[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2002 ХЕШВАН 5763 – 10 (126)
Двойной портрет
Арье-Лейб при участии Пинхаса Коца
15 октября 1897 года в Одессе родился Ильф.
I
Михаил Афанасьевич Булгаков был пророком. Хотя некоторым казалось, что он смотрит назад. Один остроумный сослуживец заметил:
– Что вы хотите от Миши? Он только-только, скрепя сердце, признал отмену крепостного права. А вам надо сделать из него строителя нового общества!
Представьте, это сказал Ильф.
При всем своем уме он был человеком несколько провинциального мышления. Его выручала злость. И наверное, болезнь... Была в нем, зажимаемая и зажатая, южная одесская восторженность.
Безграничности одинаково подвержены люди разных национальностей. Но если схематизировать и договориться об условности выводов, то местному человеку свойственна скорее необъятность пространственная. Это видно по Маяковскому и Есенину. Хотя у первого – явственней благодаря размерам и росту. А со вторым – сложнее.
Есенин всегда кричит. Даже шепотом. Внутренне. Когда думает... Кричит, плачет, смеется. Бьет себя в грудь, как по рельсу во время пожара. Поет, клянется, проклинает, ругается... И все – очень громко. В пространство. Чтобы услышали в целом мире. Никогда голос его не обращен вглубь, в историю. А только – на ветер.
Вероятно, это идет от молодости. Не Есенина. А народа.
В Бресте встретился мне когда-то тамошний уроженец. Взятый в царскую армию. Затем – в Красную. Затем – направленный в партизанский отряд к себе на родину, отошедшую к «панской» Польше.
Из таких людей получились замечательные разведчики: Орловский, Ваупшасов, Корж и другие, которые в далеком году перешли границу и трудились посменно: то в органах, то в сельском хозяйстве. И дожидались военного года, чтобы засесть по лесам и стать Героями с золотой звездочкой.
Брестский уроженец, однако, остался на родине. Польское правительство объявило амнистию, и по молодости лет забрали его на действительную. И после папахи с орлом, буденовки со звездой, партизанского малахая влезла ему на маковку жесткая и будто накрахмаленная конфедератка.
Отслужив, поступил он в еврейский охотничий клуб. В качестве швейцара. А мог бы – инструктором. Не знаю, кого они там отстреливали (наверное, кабанов в Беловежской пуще), но человек у входа, подававший пальто и принимавший чаевые, очень бы им пригодился. Положим, по части меткости кой у кого получалось лучше. А кто-то другой превосходил его терпеливостью в засаде (сомнительно, но допустим). А третий разбирался в повадках животных более, так сказать, досконально...
Но повстречавшийся мне человек научил бы банковских служащих и приказчиков, зубных врачей и журналистов, и даже, глядишь, их спутниц и дам посылать смерть не в загривок лохматого зверя и не в расчерченный кругами картонный диск. Он поделился бы опытом по убиванию человека. Отсыпал бы этого опыта, как махорку. Отрезал, как пайку в голодные времена. Вырвал бы из себя, как лучшую страницу.
Немцы заняли Брест. Охотники сдали оружие. И каждое утро видел бывший швейцар, как водят их мимо в сопровождении единственного конвойного. За полтора года никто не выбежал из рядов с маленьким зажатым револьверчиком. Или с камнем за пазухой. Или с нацеленным побелевшим кулаком.
Не будем ничего говорить. Мы не шли в тех рядах. И не будем ничего говорить. Была тысяча причин для покорности. И – любая по счету, шедшая рядом, тощая и долговязая, с черными глазами навылет – наша библейская обреченность.
Не буду распространяться, но это ведь не вы – не Корж, Ваупшасов и Орловский, не швейцар, Есенин и Маяковский – не вы дрались с римлянами чёрт-те когда до нашей эры, не ваш город распахали до основания и не вас распродали в рабство по всему миру...
Сейчас их убьют. Не хочу, не хочу, не хочу... Давайте лететь в далекие сферы романтики, бумажных (писаных на бумаге) умных противоречий и выстраивать слова и понятия безотносительно к той колонне безоружных охотников.
Опуская презрительное недоумение бывшего швейцара, я скажу вам: они погибли потому, что твердо знали две вещи. Первая: нас все равно убьют. Вторая: нас никогда не убьют.
Та историческая протяженность, в которую, по рождению, был помещен Илья Арнольдович Файнзильберг, придумавший себе фыркающий псевдоним Ильф, помогала ему без боли наблюдать окружающую действительность. Его древнее прошлое действовало, как укол, когда зуб замораживают, прежде чем вырвать.
Эти оледенелые люди самых разных национальностей производили гигантский эксперимент над живой землей. Им было не больно под воздействием холода. Они промерзли до костей, но не избегли Крайнего Севера и Магадана. И многие, даже вернувшись оттуда, не оттаяли.
Где-то в межвоенных годах, в середине, Ильф и Петров напечатали фельетон «Безмятежная тумба». Кроме прочих фактов, есть там и такой. Почему, спрашивают соавторы, как только построят дом, сразу же забивают парадный подъезд и бедолага-жилец плетется по черной лестнице, натыкаясь на ведра с известкой и оступаясь?
Я прочел это в послевоенном году. И был, прямо скажу, обескуражен. Факт, сообщаемый в фельетоне, вполне соответствовал реальному положению. Значит, прошло столько-то и столько-то лет, а парадное заколачивают.
В моей сквозной безмятежной башке все было просто: мы идем вперед, к вершинам и высотам, исправляя на ходу частные недостатки. Стоит на них указать, на недостатки, и готово дело. Для того, собственно, газеты и существуют.
И вот – указано. Столько-то лет прошло. И ни с места. Выходит, есть причина. Та самая, что в философии называется «объективной»...
Мне понадобилось жениться и стать отцом, чтобы кое-что сообразить. Парадное нельзя отпереть, ибо на другой день там будет пахнуть мочой и водкой. Или нужно нанять швейцара.
Вам, в вашем нынешнем элитном доме с домофоном и лифтером-привратником, эта мысль не покажется странной. Но меня необходимость швейцара отбрасывала за пределы пространства и времени.
Тот человек из Бреста – швейцар у местных охотников – он получил свою должность в «панской» Польше. А у нас бывшие его товарищи, я говорил, пошли по партийной и прочей линии. Это там, там швейцары, понимаете?
Но Михаил Афанасьевич Булгаков знал наперед, чем оно кончится. Что без швейцаров и домофонов не обойтись. Пропал Калабуховский дом! – горюет швейцар в его повести.
А Ильф посмеивался. Подумаешь, какой-то дом, когда дело идет о мировой революции. О коренном переустройстве человеческих отношений!.. Силы небесные, какие гигантские, сногсшибательные метаморфозы они тут в России запроектировали!
Булгаков был сыном профессора богословия. И жил в Калабуховском доме. И был изгнан. В отличие от Ильфа он ничего не приобрел в 1917 году, а только потерял. И оттого знал цену потерянного.
Но Аннушка, – как сказано у него, – уже разлила подсолнечное масло. И кто-то, значит, споткнется на скользких трамвайных путях и сломит себе шею.
II
Вместо пролога
В железнодорожную газету «Гудок», – сообщает исследователь, – пристроил Булгакова некто Арон Исаевич Эрлих – «симпатичный журналист Абрам» из неоконченной повести.
Туда же, в «Гудок», несколько позже поступил Ильф.
Теплое отношение друг к другу они сохранили на всю жизнь.
1. Уподобление
«Калоши в Москве, – говорил Ильф, – носит только один человек – Михаил Булгаков».
То есть сравнивает его с гимназическим латинистом Беликовым, который, вы помните, «замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком» (Чехов. «Человек в футляре»).
2. Он не выносил катаклизмов
(Ильф. «Записная книжка». 1928)
Там же – отзвук «Собачьего сердца»:
Фирма «Шариков и Подшипников»
3. Когда Булгаков написал последний роман, Ильф будто бы посоветовал убрать евангельскую линию. Глядишь, может быть, напечатают.
– И это – лучшие из них! – будто бы воскликнул Булгаков.
Или тихо промолвил? Или горько усмехнулся?
Будто бы... будто бы...
4. Б-жественный Шапиро
В поздней записной книжке (1936 – 1937) Ильф набросал несколько сцен, как римляне занимают Одессу:
Это был молодой офицер. Впрочем, не надо молодого. Его обязательно будут представлять в красивом военном наряде. Пусть лучше – пожилой человек, грубоватый, даже неприятный. Он уже участвовал в нескольких тяжелых, нудных походах. Он уже знает, что одной доблести мало, – многое зависит от интендантства. Например, доставили такие подбородные ремни, что солдаты отказываются носить. Они раздирают подбородки в кровь, – такие жесткие.
Итак, это был немолодой римский офицер. Его звали Гней Фульвий Криспин. Когда вместе со своим легионом он прибыл в Одессу и увидел улицы, освещенные электрическими фонарями, то нисколько не удивился – в Персидском походе встречалось и не такое...
Криспин действует у Пушкина, но не в «Романе из римской жизни», а в родимой местности: Криспин приезжает на ярмонку – его принимают за... Ну и т.д., замысел, подаренный Гоголю для «Ревизора».
Не настаиваю, что Криспин из «Записных книжек» – отсвет булгаковского Пилата... Но вот иная отчасти знакомая фигура.
Фамилия буфетчика – Воскобойников. Он уже подумывал об обмене ее на более латинскую. Или о придании ей римских корней. Публий Сервилий Воскобойников. Это ему нравилось.
Позаимствовал Ильф буфетчика, придумал ли самостоятельно, только, подобно Булгакову, опередил (определил!) время, которое официально именовалось «безбожным». То есть языческим:
Божественный Клавдий! Б-жественный Клавдий! Что вы мне морочите голову вашим Клавдием! Моя фамилия Шапиро, и я такой же божественный, как Клавдий!
Я божественный Шапиро и прошу воздавать мне божеские почести.
Кто знает, не сочинял ли Ильф ту самую книгу, которую рекомендовал написать Булгакову, – чисто ветхозаветную, без евангельской линии...
5. Вечный вопрос
(диалог из двух романов)
Воланд. Но ведь в России есть евреи?
Бендер. Есть.
Воланд. Значит, есть и вопрос?
Бендер. Нет. Евреи есть, а вопроса нету.
Воланд. Что-то у вас, чего ни хватишься, ничего нет.
6. На приеме
Людоедка Эллочка («Двенадцать стульев») пришла к профессору Преображенскому («Собачье сердце»).
Людоедка. С каким экспозантым мужчиной я познакомилась!
Профессор. В смысле – импо?
Людоедка. Что вы? С этим как раз порядок!
7. Любимый анекдот людоедки Эллочки
У гимназистки спрашивают: «Чем занимается ваш папа?» Ответ: «Онанизмом».
Здесь, – говорит Ильф, – людоедка хихикала.
Сверхчувственность
Некоторые женщины, – отмечал Ильф, – возбуждаются даже от галстука.
8. Из дневника Елены Сергеевны Булгаковой
Ильф и Петров – не только прекрасные писатели, но и прекрасные люди. Порядочны, доброжелательны, честны, умны, остроумны.
Она же, Елена Сергеевна:
– Когда в жизни Булгакова разразилась очередная катастрофа,
приходил Ильф, предлагал
деньги...
9. Накануне
Благодаря Ильфу (его страсти фотографировать) мы видим Михаила Афанасьевича Булгакова на похоронах Маяковского, 17 апреля 1930 года.
Справа – Катаев, слева – Олеша. День солнечный. Белые колонны «Грибоедова» (то есть Дома Герцена, нынешнего Литинститута). Удаляется чья-то спина...
Булгаков в шляпе. Опустил голову. И очень грустный... Завтра ему позвонит Сталин.
10. Из дневника Булгакова
Ильф приехал из Самары. Там два трамвая. Один: плошадь Революции – тюрьма. Другой: Советская площадь – тюрьма.
Все дороги, – заключает Булгаков, – ведут в Рим.
Нет (набираю вразрядку), запишем иначе:
Соавторы
Петров приехал из Самары. Там два трамвая. Один: площадь Революции – тюрьма. Другой: Советская площадь – тюрьма.
– Чего другого, – сказал Ильф, – а транспортную проблему они разрешили.
11. Тандем
Ильф лежит на диване и диктует. Петров быстро записывает.
– Вот так мы и работаем, – говорит Ильф, – вдвоем.
В смысле – теперь так работаем. Когда я, Ильф, заболел и свалился...
Однако и прежде, при полном равноправии, Ильф считался (и был), если не главным, то старшим.
«В отношении себя мы убеждены, – уверяли соавторы, – что каждый из нас в отдельности писал бы хуже, чем мы пишем вдвоем».
12. Смешанный брак
Ильф женился на Марии Николаевне Тарасенко. Супруга Петрова – Валентина Леонтьевна Грюнзайд.
Встречались, однако же, и другие люди. Лев Гумилев сказал Эмме Герштейн: «Переходите в православие».
13. Короткая память
Ильфа дразнили в детстве:
Рыжий, красный,
Человек опасный!
Тогда еще помнили, что рыжим был Иуда.
14. Пусть будет так, как получилось
Время сделает его другим, – предсказала Мария Николаевна Ильф. – Уже сейчас его делают другим. Для литературы, для истории. Даже я, которая много знает о совместной работе, не должна и не могу говорить об этом.
15. На экскурсии
Евгений Петров и художник Борис Ефимов внезапно столкнулись в Италии.
– Вот это встреча! – закричал Петров. – Подумайте, Боря! Мы будем гордиться всю жизнь! Будем, наверное, говорить так: «Что-то мне ваше лицо знакомо... где я вас видел в последний раз? В “Огоньке”? Нет. В Доме писателя? Нет. На Клязьме?.. А-а, вспомнил! В кратере Везувия!»
16. Из проекта Кукрыниксов Будущая аллея будущих памятников
Ах, Моссовет!
Ну как тебе не стыдно?
Петровка есть,
а Ильфовки не видно.
А. Безыменский
17. Рукою Ильфа
– Скажите, Вы знакомы с автором «Двенадцати стульев»?
– А-а, этот... четвероногий!
18. В четыре руки
Скрестив директрису и биссектрису, молодые соавторы вывели и взрастили словесный гибрид – критикесса.
19. Аббревиатура
Бендер (как Хлестаков в «Ревизоре») требует гениального воплощения (на театре или в кино). А Киса Воробьянинов (как Городничий) подвластен любому достаточно крупному (и просто квалифицированному) исполнителю.
Воробьянинова, говорит Катаев, придумал я. Но Бендер – исключительная заслуга соавторов.
ГИП-ГИП, УРА!
Где ГИП – попросту сокращение: Гоголь, Ильф, Петров.
20. Может быть, автопортрет
Из рисунков Ильфа:
21. Четвертая полоса
Ильф, – говорит Петров, – делал смешные и совершенно неожиданные заголовки. Запомнился мне такой: «И осел ушами шевелит».
Между прочим, первая книга Петрова называлась «Шевели ногами».
22. Мы пахали
В «Гудке», – повествует Катаев, – собралась компания молодых литераторов, которые впоследствии стали знаменитыми писателями, авторами таких произведений, как Белая гвардия, Дни Турбиных, Три толстяка, Зависть, Двенадцать стульев, Роковые яйца, Дьяволиада, Растратчики, Мастер и Маргарита...
Вот так, через запятую: В. Катаев, «Растратчики», М. Булгаков, «Мастер и Маргарита».
23. В то время
Евгений Петров под
давлением старшего брата – Валентина Катаева, написал рассказ. Валентин Петрович пошел в редакцию и объявил:
– Если вам даже не понравится, все равно надо публиковать. Понимаете – надо! От этого зависит судьба человека.
Напечатали...
24. Дебют
Ольга Петровна У рассказывала по случаю, как земляк Ильфа – молодой одессит Сема Кирсанов – выступил со стихами.
– Кто ваши любимые авторы? – спросили его.
– Хлебников, Маяковский, Петников.
– А Пушкин?
Ольга Петровна подержала паузу и произнесла как бы басом, подражая Семе (Семену Исааковичу) Кирсанову:
– Не слышал такого.
И тогда откуда-то сверху, из амфитеатра, раздался тихий и внятный голос:
– Пошел вон.
Это сказал Ильф.
25. Бесстрашие
Композитор Богословский отбил соавторам телеграмму, что сочиняет оперу «Двенадцать стульев».
Кстати, – писал Богословский, – не пугайтесь моего возраста: мне 18 лет.
26. Вечеринка
На дверях столовой Ильф начертал: ПИЩЕПРИЕМНИК. А в бывшей гостиной: ЗДЕСЬ ТАНЦУЮТ. СТАНЦУЙ И ТЫ! И подвыпив (или изображая пьяного), приставал к Юрию Карловичу Олеше:
– Юра, станцюемо хвокстрот!
27. Загадочная картинка
На фото – долгоносый Петров, хитро ощеренный, с острым, режущим, «светловским» подбородком, и круглолицый курносый Ильф совершенно арийской внешности.
– Ну, кто еврей? – спрашивал Валентин Катаев.
И рассказывал о Маяковском, который твердил наизусть шуточные стишки Ильфа (до самой смерти не мог развязаться):
Марк Аврелий, –
Не еврей ли?
Примечание:
Марк Аврелий – римский император, философ. Один из псевдонимов молодого Ильфа.
28. Святое писание
Наряду с блестящими местами есть идеологические срывы: например, автор призывает читателя верить в Б-га (Ильф. «Рецензия на Библию»).
29. Блудный сын возвращается домой
Илья Ильф
Иногда мне снится, что я сын раввина. Меня охватывает испуг. Что же мне теперь делать – мне, сыну служителя одного из древнейших религиозных культов?
Как это случилось? Ведь мои предки не все были раввинами. Вот, например, прадед. Он был гробовщиком. Гробовщики считаются кустарями. Не кривя душой можно поведать в анкете, что я правнук кустаря.
– Да, да, – скажет комиссия, – но то прадед. А отец? Чей вы сын?
Я сын раввина.
– Он уже не раввин, – бормочу жалобно. – Он уже снял...
Что снял? Рясу?.. Нет, раввины не снимают рясу. Это священники снимают рясу... Но что-то снял... отрекся... отмежевался... с визгом и ревом порвал связь... отказал от дома...
Я иду по фиолетовой снежной улице и шепчу сам себе:
– Скажи мне, с кем водишься, и я скажу, кто ты... Яблочко от яблони недалеко падает...
Я поеду домой, к отцу. К раввину, который что-то снял. Потребую объяснений. Будет крупный разговор!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Блудный сын возвращается домой. Блудный сын в толстовке и в людоедском галстуке возвращается к отцу. Стуча каблуками, вбегает по лестнице из вареного мрамора на четвертый этаж... Сын не видел отца десять лет. Он забыл о предстоящем крупном разговоре и целует отца в усы, пахнущие порохом и селитрой.
Отец тревожно спрашивает:
– Тебе надо умыться? Пройди в ванную.
В ванной темно, как десять лет назад, когда вылетевшие стекла заменили листом фанеры. Ничего в отцовской квартире не изменилось за десять лет.
...Отец стоит рядом со мной, поправляя пороховые усы...
Такого отца надо презирать. Но я чувствую, что люблю его...
Позор, я люблю раввина!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
30. Из письма
Арье Беньяминовча Файнзильберга
Одесса, 19 января 1930 года.
...Теперь, дорогой, я предъявляю тебе претензию, вытекающую из следующих обстоятельств, а именно: ты припаял мне звание духовного раввина да еще со снятием чего-то... а также придал моим усам запах пороха и селитры...
Примечание:
Отец Ильфа – Арье Беньяминович Файнзильберг – был до революции банковским служащим.
31. Здесь мы живем
Ильф говорил:
– Одесса – единственный город, где, проснувшись утром, вы слышите со двора: «Детей, идите кушать яиц!»... Тут-то и понимаете, куда попали.
32. Париж
Соавторы восхищались с неподражаемой южной интонацией:
– Тот город!
33. Интертекст, или Источник
Никто не даст нам избавленья –
Ни Бог, ни царь и ни герой.
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
Так вот откуда – из партийного гимна, – неувядаемая шутка: ДЕЛО СПАСЕНИЯ УТОПАЮЩИХ – ДЕЛО РУК САМИХ УТОПАЮЩИХ.
34. Толстый и красивый парниша
Так будущая поэтесса Аделина Адалис (Ефрон) говорила будущему Ильфу: «Вы красивый и толстый»...
35. Графиня изменившимся лицом...
Ильф раздобыл книгу о смерти Льва Толстого. Телеграмма, которую великий комбинатор направил подпольному миллионеру, – оттуда: ГРАФИНЯ ИЗМЕНИВШИМСЯ ЛИЦОМ БЕЖИТ ПРУДУ. Это журналистская реляция о Софье Андреевне...
36. У тебя вся спина белая
(рабоче-крестьянский юмор)
– Ты что, Коля, всю ночь работал?
– Нет... почему?
– У тебя вся задница в морщинах!
37. Переперла и приперла
Какая-то «старорежимная» бабулька, по милому выражению – «из бывших», перевела с французского Douse chaises («Двенадцать стульев») и принесла в редакцию. Когда ей показали оригинал, местную книгу, она изумилась:
– C’est pas possible que cela publie’ chy nous! (Не может быть, чтобы у нас напечатали!)
38. Аллюзии
Переиздавали «Двенадцать стульев», и глава с людоедкой Эллочкой вызвала нарекания. Неудобно-де сравнивать советского человека с африканским дикарем из племени «мумбо-юмбо».
– Ага, – сказал Ильф, – здесь скрытая рифма – бомба.
39. Сколько их
– Фунт сидел при Александре II Освободителе, при Александре III Миротворце, при Николае II Кровавом, при Александре Федоровиче Керенском... – Считая царей и присяжных поверенных, он загибал на пальцах.
Проницательные читатели обратили внимание на множественное число присяжных поверенных. Кто же еще, кроме Керенского? Какая фамилия оборвана многоточием?
Не иначе, Ульянов-Ленин – помощник присяжного поверенного.
40. Подтекстовая информация
Соавторы вышучивают и унижают Берлагу. А его все-таки жалко. Не потому ли, что Берлага – фонетически – бедняга, бедолага. И еще – берлога.
Оставьте меня в моей берлоге! Не трогайте, блин, не прикасайтесь!..
41. Квартирный вопрос
О нем с тоскою писал Булгаков. С молодым задором – Ильф и Петров. С болью и нежностью – Анна Андреевна Ахматова:
Это ключик от квартиры,
О которой – ни гу-гу...
Ничего никогда!
Так изъясняется Хрюн на современном ТВ.
Близкое выражение обнародовала «Литературная газета» 26 декабря 1936 года:
Я поражен известием о потоплении советского торгового теплохода. По моему убеждению, слова возмущения здесь ничего (курсив наш и Хрюна. – А. Л., П. К.), ничего не помогут.
Присоединяю свой голос к тем, которые находят, что необходимо направить в испанские воды эскадру. Советские военные корабли сумеют и отконвоировать наши торговые суда, и внушить уважение к флагу Союза. А в случае крайности – напомнить, насколько глубоки и опасны воды, в которых плавают поджигатели войны.
М. Булгаков.
Примечание и поздняя сноска:
1. Мирный торговый теплоход вез оружие испанским республиканцам.
2. Весной того же, 1936 года Булгакова с треском разругали за пьесу «Мольер».
42. Бриан – это голова
Пикейные жилеты присутствуют не только у молодых смешливых соавторов, но и много позже – у Арсения Александровича Тарковского в стихотворении «Поэт» о не названном Осипе Мандельштаме:
Так елозит по экрану
С реверансами, как спьяну,
Старый клоун в котелке
И, как трезвый, прячет рану
Под жилеткой из пике.
43. Опасная цитата
«Мне скучно строить социализм, – говорит Остап Бендер. – Что я, каменщик в фартуке белом?»
Последняя фраза отсутствует во всех изданиях, кроме первого. Вероятно, редакторы оберегали нас от хрестоматийного стихотворения Валерия Яковлевича Брюсова:
Каменщик, каменщик в фартуке
белом,
Что ты здесь строишь? Кому?
– Эй, не мешай нам! Мы заняты
делом,
Строим мы, строим тюрьму...
44. Столь долгое отсутствие
В «Двенадцати стульях» действует «король юмора» Изнуренков, прототип которого – Михаил Александрович Глушков – работал в «Гудке». Однажды пришел на собрании, где кто-то доказывал что-то, ссылаясь на авторитет брата.
– Знаем мы вашего брата! – крикнул Глушков... и вернулся в Москву через двадцать лет.
Брат кого-то служил на Лубянке.
45. Беломорканал
На митинге выступал заключенный:
– Только советская власть могла осуществить это грандиозное сооружение!
– Конечно, – кивнул Ильф. – Когда его забирали, он, вероятно, бил себя в грудь: «Только советская власть умеет так хорошо и быстро раскрывать преступления!»
46. Стройка по-советски
– Выроют котлован, – сказал Ильф, – и ведут там общественную работу.
47. Чересчур
«Золотой теленок» печатался в толстом журнале весь 1931 год. Тогда же, с предисловием Луначарского, появился на книжном рынке.
Только по-английски. В Америке.
Роман, – предупреждали издатели, – слишком смешон, чтобы выйти на родине.
Далее на американской обложке стояло:
Несмотря на предисловие советского наркома, товарищ Сталин опасается, что «Золотой теленок» недостаточно серьезно относится к пятилетнему плану, в результате чего Америка первой знакомится с публикаций этого поразительно смешного романа.
Ильф и Петров оправдывались в «Литгазете»:
Роман, от первой и до последней строки, напечатан в журнале и готовится к выходу отдельной книгой.
Книга, действительно, вышла. Благодаря, по слухам, вмешательству Горького.
48. Нетленка
В середине века считалось, что от советской литературы останутся: «Тихий Дон» Шолохова, «Василий Теркин» Твардовского и дилогия Ильфа с Петровым (тогда полузапретная).
Так, в общем, и вышло. Шолохов – Нобелевский лауреат, «Теркиным» восхищался Бунин, а Ильфа с Петровым превозносил Набоков.
Исследователи полагают, что автомобильные странствия Гумберта Гумберта («Лолита») навеяны «Одноэтажной Америкой» и «антилопой гну» (Автопробегом по разгильдяйству и бездорожью!)
Набоков, несомненно, читал первое американское издание, которое оповещало:
Остап Бендер с тремя помощниками... в трясущейся автоколымаге... путешествует по России, что разворачивается, как карта, под колесами их фантастической колесницы.
49. Из официальных документов
В романе «Золотой теленок» приводятся ругательства врагов советского строя по адресу великих учителей рабочего класса. Там, например, содержатся такие строки:
...Побирухина вычистили из учреждения. От волнения он потерял аппетит, отказываясь обедать. Ходил по городу, останавливал знакомых и произносил одну и ту же полную скрытого сарказма фразу:
– Слышали новость? Меня вычистили по второй категории.
Некоторые знакомые сочувственно отвечали:
– Вот наделали делов эти бандиты Маркс и Энгельс!
Поздняя сноска:
Некоторые исследователи полагают, что молодые соавторы развернули здесь фразу из Достоевского: «Он останавливал прохожих и слогом Марлинского просил вспоможения».
50. Пошлые замечания в духе издевки и зубоскальства
Такую оценк
у получила дилогия уже после смерти соавторов. Маститый критик, по указанию свыше, разразился погромной статьей. Оба, дескать, романа суть не что иное, как путешествие Остапа Бендера в страну дураков.
Занятно, что данная формула жива до сих пор – единственное, что осталось от маститого критика.
51. Увы и ах!
– Это неприятно, но факт, – говорил Ильф. – Великая страна не имеет великой литературы.
52. На краю
Чехов перед смертью попросил шампанского и сказал по-немецки: «Ich sterbe» (я умираю).
Больной Ильф вспомнил об этом в ресторане, заказывая бутылку шипучки... Когда принесли, грустно сострил:
– Шампанское марки «Ich sterbe».
53. Последняя шутка
– Так мы и умрем, – сказал Ильф, – под песни Дунаевского на слова Лебедева-Кумача.
54. Блажен, кто вовремя
Осенью 1936 года Николай Иванович Ежов стал наркомом внутренних дел.
Ильф, прямо как угадал, – скончался на следующую весну. За одну только машинку с турецким акцентом...
И сидели б они с Петровым друг против друга. Вот тут бы, пожалуй, открылось, почему пишут смешно и как работают вместе.
55. Из дневника Елены Сергеевны Булгаковой
14 апреля. Тяжелое известие – умер Ильф. У него был сильнейший туберкулез. 15 апреля. Позвонили из Союза писателей, позвали Михаила Афанасьевича в караул почетный к гробу.
56. ...И тленья убежит
Меня поразило, – вспоминал современник, – что Ильф весь не умер. Петров как бы носил его в себе. И этот бережно сохраненный Ильф прорывался порой своими «ильфовыми» словами и даже интонациями. Такое слияние до сих пор можно наблюдать в «Одноэтажной Америке». Там двадцать глав написаны Петровым, двадцать – Ильфом и семь – совместно. Но где чье перо – не отличишь.
57. Фамильные черты
Петров, – говорит очевидец, – стал похож на Ильфа, как мы в старости повторяем родителей.
58. Родственники, или Взамен эпилога
– Вы дочь Ильфа и Петрова? – спрашивают Александру Ильиничну Ильф.
И она бестрепетно отвечает:
– Да.
Приложение
ИЗ ЗАПИСОК ПЕТРОВА,
при советской власти не напечатанных
Погода
После девятьсот пятого в России окончательно испортился климат.
Откровенность науки
Надпись под деревом в Никитском ботаническом саду: «Лжекаштан конский». Мне нравится... Жаль, что в жизни так не бывает. На дверях кабинетов не висят таблички: «Назаров – лжепредседатель по делам искусств» или «Ставский – лжеответственный секретарь Союза писателей».
Замечание с примечанием
Не скажу про Назарова, а Ставский – реальное лицо. Читай о нем в Краткой литературной энциклопедии...
Но куда реальней, по-моему, зиц-председатель Фунт из «Золотого теленка». Помню, как исполнял эту роль Владимир Лепко. Его спрашивали насчет «Геркулеса» (с ударом на последнее «е»). Лепко растерянно бормотал – и вдруг (с ударом на «у»):
– А-а, «ГеркУлис», «ГеркУлис»... так бы и говорили!
Я милого узнаю по походке
Однажды Ильф сказал:
– Посмотрите, Женя, вон идут Александров (режиссер) и Дунаевский (композитор). Не идут, а направляются. Вы заметили: есть много людей, которые не ходят, а направляются.
Волейбол
Мальчики образовали кружок и кидали мяч.
Перед соседним домом дожидались похоронные дроги. Вынесли гроб, выкрашенный масляной краской, под дуб. Дроги тронулись в свой обычный страшный путь. Сзади шла поникшая женщина. Ее поддерживали под руки...
Дроги подъехали совсем близко, но мальчики продолжали играть. И только когда печальная черная лошадка коснулась мордой чьей-то спины, круг распался, по-прежнему не расставаясь с мячом. Никто даже не посмотрел на похороны.
Примечание с замечанием
Другое заглавие – «Эпитафия». Такое комсомольское презрение к смерти не проходит даром. То были первые советские мальчики, которые сплошь полегли на войне.
Лексикография
Ни в одном из современных энциклопедических словарей нет слов: честь, честность, любовь, верность, преданность. Когда происходила Октябрьская революция, эти идеалистические понятия были заменены ленинской формулой: морально то, что полезно пролетариату.
Наша теория относительности
Обо всем можно условиться, все может стать условным.
Считается, что газета «Правда» – хорошая газета. И потому другие газеты похожи на «Правду». Но о них разрешается говорить, что они плохие газеты. Так и говорят.
Да что толку! Ведь твердо установлено, что «Правда» – хорошая газета, и остальные газеты будут ей подражать.
Между тем «Правда» делается крайне слабо. 90% сотрудников не имеют ни малейшего понятия о газете. Рассказы, как нарочно, печатаются самые скверные. Стихи еще хуже. Рецензии анекдотически плохи. Хроника пишется отвратительным казенным языком. Нет более или менее приличных корреспондентов. Самые интересные события подаются так, что не хочется читать.
Истории о лишенцах
(которые рассказывают ночью,
в полной темноте, в женском бараке)
Есть один такой старичок. Разный старичок. Подходит вдруг к человеку в уборной на вокзале (в уборной все равны) и говорит:
– Я знаю, у тебя нет паспорта. На! Вот тебе паспорт. Бесплатно.
А у других двести рублей берет за паспорт... Разный старичок.
Писатель из беспризорных
Сделал на этом карьеру. А в жизни – на практике – у него и мама и папа. Почтенные люди... Папа через суд требует содержания.
Начальники
Одному редактору льстили чрезвычайно тонко: Вы, дескать, похожи на Ленина...
– Стойте, стойте! – кричали с порога, входя в кабинет. – Не двигайтесь! Не шевелитесь! Вот так хорошо!.. Силы небесные, ну вылитый Ильич!
Редактор никогда не отказывал в авансе.
Скупая красавица
Не позволяет себе волноваться, чтобы не постареть.
Советская экономика
Из дома отдыха отправились в Симферополь просить покрышки для автомобиля. Поездка обошлась в 500 рублей. Покрышки стоят максимум 300.
Какое-то нагромождение абсурда.
Из-за угла
Жена нападает на мужа неожиданно, как Япония, – без объявления войны.
Иллюстрации из книги:
Евгений Петров. «Мой друг Ильф».
М., 2001. Составление
и комментарий
Александры Ильиничны Ильф
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru