[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2002 ХЕШВАН 5763 – 10 (126)
Всё, кроме жизни
Рихард Глацар.
Ад за зеленой изгородью.
Записки выжившего
в Треблинке.
Пер. с нем. – М. :
Текст, 2002. – 205 с.
Алексей Зверев
Рихард Глацар, молодой пражанин из очень благополучной еврейской семьи, мог считать себя исключительно везучим человеком. Когда немцы оккупировали Чехословакию, родители сумели его спрятать в глухой деревне, и до лета 1942 года он почти не соприкасался с новыми порядками, установленными в порабощенной стране. Потом эти порядки ужесточились, и он, слишком законопослушный, явился в комендатуру при очередной проверке, а оттуда вместе с сотнями других «неарийцев» проследовал эшелоном в Треблинку, однако – случай практически невероятный – уцелел и там. Дожил до часа Икс, когда в лагере началось восстание, бежал, сумел без документов продержаться, скрываясь, пока не пришли русские, вернулся домой. Из девятисот тысяч евреев, отправленных в Треблинку со всех концов Европы, в живых осталось, кажется, лишь пятьдесят четыре узника. Во всяком случае, когда через четверть века в Дюссельдорфе судили нацистов, орудовавших в Треблинке, свидетелей-очевидцев отыскалось только пятьдесят четыре, Глацар – в их числе.
На суде бывший начальник лагеря, которого по требованию немецких властей выдала Бразилия, и его ближайшие помощники-садисты не выказывали никаких признаков раскаяния. В конце концов, была война, а они просто выполняли приказ. И вообще они никакие не выродки, даже неплохие люди, если присмотреться. Один из них просил трибунал принять во внимание, что он образцовый прихожанин, играет на фаготе в церковной капелле, причем бесплатно.
Все получили пожизненный тюремный срок, все, кроме одного, самого лютого, вскоре умерли в заключении. А кого-то так и не нашли: об одном было известно, что он под чужим именем живет в ГДР, отказавшейся его экстрадировать, другие сгинули бесследно. И сама Треблинка, этот ад за зеленой изгородью, построенной для маскировки, тоже сгинула. После восстания от лагеря осталось пепелище – заключенный, которому немцы по недосмотру доверили работу в гараже, взорвал баки с бензином, – и было решено, что не стоит заново отстраивать эту фабрику смерти, тем более, что на полную мощность работали другие.
В Треблинку привезли крестьян с Украины, велели им перепахать это гигантское кладбище, разбить на нем огороды. Переселенцы, конечно, мало что знали о происходившем неподалеку от тихой польской деревни с ласковым именем Треблинка всего каких-то полгода назад, но их преследовал страх. Погибшие точно бы никуда отсюда не ушли, и порой их призраки обретали зримое воплощение, появляясь на окрестных полях. Это уцелевшие «придворные евреи», те, кому поручалось сортировать драгоценности, оставшиеся от умерщвленных, возвращались, преодолев свой ужас, и пробовали отыскать тайник, куда, воспользовавшись невнимательностью эсэсовского караула, спрятали выломанные у трупов золотые коронки. За такое предпринимательство полагался расстрел на месте, но жадность была сильнее.
В книге Глацара, так и названной – «Ад за зеленой изгородью», больше всего остального поражает беспощадная честность, с какой описана психология жертв. Те счастливчики, кого – один на тысячу – не отправили в «душевую» прямо из вагона для перевозки скота и не послали в «лазарет», где вместо газа использовались автоматы, те, кому, как Глацару, разрешили остаться в живых, чтобы выносить тела и увязывать в тюки пригодную для носки одежду, понимали, что их тоже прикончат, подобрав из очередной партии других «специалистов». Но пока их не покинула неслыханная удача, они, почти все без исключения, верили, что надо ею воспользоваться сполна. Изголодавшиеся, натерпевшиеся лишений, они бросались подбирать консервы, шоколад, сигареты, оставшиеся после обработки эшелона, и рылись в тряпье, отыскивая для себя куртки поприличнее, – конвой смотрел на это сквозь пальцы, только бы не зарывались. На перроне, где производилась обработка, валялись не ценимые эсэсовцами болгарские левы и советские рубли, на них можно было купить у охранников-украинцев ветчину и водку. В подкладке пальто с нашитыми желтыми звездами находили то брильянты и кольца, то доллары. «В Треблинке есть всё, – сказал Глацару бригадир, поднаторевший в мародерстве. – Всё, кроме жизни».
Глацару было всего двадцать с небольшим, он хотел одного – выжить. Нельзя его осуждать за то, что свое назначение в команду, называвшуюся «Мужские пиджаки, 1» (она отбирала вещи, посылаемые в рейх, чтобы порадовать обносившихся немецких обывателей), он воспринял как подарок судьбы и делал то же самое, что и другие: не без самолюбования натягивал на себя бархатный жакет, которым побрезговал надсмотрщик, испытывал что-то вроде радостного ожидания, когда после некоторого перерыва ожидался новый эшелон и, значит, новая возможность подкормиться. Но чувство стыда он все-таки сохранил. Ему было непереносимо видеть, как малолетний лагерник роется в пронесенном под полой мешке, хозяин которого еще ждет своей очереди в «душевую», и с жадностью набивает рот брынзой, парируя слабые упреки неотразимым возражением: «Я тоже мертв, еще больше, чем хозяин этого мешка». В Треблинке действительно все находились на «трамплине в вечность», все были мертвы – и по ту, и по эту сторону проволочного забора перед входом в газовую камеру. Хотя вели себя в этой ситуации все-таки по-разному.
Были такие, для кого понятия совести и морали стали пустым звуком, и они ни о чем не задумывались, просто утешались тем, что за всю войну ни разу не набили себе брюхо так плотно – сколько хочешь масла, хлеба, джема, особенно если прибыла партия с Балкан. Были доносчики, поощряемые комендантом: их не посылали обслуживать «лазарет», они, в прошлом ремесленники или финансисты, занимались профессиональной деятельностью – чинили лагерный инвентарь, вели учет изъятых драгоценностей и успевали кое-что прикарманить. А были и врачи, рисковавшие головой, чтобы укрыть в амбулатории измотанных до предела и подлежащих немедленной ликвидации. Был автомеханик Лихтблау. У него на глазах отправили в «лазарет» жену и дочь, он поклялся отомстить и сделал это, погибнув. Это он, когда сама мысль о восстании внушала неодолимый ужас, вспомнил Самсона, «длинноволосого безумца, который разрушил колонны, и здание обрушилось на всех». Когда 2 августа 1943 года для Треблинки настал Судный день, Лихтблау поступил, как тот безумец, взорвал цистерну, обрушив здание, под обломками которого оказались палачи и жертвы, малодушные и не утратившие воли к сопротивлению, опустившиеся и неусмиренные.
Есть много свидетельских показаний о Катастрофе, есть десятки книг, в которых сохранена для потомков память о чудовищной повседневности нацистских лагерей смерти. Треблинка отличалась тем, что это был лагерь только для евреев, изначально предназначенный практически осуществлять «окончательное решение» еврейского вопроса. Девятьсот тысяч мучеников завершили здесь свой земной путь, и уже одна эта ужасающая статистика парализует стремление вдуматься в происходившее «за зеленой изгородью», увидеть эту непереносимую реальность изнутри, осознать, что она вмещала в себя многое и разное, хотя развязка была предрешенной для всех. По праву пережившего этот кошмар Рихард Глацар говорит и о мученичестве, и о постыдном – не отделяя себя от тех, для кого Треблинка стала испытанием выше их моральных сил.
Такая позиция почти уникальна для пишущих о лагерях смерти, но, может быть, именно она – самая выверенная и точная. Рихард остался в живых, но как ему было существовать дальше, когда выплывали из небытия лица тех, кого он сопровождал по платформе, где для камуфляжа стояли тачки и инструмент – не так уж страшно, впереди обычные принудительные работы, и приходилось им врать, что предстоит только дезинфекция? Как было ему забыть ту старуху, которая все просила у него немного попить, а он ей лгал: чуточку потерпите – и кажется, готов был кинуться на постового с автоматом, и чувствовал, что не сделает этого, потому что инстинкт собственного выживания неодолим?
После войны Глацар вернулся в Прагу, получил образование, стал экономистом, обзавелся семьей. Жизнь как будто наладилась, хотя сталинские репрессии не обошли его стороной: Глацара объявили политически неблагонадежным и послали перевоспитываться на металлургический комбинат. Рабочие все не могли взять в толк, каким образом этот интеллигент с университетским дипломом сумел так быстро приладиться к тяжелому физическому труду у кузнечного пресса. Как очень многим, ему пришлось уехать на Запад, когда в 1968 году на улицах его родного города появились советские танки. Он жил в Швейцарии, писал свои обжигающие воспоминания о Треблинке, на дюссельдорфском процессе вновь увидел собственных палачей и мог испытать чувство торжества справедливости, пусть сильно запоздавшей.
Потом он покончил с собой.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru