпрямились и стояли не для того, чтобы в них жили, а сами по себе, как деревья в лесу. Улицы, избавленные от машин и пешеходов, просматривались далеко вперед. Около родильного дома № 7 не толкались, как прежде, неприятно счастливые толпы мужчин. Всюду – нетронутый белый снег, который жалко топтать, и в тишине изредка по-татарски переговаривались дворники.
Как в восемнадцатом году, подумал Коднер.
Он чувствовал себя заодно с городом, несокрушимым и вечным, а не с теми, кто покинул его. А в восемнадцатом году тоже бежали и тоже заколачивали квартиры, и наказывали дворникам беречь добро.
Мерзлый газетный лист трепался по ветру, и Коднер издалека засек крупные буквы заглавия. Хотя Яша глубоко в тылу, постоянно чудилось, что мальчишка пробрался на фронт. И в поисках знакомой фамилии просматривал первые страницы газет, особенно о связистах... Одной рукой придержал лист, другой – счищал ледяную корочку, залепившую строчки.
Герои-связисты
Малоярославецкое направление (спецкорр. ТАСС). Ефрейтор Закотыркин, красноармейцы Чебыкин и Фридлен вблизи вражеских окопов исправляли линию...
Больше фамилий не было, и, читая дальнейшее, думал о своем. Откуда взял, что Яша – на фронте? Взбредет же в голову такая глупость!
...вражеская пуля вывела из строя Чебыкина. Сделав раненому перевязку, Закотыркин приказал вынести его в безопасное место, а сам под огнем противника нашел обрыв и восстановил связь.
Яша гуляет по Архангельску, там даже не бомбят. Разговаривает с американцами по-американски... И, продолжая путь, Залман Коднер похвалил себя за отцовские чувства.
Свернул в ворота. Прошел по двору, ставя ноги в чужие следы, чтобы не провалиться в снег, и по каменным, сильно выщербленным ступеням – ломом сбивали лед – спустился в подвал. Прежде чем постучать, долго и старательно отряхивался.
Дверь зеленая, доски пригнаны неплотно, и когда явились отпирать – в самом крупном просвете что-то оранжево загорелось. Гостеприимно защелкали замки.
– Входи, входи, Залман! По случаю войны не дают электричества, так мы со свечкой...
– Здравствуйте, Александр Кириллович.
– Здравствуй... Руки, извини, заняты.
Они вошли в комнату, щедро освещенную свечами. Пламя тускло отражалось в полированном дереве, ярко – в золоте канделябров, весело играло на пестроте блюд, заполнивших стол.
Коднер тронул маленькую бутыль, очень удобную в употреблении – то, что прежде звалось «шкалик», а в первые советские годы – «рыковка» и не выпускалось уже лет десять.
– И подревнее кое-что найдется, – сказал хозяин. – Приди, любезный гость, краса моя и радость! Приди! Тебя здесь ждет и кубок круговой...
– Руки бы вымыть, Александ
р Кириллович...
– О, ты, как доктор, руки моешь... Егор, слей гостю!
Александр Кириллович засмеялся и, взяв со стола вместительный дорогой фужер, проводил к умывальнику.
Пламя свечей, изгибавшееся под ветром дыхания, вытянулось тонкой прямой стрелой. Комната приняла вид строгий и затененный, как картина, поступившая на реставрацию.
Хозяин и гость ели каждый по-своему. Гость – вяло, без видимого удовольствия, как человек, которого потчуют кулинарными деликатесами, – восхищается, славит искусство повара, а под конец: «Теперь хорошо бы картошечки с соленым огурцом!» Хозяин, напротив, удивительно ловко работал
руками: и когда подливал напитки, и когда очень согласованно действовал ножом и вилкой. Он читал стихи, воспевающие некий вельможный обед:
Душистый анемон и крины
Лиют на брашны аромат, –
прерывал себя при совпадении блюд и кричал: «Егор, подай гостю!»... после чего следовало: имя совпадающего блюда, короткая пауза, смешок – и хозяин сам пододвигал требуемое.
– Залман! – кричал хозяин. – Зачем Остоженка – Метростроевская?.. Они ее протоптали? Они там царских коней на заливных лугах пасли?.. С какого года в Москве, Залман?
– С восемнадцатого, Александр Кириллович.
– А я – с четырнадцатого... Да не с года, не с года четырнадцатого! С четырнадцатого века!.. Где сейчас Хилков, внизу, к реке, сельцо было – Киевец. В четырнадцатом веке выехал к Ивану Калите из Киевской земли боярин Родион Нестерович с дружиной. С той поры я в Москве живу... Остоженка – до чего наше слово! Остоженка, чувствуешь?.. А Пречистенка? Как они Пречистенку-то!.. Да там все дома наши! Дом 7-й – Всеволжского, дом 11-й – Лопухина, 13-й – Давыдову-отцу, 17-й – Давыдову-сыну, 18-й – Яньковой, 19-й – Долгорукову, 20-й – Ермолову, 21-й – Потемкину...
Когда Потемкину в потемках
Я на Пречистенке найду,
То пусть с Булгариным в потомках
Меня поставят наряду!
Хозяин быстро и ловко опрокинул в рюмку черную жидкость из большой бутылки.
– Стройте свое, пожалуйста! И называйте, как угодно... хоть Шарикоподшипниковская! Пожалуйста! А это – наше, наше!
Свечи маслянисто плавились, укорачиваясь в длине.
– А теперь про нас вспомнили, – говорил хозяин. – Как Знаменку в улицу Фрунзе – не помнили. Теперь в военкомат приглашают: вы кадровый офицер... старой службы... хорошая школа... нужно готовить резервы... Родина в опасности... А я не царский офицер. Я не царский офицер! Не царский офицер!.. Егор, подай гостю!
После некоторого молчания и как бы передохнув, хозяин повел более спокойную беседу. Он человек мирный, потерпевший, а оттого терпеливый – заведует складом на Екатерининской улице. И например, на складе – ватные штаны. По ведомости, например, 3240 пар, а в наличии – 1803. И завтра, например, прибудет военный приемщик штаны забрать...
– И что же, Александр Кириллович, вы хотите, например, от меня?.. Если их тысяча, а должно быть три тысячи... За одну ночь... две тысячи...
– Егор, налей гостю! – Хозяин мелко засеменил по дорогому ковру в дальний буфетный закуток. – Тысяча, три тысячи – это, Залман, арифметика. Спроси у сына, он тебе расскажет из высшей математики. Там все возможно! Подставляем латинскую букву «X» и путем преобразований... все возможно!.. Спроси, спроси сына, Залман!
– Яша – в армии, Александр Кириллович.
– Как? – Хозяин высунулся из-за буфета. – Родному сыну «бронь» не мог обеспечить? – И закричал: – Завтра прибудет приемщик!
– «Бронь» у Яши была, – сказал Коднер. – А за ваше дело не волнуйте себе сердце. Завтра принесу приемочный акт. И безо всякой буквы «X».
– Тост, Залман, тост! Выпьем за Якова Залманова Коднера, чтоб стал Героем Советского Союза!
– Я сам Герой Советского Союза. Столько лет в торговле работаю и ни разу не сел.
Чокнулись.
Прощание было довольно длительным, так как хозяин изображал одновременно и себя, Александра Кирилловича, и лакея по имени Егор.
– Егор, подай гостю пальто! – И подавал.
Противиться бесполезно. На все вежливые «спасибо, не стоит» – грозный рык:
– Егор, служить разучился!
В качестве самого Александра Кирилловича хозяин сказал:
– Поцелуемся, Залман!
И почеломкались.
Хотя со стороны хозяина поцелуй был скорее символический: обнял гостя, сблизился с ним губами, но едва ощутил дыхание на своем лице – отпрянул и поспешно закашлялся, чтобы скрыть брезгливость.
II
Весной 1917 года, сразу после революции, которая впоследствии именовалась февральской, а тогда ходила в мартовских, Залман Коднер устраивался на службу в магазин Елисеева. Так как заранее облюбовал должность – разносить по домам покупки – и так как знал, что от исполняющего эту должность требуется вид бодрый, взгляд живой, руки проворные, ноги быстрые, то таким именно и предстал перед Григорием Григорьевичем Елисеевым. И был зачислен.
Хотя чаевые платили не звонкой монетой, а почтовыми марками (население, до лучших времен, упрятало серебро), Залман Коднер неукоснительно этих марок добивался. И не стерпел, когда горничная выпроводила его, оставив себе назначенные ему марки...
– Зачем украл серебряную ложку? – чинил допрос Елисеев.
И поскольку хозяин изображал возмездие, то Коднер, соответственно, покорность судьбе: моргал длинными ресницами и мелко дрожал... Украл для мамки... на корову...
– В какую цену у вас коровы?
– Сто рублей... – И Коднер глубинно вздохнул, давая понять, сколь недостижимо-громадной кажется ему эта сумма, и тем самым вызывая хозяина на эффектную щедрость, не отягощающую карман.
– На! – сказал Елисеев. – Пошлешь домой... И чтоб ложек не воровал! А то никто у меня покупать не станет – пойдем ты да я по миру. – И довольный собой, хозяин удалился, наказав вернуть украденную ложку по принадлежности.
Что и было исполнено.
В обществе двух веселых дам и веселого их повелителя Залман Коднер изображал веселое раскаяние.
– Откуда ж ты такой в православной нашей столице? – хохотал хозяин ложки, он же повелитель дам, он же молодой офицер по имени Александр Кириллович.
– Из Житомира... – тянул Залман.
– Из Жидомира? – И хозяин прибавил к ста рублям Елисеева свои двести. – Ну, развеселил меня... из Жидомира...
Дамы хихикали, каждая на свой лад.
Эти деньги, триста рублей, можно было послать матери, и она несомненно приобрела бы корову, если бы таковая, то есть мать, у Залмана Коднера вообще имелась.
Зимой восемнадцатого года он изображал рабочего-кожевника. Ходил от дома к дому, вытягивая из списка жильцов, трудно, по складам складывая определенного рода фамилии: Гринберг, Баренбойм, Мееровский... И когда в Георгиевском переулке нашел Коцев, бывших владельцев зеркального магазина, то поселился у них, оберегая квартиру от уплотнения, ибо сам – пролетарского классу.
Он сказал Пинхасу Коцу, брат которого был в Австралии: «Для вас здесь все кончено». И Пинхас Коц уехал, а Залман Коднер женился.
Далее он изображал почтительность. Почтительно, до дна души сознавая собственное ничтожество, учил человека, подобранного на улице в рваной шинели солдата, как извлекать доходы из сугубо мирных занятий, которые (доходы) делились из почтительности таким образом, что Залману Коднеру доставались три их четверти, а компаньону по имени Александр Кириллович – одна.
Он изображал властного мужа, а жена – верную подругу жизни, тихую, раз навсегда испуганную. Она так и скончалась в этой роли, предоставив ему полную возможность изображать заботливого отца. И какая была на самом деле, Залману Коднеру неизвестно.
Сын Яша изображал способного, пылкого, несколько прямодушного молодого человека. Вся беда в том, что Яша таким и был на самом деле. Вот, например, как поступил он, прочтя в вечерней газете следующую заметку.
Все силы – на разгром врага!
Московская артель «Цигхимпром» (председатель В. Степанова, технический руководитель – инженер З. Коднер) освоила производство мисок из бумажной массы для доблестных бойцов Красной Армии. Миски, покрытые огнестойким водонепроницаемым лаком, похожи на эмалированные, выдерживают высокую температуру, не бьются и не ломаются. Отличный подарок! Добрым словом помянут бойцы работников артели!
Прочитав эту заметку, Яков Коднер – сын Залмана Коднера – пошел в институт и сдал «бронь».
– Тебе что, жить надоело? – кричал отец.
– Ну, подумаешь! – смеялся сын. – Одним математиком меньше, одним солдатом больше...
– А если одним мертвяком больше? – еще сильнее кричал отец.
А сын еще веселее смеялся:
– Что ты? Я волосатый – люди говорят: счастливый.
Газета, писавшая о Залмане Коднере – инженер, удостоилась редкой чести – ее прочли целиком, включая передовую.
Отец торжественно встал.
– Яша, в тяжелую годину бедствий, когда Родина призывает сынов своих... – И вдруг почувствовал, что плачет. – Яша... именем мамы... памятью мамы...
Сын тихо сказал:
– Во всем переулке – только двое годных на фронт. Один удирает в Новосибирск с институтом. Другой делает миски из бумажной массы.
– Разве бы я не хотел, Яша?..
Но сын уже спускался по лестнице, довольно естественно распевая песню, которой научился два года назад на строительстве метрополитена:
Мальчики вы, мальчики,
Мальчики-касатики.
Кто построил Метрострой?
Одни волосатики.
Однако сын не учел степени отцовского могущества.
Через пять дней он был отозван из пехотного училища и как специалист по связи отправлен на переподготовку в Архангельск.
III
От коменданта г. Москвы
Военным трибуналом за незаконное хранение оружия и хищения приговорены к высшей мере наказания – расстрелу Зохан М.К., Сергеев А.А., Ковалев Е.П. Приговор приведен в исполнение.
Александр Кириллович аккуратно сложил газету и отодвинул на край стола.
– Ну расстреляли и расстреляли... – Минуя бокалы, налил вино в железную, зеленого цвета кружку и выпил.
Раз Залман взялся – значит, сделает. На то он и Коднер, чтоб из таких дел выпутываться. За то и деньги получает. А другой и не сможет!.. В наличии – 1803, по ведомости – 3240...
– Твое здоровье, Залман!
Александр Кириллович снова выпил. Он сидел в темном своем подвале, то зажигая, то гася свечи, и ждал Коднера. Тот ушел накануне, забрав все ключи от склада и приказ, подписанный Александром Кирилловичем, по которому всем служащим предоставлялся отгул.
«С военным приемщиком не столкуешься – кому охота голову подставлять?.. А за такое... Ну, если бы сто пар... двести...»
В который раз принимался вычислять: 3240 минус 1803... То представлялось, как щедро наградит Коднера, – ничего не жалел... То – Коднер попался. Или, еще хуже, грузит со своими людьми оставшиеся штаны... И вот – трибунал... приговор в исполнение...
Александр Кириллович выпил. За дверью послышался шорох, и женский голос позвал его. Он только выругался.
– Александр Кириллович, – сказала женщина, – Фиалковы-то вчера съехали. Сам ко мне в дворницкую приходил. Сто рублей дал и карточку хлебную – береги, мол, добро, Люба. – Женщина засмеялась. – За книжки свои боится...
– Нищим буду! Последним нищим! – закричал Александр Кириллович. – Все берите! Ничего не хочу!
Приступ бескорыстия длился минут пятнадцать.
IV
Завладев ключами и распустив служащих, Залман Коднер провозился на складе ночь и утром вывез 183 пары штанов, оказавшихся лишними. К семи часам явились нанятые им люди, изображавшие заведующего и подсобный персонал, а уже в половине девятого на грузовом расхлябанном ЗИСе, у которого весело дребезжали передние стекла, подъехал военный приемщик.
По званию – младший лейтенант, только что из училища, и, казалось, более всего озабочен тем, как бы окружающие не приняли его за интенданта-тыловика. Он связист, на склад командирован по случаю. Могли бы другого послать, да сам напросился: три месяца в Москве не был.
Внимательно проглядывая ящик за ящиком, лейтенант прошел по всему фронту, восхитив служащих мгновен-ностью расчета:
– Всех ящиков – 15. В каждом по длине – 18 пар, по ширине – 12. Значит, 12 умножить на 18, умножить на 15 равно 3240. – Строго осведомился: – У вас сколько по ведомости?
– Столько и будет, – сказала толстая женщина, – 3240... Глазастый...
Лейтенанту была приятна похвала, исходившая от человека взрослого и опытного, и, показывая свои таланты, тут же, на глаз, определил площадь и объем каждого ящика, соразмерил с вместимостью кузова и скомандовал:
– Грузи!
Подписывая приемочный акт, старательно дул на перо, и губы деловито выпячивались.
– Может, чаю попьешь? – предложила женщина.
Но он спешил. Времени в обрез, а надо еще заскочить домой. На днях с трудом вырвался из Архангельска... Машина тронулась, стреляя из-под колес фонтанчиками снега. Толстая женщина долго махала лейтенанту.
Садовая застроена баррикадами. Свободен для проезда узкий ущельный коридор, ограниченный справа зеленым, а слева – красным огнем. Звеня стеклами, грузовик скользил меж двух этих огней.
Лейтенант жаловался, что ужасно зарастает, хоть каждый день скоблись – волос жесткий, тупая бритва не берет. А дома, в столе – отличные шведские лезвия, отцовские
запасы.
– И отца призвали... – сказал солдат, заранее уверенный в положительном ответе.
Лейтенант молчал.
– А отец-то кто? – спросил солдат.
Лейтенант с минуту подумал.
– Инженер.
Перед въездом в Георгиевский переулок, под аркой, болтался красный фонарь, и грузовик резко затормозил.
– Проезд закрыт, – объявил шофер.
Лейтенант выпрыгнул из кузова, едва не потеряв очки, и пошел по тропинке, протоптанной меж сугробами, сильно двигал правой рукой, левую упер в переносицу.
Когда отошел достаточно далеко, солдаты заулыбались.
Возвращался лейтенант медленно, оглядывался через шаг, так что шофер дважды, с вежливой требовательностью, просигналил. После гудков лейтенант припускался бегом и поддерживал дужку левой рукой. Но очень скоро переходил на шаг, опять озирался, и рука опускалась. Очки
прыгали.
– Не застал, – догадались солдаты.
Грузовик катился по мерзлой колее. Лейтенант показывал фотографию покойной матери, и солдаты, уйдя с головой в шинель, говорили:
– Молодая...
V
Хозяин провел гостя в комнату, где тлела красная нить электричества и, помогая ей, сияли свечи.
– Егор, мечи все на стол! – И быстро забегал от одного буфета к другому.
Старинные часы, выполненные в виде пещеры, из глубин которой посверкивает циферблат, а стук механизма сопровождает эхо, – «пещера» показывала четверть восьмого. Еще одни часы (тоже старинная и дорогая вещь, – их чуточку портил маятник, похожий на веревку, какой в уборной спускают воду) опережали «пещерное» время на пять минут. Были в комнате и третьи часы с ясно читаемой монограммой: ПРОФЪ. ФIАЛКОВЪ – часы-кузница: кузнец со щипцами, наковальня, маятник-молот...
– Что я нашел, Залман, не угадаешь. Альбом разыскал, дедушкой составленный... У нас – все по полочкам, а он – в простоте: вали до кучи, там разберемся.
На столе, действительно, лежал прямоугольный альбом в красном сафьяне, с золочеными застежками в форме дубовой ветки. Розетка и по-французски: souvenir.
11 февраля 1844 г.
Месяц по небу гуляет,
Тихо и тепло...
Что же сердце замирает,
Что ж так тяжело?
Ноет грудь, душа рыдает
И сильней болит...
Федот-конюх потерял два недоуздка с жеребят. Велел Егору, чтоб высек. После, сказывал Егор, он бранил меня в людской. Б-г с ним, я ему прощаю.
Дни за днями бегут,
С ними ночи идут,
А тоска все со мной,
Все далек мой покой!
14 февраля 1844 г.
Феофана Беспятова продал Николаю Аркадьевичу Дурново на своз. Давно надлежало разорить это осье гнездо. Егор сам свез Феофана в Глебовское. Оттуда отправят в Саратовскую вотчину. Слава Тебе, Г-споди!
Было время, – давно
Пролетело оно, –
И я весел бывал,
И я горя не знал.
Как луч солнца, игрив,
Как струя, говорлив,
Я не знал мрачных дней,
Безотрадных ночей...
В ночи Егор привел ко мне Наташку.
– Я уладил дело, Александр Кириллович, – сказал Коднер.
Но хозяин читал из альбома:
А теперь! Я грущу,
Как могила, молчу...
Встал и пошел на Коднера.
Я не верю друзьям,
Их словам, их слезам,
Я смотрю на людей,
Как на хищных зверей!
– Я сделал дело, – упрямо сказал Коднер.
– Залман! – крикнул хозяин. – Ты понимаешь, это писал мой дед. Я дергал его за бороду, когда был маленький... В ночи Егор привел Наташку... Даже Остоженки не оставили – Метростроевская! – Попятился и грузно поклонился, сияя лысиной. – Залман, я обязан тебе жизнью. – Стоял в поклоне, и шепот его, глухой и мягкий, шел из спины: В Тушино видели их танки. Они захватили Озерецкое. – И распрямился. – Ты спас весь наш род, Залман.
Они сидели за столом. Хозяин угощал, чаще подливая, чем подкладывая. Но гость пил мало.
– Да не бойся ты за своего Яшу! – успокаивал Александр Кириллович. – Сидит где-нибудь с друзьями... вот как мы с тобой...
Коднер молчал. Он несколько оживился к концу, когда заговорили о вознаграждении. Долго не хотел назвать сумму. Ссылался на войну, на всяческие расходы...
– Если я спас тебе жизнь, сам и назначь, сколько она стоит.
– Ты спас весь наш род, – торжественно заверил хозяин.
– Тем более... набавь за дедушку.
Но набавлять хозяин не спешил. Он в долгу не останется. Вдруг Залман не успеет уехать, застрянет в городе. Тогда пусть приходит сюда, на Большую Молчановку. Здесь его наде-о-ожно упрячут... И хозяин стал поносить немцев.
Выпили.
– Залман, – приставал хозяин, – как тебе удалось? Ну скажи – я набавлю.
Коднер посмеивался, уклончиво вертел головой.
– Скажи – в пять раз набавлю!
– Столько у тебя нет.
– Есть! – кричал хозяин. – В сто раз есть!.. Думаешь, я все тот же рубака-Сашка?.. Да я богаче тебя, понял! Я самый богатый человек в Москве! Пусть только они придут... самый богатый...
Он был совсем пьян.
VI
Война укоротила трамвайные маршруты – так близко подошла она к городу.
Залман Коднер ехал в трамвае.
Две девочки легко уместились на одной скамейке, и та, что сидела подле окна, говорила:
– Обыск был. Продуктов – прямо завались. Муки одной пять пудов, рису пуд... – Девочка с таким жаром перечисляла чужие запасы, точно сама ими владела. – Масла пуд сливочного, сахару два пуда...
– А сахару – песку или рафинаду? – спросила подруга.
Коднеру захотелось сделать что-нибудь для этих девочек, но пока думал что, они уже вышли. На их месте сидел рабочий и спал. Голова моталась из стороны в сторону.
Старик читал вслух газету:
– Вчера немецко-фашистские полчища устремили свой удар на пункты И, К, Р. Кое-где им удалось несколько оттеснить советские войска.
Люди заспорили, какие пункты скрыты под буквами. Женщина в ватнике доказывала, что К – это Красково. Сама из Люберец, знает.
– Значит, Малаховку заняли? – испугалась женщина в шубе.
Рабочий проснулся и сердито сказал:
– Чего панику разводите?
И все замолчали.
Коднер знал, о каких пунктах идет речь в сообщении: Истра и Клин заняты немцами, а в Рогачево – бои. Видимо, сейчас, в эту минуту, немцы бегут по льду через канал, а в наших штабах отстукивают приказы: задержать... преградить... отбросить...
Старик читал газету:
– Зинаида Щеголихина заведовала магазином № 19 в Ростокино...
Это была та самая заметка, содержание которой пересказывала девочка у окна. Вагон ахал:
– На всю жизнь наворовала!
– Муки пять пудов!
– А масла сливочного сколько?
Коднер улыбнулся. Его всегда смешила людская способность завидовать запасам столь мизерным. Он присел напротив рабочего и заговорил:
– Это что! И не такие «жуки» есть!
Как обычно, сослался на хорошего знакомого, который принял склад с ватными штанами, и сторожиха этого склада рассказала ему...
– Ну вот, что бы ты сделал? – спрашивал Коднер рабочего. – У тебя полторы тысячи штанов, а нужно, чтоб было три. И сроку – одна ночь.
– Не знаю, – вяло сказал рабочий.
Коднер засмеялся.
– Штаны лежат впритирку, свернутые пополам. Приемщик считает сгибы. Сколько сгибов, столько штанов. Важны сгибы, а не штаны. Понял?
– Нет, – сказал рабочий.
Залман Коднер жалел этих людей. Их участь – работать по двенадцать часов. Он был терпелив с ними, снисходителен к неповоротливому разуму.
– Возьми в руки свои штаны, выровняй по складке, сверни, чтобы манжет был у пояса. С другой стороны будет тот самый сгиб. Теперь сложи пополам, у колена, каждую штанину. Два сгиба. Понял?
– Сволочь, – сказал рабочий. – Приемщика под расстрел подвел... Я бы таких сам душил.
Он тяжело приподнял руки, и пальцы его вошли в зацепление, как зубья шестерен.
– Кури, – сказал Коднер.
Рабочий сунул папиросу за ухо и вскоре уснул.
А Коднер все смотрел на черные его пальцы.
VII
...только разведывательному батальону 258-й пехотной дивизии удалось найти брешь в обороне русских. Он продвигался вперед в течение всей ночи и едва не достиг юго-западной окраины Москвы. В этом районе его атаковали свежие русские части.
Штрафников поднимали в атаку, и когда прозвучала команда, а за нею – свисток, Якова Коднера толкнул сосед:
– Идем, рыжий! – И закричал: Ура!
И Яков Коднер бежал за соседом, который каждый день пил свою и его водку и тоже кричал «ура!», и одновременно думал, почему назван рыжим. Потом он упал, так и не узнав, что оброс бородой, которая тонким серпом шла от уха к уху и сияла, как молодой месяц.
Яша погиб в тот день, когда родился. Ему исполнилось девятнадцать лет, и он был вдвое моложе своего отца.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru