[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2002 ХЕШВАН 5763 – 10 (126)
Памяти евреев Данкере
Григорий Смирин, Мейер Мелер
Эти земли оказались в Задвинском герцогстве по
окончании Ливонской войны, а в 1585 году вместе с замком Крейцбург (Крустпилс)
были пожалованы польским королем Стефаном Баторием барону Николаю Корфу, чей
род владел ими до 1920 года. Представители этого рода играли заметную роль в
истории России. Однако речь пойдет не о баронах Корфах, а о клине земли,
который к началу XIX века в результате сложных территориальных преобразований
находился на стыке трех губерний Российской империи — Лифляндской, Курляндской
и Витебской.
Возникшее здесь в начале XIX века местечко было основано евреями. Называлось оно по-еврейски Данкере, по-немецки – Трентельберг, по-русски – Глазманка, а по-латышски – Зарну-Миестс, что в переводе означает «Кишечное местечко». Далее мы будем использовать еврейское название Данкере, или русское Глазманка, как в документах того времени, а с 1933 года – новое латышское название Гостини. Витебская губерния, к которой относилось местечко, входило в черту еврейской оседлости, и в ней могли селиться евреи, чего им не дозволялось в Лифляндской губернии. В Курляндской же губернии могли проживать только потомки тех евреев, которые жили там во времена Курляндского герцогства – оно образовалось после распада Ливонского ордена и существовало в XVI-XVIII веках.
Расположение местечка было очень выгодным. Недаром говорили, что петухи Данкере будили сразу три губернии. Местечко быстро развивалось, и уже в начале XIX века было торговым и ремесленным центром округи. В 1830 году в Данкере имелись конная почтовая станция и паромная переправа через реку Айвиексте. В 1847 году здесь жили 192 еврея и была одна синагога. В 1860 году была построена железнодорожная линия Рига-Динабург (Двинск, впоследствии – Даугавпилс), и в соседнем местечке Штокмансгоф (по-латышски – Плявиняс) открылась железнодорожная станция.
Пожар 1888 года уничтожил много домов и магазинов, принадлежавших евреям Данкере. Но уже к началу XX века местечко возродилось, и в нем было три синагоги – одна для миcнагдим[1] и две для хасидов: миньян[2] Биньемина и миньян Шмуэла. Действовали «Хевра-кадиша»[3] (похоронное «Святое товарищество»), «Малбиш-арумим»[4], «Бикур-холим»[5] и другие организации, характерные для еврейского местечка. С 1875 года председателем общины был Дов-Бер Зелигман, занимавший пост раввина в течение 41 года.
По данным первой всеобщей переписи населения Российской империи в 1897 году среди 2328 жителей местечка Глазманки (Данкере) было 1976 евреев – следовательно, они составляли 84,9%. Это было наибольшее процентное отношение еврейского населения к общему числу жителей в городах и местечках Восточной Латвии.
В XIX веке в Данкере были три основные улицы: Алтэ гас, Грэйсэ гас и Клэйнэ гас[6]. На Алтэ гас были трактир, мастерская конного инвентаря, ювелирная мастерская, бакалейная лавка, а также ряд иных торговых и ремесленных заведений.
Судя по данным той переписи, евреи в основном занимались торговлей (около 40%) и делами, связанными с производством (36%). Производство было почти исключительно ремесленным, в основном – чуть ли не наполовину – изготовление одежды и обуви. В средней портняжной мастерской работали три-четыре человека, а в сапожной – два. Как правило, это были члены одной семьи.
Все течения революционного движения проникали в Данкере из Двинска и Риги через Крейцбург. С начала XX века в местечке активизировался Бунд – еврейское социал-демократическое движение. Его члены играли в этой местности центральную роль в первой российской революции 1905 года. Наиболее известны были революционеры брат и сестра Столперы. Своей революционностью в то время Данкере превосходило все окрестные местечки. За это царские каратели сожгли Данкере.
Но жизнь возродилась. В 1909 году в Данкере уже было одно еврейское училище – школа с женской сменой.
Очень ярко описывает жизнь тамошних евреев в конце XIX – начале XX века в своих воспоминаниях Х. Эрлих в книге на идише «Данкере», увидевшей свет в 1956 году в далеком Йоханнесбурге.
Жизнь в местечке была нелегкой, скорее очень тяжелой. Конечно, богатые ни в чем не нуждались, люди среднего достатка кое-как перебивались. Но большинство евреев были бедными и постоянно боролись за существование, зачастую испытывая нехватку денег на субботнюю трапезу и праздничные расходы. Единственным местом, где еврей мог немного забыться, была синагога. Чем беднее был человек, тем он был набожнее.
Своей ешивы в местечке в то время еще не было. Но были ученики ешив соседней Литвы, которых содержала местная еврейская община: тогда это называлось «эсн тег», «дни еды». Для каждой еврейской семьи был назначен день, когда она кормила ученика ешивы. Поэтому тот, как правило, все дни недели питался в разных домах.
Вот несколько типов и эпизодов из жизни Данкере на рубеже XIX и XX столетий, описаных Х. Эрлихом.
Сапожник Авром-Лейб
Авром-Лейб был сапожником и жил в Данкере, а работал в Лифляндской губернии на хуторе, верстах в 15 от местечка. Уходил он туда в воскресенье, а возвращался в пятницу. Авром-Лейб не делал высококачественную обувь – он был специалистом по заплатам. Если не было заказчиков на ремонт обуви, то он не гнушался и другой работой. Мог разобрать «кукушку» и снова собрать ее, и часы ходили как новые. Однажды на хутор, где работал Авром-Лейб, заехал один немец на «колесе» (велосипед начала XX века). Это зрелище зачаровало сапожника. Он решил, что должен сделать себе такое же «колесо» – ведь тогда ему не надо будет идти домой пешком. Но из чего смастерить его? Из... дерева! Да, деревянный велосипед. И ведь сделал! Только колеса имели железный обод, а все остальное было из дерева. И когда Авром-Лейб ехал, все местечко сбегалось поглазеть.
Портной Михл
Михл был не только портным. Еще он стриг волосы и ставил в бане банки. У него было прозвище Михл Соня. Он шил медленно, говорил медленно, даже спал медленно. Но Михл был надежным портным – если он пришивал пуговицу, то намертво. Могла обветшать сама одежда, но пуговицы не отрывались. Свое прозвище Михл получил из-за того, что засыпал за работой. Жена его постоянно будила. Михл смотрел сначала на жену, потом на работу и дремал дальше. Однажды он подстригал раввина. Как всегда, Михл задремал, спохватился и стал стричь дальше. Раввин тоже, сидя в кресле, задремал. Но вдруг он очнулся и закричал: «Михл, что ты наделал?! Ты мне отрезал один пейс!» Михл очень испугался, и предложил... приклеить отрезанный пейс, пока отрастет новый. Все жалели раввина, ходившего с одним пейсом, но еще больше жалели Михла Соню. Он очень переживал, даже перестал стричь взрослых. Потом он вообще прекратил стрижку, потому что, задремав в очередной раз, чуть не отрезал ребенку ухо.
Ребе Лейб Тагерер
Ребе был учителем в хедере. Он был очень жестоким. По его понятию, вдолбить мальчику Тору можно было только силой. Происходил он из Литвы, из городка Жагары (слово «жагары» по-латышски означает «розги»). Для ребят из Данкере ребе использовал не только розги, но и ремень (бил учеников по спине), острую указку, драл за уши, а иногда даже поднимал за уши в воздух. Он не только бил детей, но еще и ругал их: «Буяны! Прохвосты! Чтоб вы сгнили!»
Однажды тщедушный ребе побил одного ученика. Но тот, парень здоровый, не стерпел обиды, по его мнению, незаслуженной, схватил ребе за бороду и швырнул его на пол. Ребе подняли, смыли кровь, но от драчливости он так и не отучился. Учеников в хедере было много, и отцы считали, что без побоев ничему научить нельзя. Ученики запомнили ребе на всю жизнь, особенно те, у кого уши были вытянуты, как у осла, или искривлен позвоночник. Правда, особенно ученые люди из этого хедера так и не вышли.
Юдл-извозчик
Когда Юдл-извозчик должен был везти пассажира на станцию в Штокмансгоф, то он выезжал на час раньше, чем другие извозчики местечка. Дело в том, что его лошадь не бежала, а еле плелась. Юдл был бедняком и, как вся еврейская беднота, многодетным. Тех нескольких грошей, что он зарабатывал, не хватало на жизнь его семье, и лошадь у него тоже была не кормлена. Голодная лошадь не хотела работать, и Юдл ее жестоко бил. А люди, как водится, жалостливые... Евреи пошли к раввину и попросили его прекратить издевательство над живым существом. Раввин вызвал Юдла и потребовал кормить лошадь. Тогда Юдл спросил: «Что важнее – лошадь или семья?» Раввин подумал и сказал, что семья все же важнее, но если лошадь сдохнет, то Юдл, во-первых, останется без работы, а во-вторых, лошадь может пожаловаться Всевышнему и наверняка выиграет процесс. Юдл испугался: вступать в конфликт с Б-гом он не хотел. Но лошадь уже было не спасти, и она сдохла от голода. Остался Юдл без лошади и вечно оглядывался: ему все казалось, что лошадь зовет его на суд Всевышнего.
Шая-книгоноша
Дважды в год Шая-книгоноша появлялся в Данкере с пачкой книг на плечах. Был он горбатым, с большим красным и тоже горбатым носом. Шая приносил дешевые романы про принцев и принцесс, книжки про «хороших евреев», которые творили с Б-жьей помощью чудеса: возвращали зрение, излечивали хромых и т. п.; рассказы про всякую чертовщину, от которых у читателей дух захватывало, например о том, как грешников жарили черти. Причем это было настолько правдоподобно описано, что читатель мысленно мог ощутить запах смолы и серы. Книги у Шаи раскупали, ибо читали и стар и млад. В одном из домов даже была библиотека. Чтобы в нее записаться, надо было заплатить три копейки.
Учитель 
Как и у всех людей, у него, конечно, было имя, но по имени его никто не называл – все звали его «учитель». Он был маленьким, тщедушным, с водянистыми глазами и большим горбатым носом. Зимой и летом он повязывал шею шарфиком – так ему в детстве велел доктор.
Он учил мальчиков и девочек читать и писать на идише, и называл это «давать уроки». Ходил учитель с папкой подмышкой, за одним ухом – карандаш, за другим – ручка с пером. Для большей респектабельности он нашил на шапку кокарду, а на сюртук – медные пуговицы и был очень горд, когда к нему обращались «господин учитель». Он также занимался тем, что писал людям письма, в частности любовные письма юношам и девушкам.
Учителя приглашали также читать вслух романы. Но вот беда: он был очень сентиментальным. Дойдя до трагического момента, он начинал плакать, и, глядя на него, начинали плакать все слушатели.
Умение читать и писать на идише в то время очень ценилось, и учителя были востребованы. Когда рабочее движение пришло и на еврейскую улицу, там уже были люди, понимавшие, что им говорят, а главное – что пишут.
Герман-фельдшер
В местечке не было постоянного доктора – не потому, что люди не болели, а потому, что бедные евреи не имели возможности заплатить 50 копеек за визит к врачу. А вот фельдшеру за визит надо было платить 10 копеек. Звали фельдшера Герман. Насколько он понимал в медицине, сказать трудно. Банки и пиявки он не признавал, считая это варварством. Его любимым методом лечения были клистир и касторка. Если он видел, что помочь не может, то говорил, что это «дело Б-жье» и уходил.
Герман был очень нелюдимый ассимилированный австрийский еврей. Кто теперь скажет, как он оказался в Данкере? Столь же необщительной была и его жена. Они вели свою замкнутую жизнь и ни с кем не общались. Но надо же было случиться, что у фельдшера умер отец. И Герман изменился. Он трижды на день ходил в синагогу, произносил поминальную молитву «кадиш». Он стал здороваться, останавливать людей и спрашивать: «Как здоровье? Как поживаете?» А главное, входя в дом, целовал мезузу.
Поющий ящик
В те стародавние времена, когда в Данкере не знали, что такое граммофон, в местечке появился еврей с ящиком подмышкой. Он сказал, что этот ящик может «делать музыку» и петь. Одни считали его обманщиком, а другие думали, что в ящике сидит черт, который делает все, что ему прикажут. Третьи предлагали хорошо прощупать этого типа: может быть, у него самого имеются хвост или копыта. Пришелец только усмехался. Через несколько дней его пригласили в дом, битком набитый народом, и предложили показать чудо из ящика.
«Чудотворец» водрузил ящик на стол, накрутил пружину, поставил пластинку и сказал, что желающие слушать должны заплатить по 10 копеек. Смельчаков долго не находилось. Наконец, два здоровенных парня заплатили. Обладатель ящика протянул им две трубочки, чтобы те вставили их в уши. Услышав первые звуки, парни испугались, выдернули из ушей трубочки и трусливо сбежали. Но нашлись другие, решившиеся на рискованный шаг, они стали слушать... И Данкере признало, что пришелец этот не черт и не шарлатан. Обладатель поющего ящика ушел из местечка, унося честно заработанные деньги.
Через несколько лет в Данкере приехал другой еврей, который снял дом и установил там «смотровые ящики», в которых за две копейки можно было увидеть Москву, Киев, Париж и Лондон, но главное – он привез граммофон с большой трубой, и люди наслаждались прекрасными мелодиями из «Колдуньи» и «Суламифи» – очень популярных в те годы музыкальных драм Авраама Гольдфадена, «отца еврейского театра».
Театр в Данкере
В местечковой аптеке работал молодой человек по фамилии Бернштейн. Он был очень способным – пел, танцевал, мог пародировать разных людей, но главное, он знал, как должен играть еврейский театр.
Поскольку местное общество «Бикур-холим» очень нуждалось в деньгах, Бернштейн предложил поставить пьесу, а весь доход отдать «Бикур-холим». Евреи Данкере очень настороженно отнеслись к этой затее: парень из Двинска, в синагогу не ходит, его даже видели курящим в субботу! Тогда Бернштейн в связи с приближающимся праздником Пурим предложил устроить Ахашверош-шпиль[7], но не силами детей, как это делалось обычно, а только взрослых. Представление настолько хорошо и весело прошло в женской части синагоги, что народ смеялся от души.
Это вызвало доверие к Бернштейну. Он стал отбирать юношей и девушек и с наиболее способными из них начал репетировать пьесу Гольдфадена «Колдунья». На рыночной площади сколотили из досок помост, развесили фонари, освещавшие сцену. Актеры были одеты в самодельные шляпы и разноцветные одежды. Сам Бернштейн играл характерную роль Хоцмана. Спектакль имел такой успех, что евреи – и стар, и млад, благочестивые и вольнодумцы, – посещали представления и уходили довольные. Те несколько дней, когда шел спектакль, были в местечке праздником. После спектакля народ распевал песни, которые пела Бобе Яхне, а кое-кого из жителей местечка дразнили Хоцманом.
После такого успеха Бернштейн планировал поставить еще один спектакль, но, к большому сожалению жителей Данкере, его перевели в другой город. С отъездом Бернштейна все обитатели местечка почувствовали, как им не хватает этого двинского парня, который внес в их жизнь такую радостную струю.
Перец-похоронщик
Не было в Данкере человека, который не знал бы Переца. Во-первых, его постоянно видели перевозившим в тачке шкуры со скотобойни на кожевенный завод, в дубильню. Во-вторых, у него был столик, который он ставил на улице и торговал разными детскими лакомствами: имберлех, лекахом, вареными бобами и др. И, наконец, в-третьих, Переца видели на всех похоронах. Он ходил с коробкой для пожертвований и читал заупокойную молитву («справедливость предшествует Ему»). Интересно, что сам Перец, будучи бедным человеком, не любил бедных. Когда хоронили бедного, то молитву он читал быстро и невнятно, как будто кто-то стоял сзади и подгонял его. Наверное, Перец думал: «Эй ты, несчастный! Кто просил тебя вообще родиться на этот свет, или ты думаешь, что без тебя мы здесь и не выкарабкались бы?» Но когда умирал богатый, Перец шел медленно, в такт шагам распевая молитву печально-сладким голосом и поглаживая свою кудлатую бороду. Это должно было означать: «Жаль, что он умер. Был-таки этот еврей свиньей, но рублик у него все-таки можно было вырвать».
Несмотря на постоянное присутствие на похоронах, занятии далеко не веселом, Перец обладал живым чувством юмора. Правда, юмор этот был соответствующим. Однажды зимой члены похоронной команды «Хевра-кадиша» так увлеклись водкой, что не захотели идти на кладбище, которое находилось в нескольких верстах от местечка. Тогда Перец крикнул: «Эй вы, что вы тут пьянствуете, а несчастный покойник мерзнет?!» В другой раз он сказал: «Мало того, что эти несчастные болеют, они еще и умирают». Однажды Переца спросили, почему он так торопится, читая заупокойную молитву по бедняку. Он ответил: «Из чисто практических соображений – чтобы покойник знал и в следующий раз не умирал!»
Пожарная команда
Как и в любом местечке, в Данкере была пожарная команда. Вообще-то это не была и ни «пожарная», и ни «команда». Просто на краю базарной площади стояла маленькая деревянная будка, в которой находилось несколько бочек на колесах, пара пожарных рукавов и несколько лестниц. Поскольку пожары были редкостью, то весь этот инвентарь мирно «дремал». Однако когда случался пожар, то пожарным вдруг становился каждый. Впоследствии положение изменилось, и пожарная команда стала более современной, модной для того времени организацией, члены которой ходили в касках с кокардами и с медными пуговицами.
* * *
Имущественное положение, как это водится, играло очень важную роль в жизни населения Данкере. Так, например, никогда нельзя было увидеть дочь богатых родителей, которая общалась бы с сыном ремесленника, или чтобы богач когда-нибудь беседовал с человеком, который был ему ровня. В свое время это обстоятельство повлияло на развитие сионистского движения: до начала XX века сионизм – удел детей богатых родителей, которые не хотели общаться с бедными, считая это ниже своего достоинства. Даже идиш – язык еврейских народных масс – эти круги считали анахронизмом и символом отсталости еврейского общества, пренебрежительно называя его «жаргоном».
Во время первой мировой войны многие евреи были вынуждены бежать из местечка из-за военных действий, в ходе которых было разрушено 152 из 192 домов, существовавших в Данкере. После войны евреи начали возвращаться в родное местечко, и жизнь в нем стала налаживаться. С помощью «Джойнта» был создан кредитный фонд, при его участии были построены синагога и 220 индивидуальных жилых домов.
Латгалия, в том числе и Данкере, в 1920 году вошли в состав независимого Латвийского государства. В том же году в местечке насчитывалось 544 еврея – 61% всех его жителей. Дети в том году учились в хедере («Талмуд-Торе»). А в следующем, 1921 году открылась еврейская основная школа (в Латвии это была шестилетка) с обучением на идише, которая в 1934 году была преобразована в учебное заведение с преподаванием на иврите.
В 1927 году хасиды-хабадники основали в Данкере ешиву «Томхей Тмимим», которая в 1935 году стала называться «Бейс-Йосеф». На деньги местных фабрикантов Вестерманов с 1938 года содержался полутораэтажный дом, служивший общежитием для учеников ешивы – там они жили и питались. Условия жизни для них в Данкере считались даже лучшими, чем в Риге.
В 1933 году местечко получило статус города и стало называться Гостини. Его жители в 30-х годах занимались торговлей на 90 предприятиях, рыболовством, лесосплавом, а также производством на 70 мелких предприятиях. Наиболее крупным из предприятий был кожевенный завод Вестерманов, славившийся мужскими поясными ремнями и подошвенной кожей. Завод был семейным делом, и сыновья хозяина не гнушались никакой тяжелой работой. Евреи городка зарабатывали на свою скудную жизнь, будучи ремесленниками – портными, сапожниками, мясниками и т. д., но в основном они занимались торговлей, в том числе вразнос, а те, у кого была лошадь, – разъездной.
Процветала и общественно-политическая жизнь. Помимо упоминавшегося Бунда в 20-е годы в тогдашнем Данкере было организовано местное отделение партии «Цеирей-Цион», и основная политическая активность в городке концентрировалась вокруг этой партии. Действовал также ряд молодежных организаций, в большинстве своем сионистских – «Гехалуц», «Бар-Кохба», «Гашомер-Гацаир» («Нецах»), «Гордония» и «Бейтар». Был свой театральный кружок и «Бялик-клуб».
Жизнь в маленьких городках Латвии в те годы была тяжелой. Люди стремились в более крупные города, главным образом портовые – Ригу, Лиепаю, где была сосредоточена основная торговая деятельность, а значит, было больше возможностей заработать. Там в основном в 20 – 30-е годы концентрировалось еврейское население Латвии. Определенную роль в этом процессе, по мнению профессора М.У. Шац-Анина (1924 год), сыграло разрушение многих еврейских местечек во время первой мировой и гражданской войн, а также то, что евреи экономически вытеснялись как из местечек, так и из сельской местности (имеются в виду населенные пункты с населением менее 2000 жителей), а их хозяйственную нишу постепенно занимали латыши. Этот процесс М. У. Шац-Анин связывает с ярко выраженной проаграрной и антииндустриальной политикой нового Латвийского государства, которая вела к увеличению доли сельского населения. Поэтому в мелких городках население сокращалось от переписи к переписи, а особенно – доля евреев.
В 1935 году в Гостини жили 933 человека, в том числе 504 еврея (54% населения). Улиц в городке было уже более полутора десятков, но главной по-прежнему оставалась Большая улица. В 1937 году из-за неосторожного обращения с огнем выгорела одна сторона этой улицы, обращенная к реке. Сгорели главным образом деревянные дома евреев. Каменные дома и церковь огонь не осилил.
После первой мировой войны раввина Дова-Бера Зелигмана сменил раввин Иехиел Фридман. А в 1934 году раввином – теперь уже города Гостини – стал Шая-Хонох Баркан, старший брат нынешнего главного раввина Риги и Латвии Натана Баркана, который в то время учился в местной ешиве. Тогда в ней было три класса с 40 учащимися. Главой ешивы был Иехезкел Химельштейн. Ешива просуществовала до 1940 года, когда в Латвии была установлена советская власть. В то время в Гостини было три синагоги, в том числе Алтер миньян и Елеймнер миньян.
Определенный интерес Данкере-Гостини представляет и в плане языка идиш. Этот язык в каждой из трех упомянутых смежных российских губерний имел свои особенности. Так, например, в Данкере говорили «трумл», что означало жестяной сосуд для кипячения воды, который вверху был узким, а книзу расширялся. «Штремлинг» означало копченую салаку: отсюда, с большой долей вероятности, происходит употребляемое в некоторых областях России русское слово «стремишка». Небольшой бочонок для вина, пасхального меда, называли «анкер», а затыкали его «шпунтом», – это уже влияние немецкого языка.
Раввин Натан Баркан, рассказывая о времени своей учебы в Гостини, упоминает набожного банщика, молившегося по три раза на день, которого за его радикальные взгляды называли «коммунистом», и другого «политика», известного как местный «Керенский». В памяти Натана Баркана запечатлелись также два еврея-коробейника, торговавшие своими товарами вразнос по хуторам и деревням. Это были люди высокой порядочности, честности и отзывчивости. Когда они отошли от дел по старости, то окрестные крестьяне, приезжая в Гостини по своим делам, навещали их по старой памяти и привозили им свои немудреные гостинцы – продукты своих хозяйств.
В жизни евреев Латвии Гостини играл заметную роль: туда даже приезжали «высокие гости» – кандидаты в депутаты латвийского парламента – Сейма, а также претенденты на выборные места в еврейских организациях. Отношение к ним было разное. Хотя еврейское население городка было достаточно грамотным и читало не только молитвенник, но и газеты, однако кое-кто руководствовался не политическими декларациями, а собственными соображениями, например такими:
– Я буду голосовать за того бородатого!
— Почему?
– Потому, что он курит, а может и выпить – значит, свой человек!
...Части Красной армии 17 июня 1940 года вошли в Гостини. Год советской власти – до нападения Германии на СССР, – внесло некоторые изменения в жизнь населения Латвии, в том числе и евреев этого городка. Однако следует отметить, что в списках высланных в Сибирь в ходе массовых репрессий 14 июня 1941 года жителей Гостини нет. А уже через неделю, 22 июня, Латвия стала ареной военных действий.
Ужасы войны не обошли Гостини, и в первую очередь они затронули евреев. С самого начала гитлеровской оккупации из представителей местного населения – бывших полицейских и айзсаргов, членов военизированной националистической организации, – была создана группа «самоохраны» (так в Латвии назывались добровольные отряды нацистских коллаборационистов, созданные в первые дни войны). В этой группе числилось 18 человек, а возникла она по личной инициативе самих «самоохранщиков», так как со стороны немецких властей никаких указаний на этот счет не поступало. Их распоряжение о создании из местных жителей трех видов полиции (А, В и С) поступило в соседний Крустпилс только в сентябре 1941 года. Все «самоохранщики» были вооружены трофейным советским оружием.
Гостиньские евреи были арестованы, по разным данным, через 7 – 10 дней после начала войны. Так называемое «изъятие» евреев происходило по следующему сценарию. В июле 1941 года все еврейское население было оповещено повестками, предписывавшими: собраться на следующий день на рыночной площади для получения информации. В назначенный день «самоохранщики» обошли весь город и тех евреев, которые не явились сами, согнали на площадь силой. Когда все собрались, площадь была оцеплена вооруженными «самоохранщиками», чтобы никто не смог уйти.
Директор гостиньской школы, он же бывший айзсарг, а теперь еще и руководитель местной группы «самоохраны», – Петерис Рейнфелдс произнес речь, в которой, в частности, заявил: «Жиды шли против латышского народа, они продавали латышский народ, по их инициативе были высланы латыши из Латвии в период установления советской власти в Латвии в 1940 году. Теперь жиды должны понести кару перед латышским народом». После этой речи все находившиеся на площади евреи были взяты под стражу. Мужчин отвели в одну синагогу, а женщин и детей – в другую. Затем от каждой семьи выделили по одному человеку, который в сопровождении «самоохранщиков» шел домой за вещами и продуктами для своей семьи. Во время этой операции у евреев отбирали ценные вещи: часы, кольца, серьги, брошки и т. д. Дома, квартиры должны были быть заперты, а ключи с бирками, на которых были указаны адрес и фамилии жильцов, нужно было сдать. Когда выделенные люди вернулись с продуктами и вещами, всех евреев перевели в отведенный для них квартал города. Разместили там около 300 евреев, и их стерегли вооруженные «самоохранщики».
Квартал находился на Большой улице, куда выходили синагоги, – вблизи моста через реку Айвиексте. Начальником еврейского гетто был Волдис Крастиньш, которого прозвали «еврейским комендантом». В гетто евреи прожили более двух недель. Их посылали на сельскохозяйственные работы, а часть из них направили в Плявиняс для уборки разрушений. Когда евреи группой шли на работу, их сопровождал один из «самоохранщиков». Если крестьянин-хозяин брал одного-двух евреев на сельскохозяйственные работы, то за них отвечал он сам.
В один из последних дней июля 1941 года в 11 часов вечера в Гостини приехал начальник полиции из Крустпилса Круминьш и отдал распоряжение: «Завтра вывести всех евреев в район Какишских болот», ранее служивший полигоном Латгальского артиллерийского полка бывшей Латвийской армии, – якобы на работу, но дал понять «самоохранщикам», что на расстрел.
Евреев разделили на три группы: мужчины, женщины, старики и больные. Для перевозки последней группы была выделена автомашина из Айвиекстской волости. Оттуда же и из самого Гостини в течение ночи для конвоирования евреев на Какишские болота были собраны все «самоохранщики». Начальник гостиньской полиции Янис Винтерс сказал узникам, что их поведут на работу и они могут взять с собой какие-то личные вещи. Примерно в 4 – 5 часов утра все группы были укомплектованы. Первая группа – мужчины – ушла в направлении болот. Через 20 – 30 минут двинулась вторая группа – женщины. Всего из Гостини вышли восемь колонн примерно по 30 человек в каждой.
Пройдя около 10 километров, группы гостиньских евреев были остановлены у Какишских болот, где уже были собраны евреи из Крустпилса и Плявиняса. Примерно в 300 метрах от того места, где стояли обреченные на смерть, мужчин заставили копать ямы.
Примерно через 2 – 3 часа из Риги приехала машина, в которой было около 30 мужчин, одетых в летнюю форму бывшей Латвийской армии. Это была пресловутая «команда Арайса», уже в первые недели войны «прославившегося» как палач и садист. Руководил всей «акцией» говоривший по-латышски человек в штатском. По его указанию все евреи были разделены на группы по 30 человек (по другим данным, на группы из 10 – 12 человек, что более вероятно). Сразу же после этого всем им приказали раздеться и лечь на землю лицом вниз в определенном порядке: первая группа – у вырытой ямы, вторая – за ней, третья – за второй и т. д.
Расстрельная команда встала примерно в десяти метрах от ямы в два ряда: первый стрелял с колена, второй – стоя; первый ряд целился в сердце, а второй – в голову. После того как первая группа расстрелянных падала в яму, поднимали следующую группу и, поставив ее лицом к яме, методично расстреливали. Сперва были расстреляны крустпилсские, а затем – гостиньские евреи. После расстрела нескольких групп арайсовцы предложили местным «самоохранщикам», чтобы те подменили их в их палаческой работе.
Участник расстрела вышеупомянутый П. Рейнфелдс (по иронии судьбы свою учительскую карьеру он начал в 1926 году в гостиньской еврейской школе) оставил такое письменное свидетельство об этом расстреле: «То, что я увидел, нельзя описать словами. Качающиеся в бессознательном состоянии люди на краю ямы, искривленные в агонии лица, стоны, крики ужаса. Нервы натянуты до последней возможности, все обострено настолько, что находишься в состоянии полуаффекта. Все виденное кажется нереальным бредом, сновидением, а не реальной жизнью. Всю последующую жизнь и даже сегодня не могу понять, какая сила заставила меня взять винтовку и участвовать в уничтожении несчастных».
Расстрел продолжался в течение 7 – 8 часов. Так, 31 июля (по другим сведениям 1 августа) 1941 года было уничтожено около 300 жителей еврейской национальности из латвийского города Гостини. Вместе с ними были расстреляны евреи из Плявиняса и Крустпилса – всего около 1700 человек. После расстрела трупы были зарыты местными жителями. Часть изъятых у евреев ценностей забрал руководитель группы «команды Арайса» и уехал со своей группой. Часть принадлежавших евреям вещей забрали местные «самоохранщики» и тоже разошлись.
Имущество евреев, собранное при расстреле, а также оставшееся в домах, принадлежавших евреям, было складировано в 4 – 5 домах. Всем этим ведал начальник гостиньской полиции, он же комендант города Я. Винтерс. Вот что писал о нем фельдфебель Рудольф Обермайер, руководитель команды вермахта «Глазманка», докладывая 11 октября 1941 года: своему начальству о политическом положении в Гостини: «Винтерс, ранее прихлебатель большевиков, расстрелял всех евреев только с целью грабежа».
Газета «Екабпилс вестнесис» («Екабпилсский вестник») писала 28 августа 1941 года «Гостини теперь освобождены от жидов. Часть жидов сбежали вместе с коммунистами, а остальных выслали из города». Что означает «выслали», в то время было понятно всем...
* * *
Авроом-Бецалел Фридман, правнук И. Фридмана, служившего раввином в Данкере после первой мировой войны, направил в институт «Яд ва-Шем» в Иерусалиме список жителей бывшего местечка Данкере – городка Гостини, которые погибли в Холокосте. В списке значатся 83 семьи – 222 человека. Однако состав и численность 18 из названных семей в списке не указаны; не названы также фамилии ряда семей.
В материалах от 26 декабря 1944 года Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников по Латвийской ССР относительно города Крустпилса, Крустпилсской волости и города Гостини среди убитых были отмечены фамилии 242 человек из 60 семей. Из них ориентировочно 24 семьи расстрелянных на Какишских болотах совпадают со списком Авроома-Бецалела Фридмана.
Итак, было установлено, что евреев на Какишских болотах расстреливали головорезы из «команды Арайса», которых время от времени подменяли бандиты из местной группы «сил самоохраны». Кто конкретно убил гостиньских, а кто – плявиньских или крустпилсских евреев, осталось невыясненным, но это не столь уж важно. Известно, что только тех, кто участвовал в аресте, охране, конвоировании и расстреле евреев Гостини было более двух десятков.
В течение 1944 – 1945 годов из гостиньских «самоохранщиков» были осуждены: один – к высшей мере наказания (расстрелу), другому расстрел был заменен 20 годами исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ), но в 1956 году он уже был на свободе. Еще трое убийц были приговорены к 20 годам ИТЛ. Авенс в 1945 году был осужден на 15 лет ИТЛ и умер 1949 году.
Трое из гостиньских «самоохранщиков», в том числе и упомянутый П. Рейнфелдс, 23 декабря 1946 года были приговорены к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в марте 1947 года. Пятерых приговорили к 20 годам ИТЛ плюс 5 лет поражения в правах с конфискацией имущества (впоследствии одному из них срок заключения был сокращен на 10 лет, другой умер в 1951 году). Еще четверо тогда же были осуждены на 15 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах. Но уже в 1955 – 1956 годах они были освобождены из заключения.
Петр Плешс, первоначально руководивший гостиньской группой «самоохраны», по некоторым данным, вел двойную игру: прежде чем возглавить группу «самоохраны», якобы советовался с местными коммунистами, что на суде не получило должного подтверждения. Тем не менее, еще до ареста местных евреев он арестовал бывших советских активистов (10 – 12 человек), часть из которых освободил в тот же день, а часть – на следующий. К евреям он относился весьма жестоко и участвовал в их расстреле, однако – что подтвердилось на суде – предупредил об опасности гостиньских цыган, которые тоже подлежали уничтожению. Арестованные цыгане вскоре были отпущены. П. Плешс 28 ноября 1949 года был приговорен к 25 годам ИТЛ. Несмотря на неоднократные просьбы и жалобы о пересмотре дела только 9 мая 1956 года срок его наказания был сокращен до 10 лет. Освободился он 10 сентября 1957 года, а в 1966 году был даже реабилитирован (умер в 1980 году).
Более десятка гостиньских «самоохранщиков», участвовавших в аресте, конвоировании и расстреле евреев, по судебным материалам не проходили. Освальд Калниньш умер от туберкулеза в 1946 году; Янис Винтерс, Карлис Балодис и ряд других бежали за границу вместе с отступавшими гитлеровцами.
Что касается крустпилсских «самоохранщиков», наряду с их гостиньскими «коллегами» задействованными в расстреле евреев на Какишских болотах, то шестеро из них были расстреляны, четверым расстрел был заменен на 25 – 20 лет ИТЛ. Еще восемь из них были осуждены на 25 лет ИТЛ и пятерых осудили на 10 – 15 лет ИТЛ. Янис Авотиньш, приговоренный к 25 годам ИТЛ, в 1955 году был освобожден, а в 1958 году в связи с вновь открывшимися обстоятельствами был арестован и осужден на 25 лет с зачетом отбытого срока наказания, и в 1967 году был опять освобожден. Дважды были осуждены также Залитис и Берзиньш.
Характерной для нацистского коллаборациониста в Латвии можно считать судьбу Петра Гибже, 1900 года рождения, который уже в первые дни германской оккупации в июле 1941 года поступил на службу в полицию Рижского уезда. Позднее он был направлен в Крустпилс, где участвовал в убийстве евреев, затем переведен в Лудзу и служил там в полиции до прихода Красной армии. Из Лудзы вместе с гитлеровцами бежал в Курляндию. После капитуляции курляндской группировки германских войск 8 мая 1945 года он находился на нелегальном положении в районе озера Усмас, где в послевоенные годы скрывались многие пособники нацистов, не успевшие бежать вместе со своими хозяевами либо вошедшие в созданные и вооруженные гитлеровцами банды террористов и диверсантов. Однако 15 октября 1946 года Гибже был арестован советскими органами власти. И 17 – 24 апреля 1947 года состоялся суд, приговоривший его к высшей мере наказания, которая, однако, затем была заменена 25 годами ИТЛ. Но 26 апреля 1956 года срок наказания Гибже был снижен до 15 лет, а спустя два года он был освобожден из заключения. В 1967 году, живя на свободе в Белоруссии, он выступал свидетелем в судебных процессах по делам своих «коллег». В 1991 году в реабилитации ему было отказано. Однако 22 сентября 1997 года Гибже все же был в конце концов реабилитирован.
* * *
А евреи в Гостини, некогда местечко Данкере, больше уже не возвратились. Да и самого этого городка нет теперь на географических картах: в 1956 году он был включен в состав города Плявиняс.
В 1958 году местные власти тогда еще двух районов – Крустпилсского и Екабпилсского содействовали перезахоронению останков убитых в лесу Какиши и в болотах Кукас. С тех пор они покоятся на еврейском кладбище в Асоте. О евреях Данкере ныне напоминает только памятный камень на месте убийств.
В завершение печального рассказа об этой, все еще малоизвестной трагедии Холокоста в Латвии, добавим одну историю.
Двое парней, братья Лат, сбежали из гетто. Мотке Лат более года скрывался в Гостини в семье Пурвиньшей. Но затем пребывание у них, по-видимому, стало опасным, и Мотке попытался перебраться через леса в соседний район, где его поймали 6 ноября 1942 года. Как следует из полицейского донесения, Мотке Лат был доставлен в Гостини для выяснения, у кого он скрывался и у кого и где воровал еду. «По истечении надобности» он был отправлен в соседний район – тот, где его поймали, и дальнейшая судьба Мотке Лата неизвестна.
Его брат Менке Лат тоже был пойман. Местные полицейские избили его так «профессионально», что он не подавал признаков жизни, и, бросив у дороги, ушли: даже закапывать не стали... Проходивший по этой дороге спустя некоторое время местный житель Витолиньш увидел лежащего мальчика и, подойдя, услышал его стон: значит, еще жив! Витолиньш забрал умирающего к себе в дом, выходил его и скрывал всю войну. Последнее место жительства Менке Лата – Израиль.
По материалам музея и документационного центра «Евреи в Латвии».
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru