[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2002 ТИШРЕЙ 5763 — 9 (125)

Обретение свободы

Бернард Маламуд.

Мастер.

Пер. с английского

Е. Суриц. —

М.: Лехаим,

2002.

Алексей Зверев

Я не думал, что когда-нибудь увижу эту книгу изданной по-русски.

Прочитав в оригинале лет тридцать назад роман Бернарда Маламуда «Мастер», я сразу пресек искушение предлагать эту книгу нашим издательствам, хотя ее выдающиеся художественные достоинства и острая актуальность не могли вызвать и тени сомнения. Но существовал негласный строгий запрет на любые произведения, затрагивающие проблематику, которую в советские времена было предписано игнорировать или освещать в угодном режиму духе, то есть с изрядной дозой умолчания и вранья. А книга американского прозаика впрямую касалась именно такой проблематики.

В основе этого романа – материалы знаменитого дела Бейлиса, судебного процесса над евреем, которому пытались приписать ритуальное убийство русского мальчика, чья кровь якобы понадобилась для изготовления мацы на Пейсах. Процесс происходил в Киеве накануне первой мировой войны. Никаких доказательств у обвинения, разумеется, не было. Все дело от начала и до конца представляло собой грубую фальсификацию, рассчитанную на то, чтобы всколыхнуть антисемитские инстинкты невежественной толпы и спровоцировать еврейские погромы небывалого масштаба.

Черносотенцы, за которыми стояли очень влиятельные покровители, не сомневались в успехе. Оказалось, напрасно: в защиту Бейлиса выступила вся мыслящая и совестливая Россия. Присяжные, набранные из обычных киевских мещан и крестьян, далеких от либеральных настроений, не поверили состряпанной прокурором версии и вынесли оправдательный вердикт.

Что побудило Маламуда обратиться к этой истории полвека спустя? Предки писателя – выходцы с Украины, но сам он родился уже в Америке, писал по-английски и довольно жестко пресекал попытки рассматривать его творчество как факт еврейской литературы. Тем не менее, решающим обстоятельством, которое определило характер всего написанного Маламудом, было полученное им духовное наследие, а в еще большей степени – историческая память. Если этого не учитывать, пути в его художественный мир окажутся закрытыми.

Теперь, когда «Мастер» в прекрасном переводе Елены Суриц напечатан издательством журнала «Лехаим», это становится понятнее, ощутимее, чем было прежде, когда мы знали писателя главным образом по его рассказам. «Мастер», несомненно, главная книга Маламуда, и дело не только в том, что для нее взят сюжет, который предельно заряжен драматизмом. Разрабатывая этот сюжет, Маламуд не стремился к абсолютной фактологической достоверности: у него многое изменено, а сцена суда, который стал кульминацией дела Бейлиса, вообще отсутствует. На последней странице мы видим только окруженную казаками карету, в которой арестанта везут в судебное присутствие, толпы ненавидящих на улицах и редкие лица сострадающих.

Маламуд не присваивает себе функции историка, его волнует нравственный смысл случившегося в Киеве еще на заре ушедшего века и ставшего как бы прологом к будущим трагедиям, которые были порождены ксенофобией, расизмом, подлостью под идеологическим прикрытием самого отталкивающего свойства. Ему интересен человек в ситуации, не оставляющей, кажется, никакого выхода, кроме смерти, но тем не менее способный до конца сопротивляться и безумию, среди которого приходится существовать, и соблазну личного спасения ценой предательства всего лучшего, что в этом человеке заключено.

Яков Бок, разнорабочий из какого-то штетла в черте оседлости, двинувшийся в Киев после того, как от него сбежала жена и убогая жизнь в местечке показалась совсем невыносимой, восстает против своей участи бедствующего, боязливого и набожного пленника незавидных обстоятельств. Его уговаривают смириться с обычной судьбой таких, как он, жить как все, терпеть и осторожничать, а для утешения ходить в шул. Но это не для него, бунтаря, у которого одна мечта: вырваться, честным трудом скопить немного денег и уехать в Америку. Он кое-что читал, случайно ему попала в руки книжка Спинозы, который окончательно убедил его, что каждому дано «сделать из себя свободного человека», если достанет смелости и воли. Его философия проста: Спиноза был прав, утверждая, что существует необходимость, связывающая нам руки, но ведь ее, необходимость, можно и нужно одолевать, а самое главное – «жизнь есть жизнь и незачем ее пихать в могилу».

Вот с этими верованиями отправляется Яков Бок попытать счастья в большом мире, где ему выпадет по-настоящему узнать, что такое «еврейское счастье». У Спинозы он вычитал то, что было созвучно его настроениям, но упустил другое, столь же важное – на взгляд этого еврейского философа, жившего в Амстердаме за два с половиной столетия до Бока, каждый наш шаг предопределен условиями, в которых мы существуем, и нелепа сама мысль, будто нам дано свободно строить свою судьбу. А у Бока все сложилось так, что именно эта идея его любимого мыслителя получила более чем достаточно подтверждений.

Вся вина Бока состояла исключительно в том, что, соблазнившись выгодной работой, он поселился на Лукьяновке, куда евреев не допускали, и выдал себя за русского. А еще раньше, движимый нормальными человеческими побуждениями, он подобрал на заснеженной улице в стельку пьяного господина, который оказался махровым юдофобом, и дотащил его к дому, не зная, конечно, что этот Лебедев и его дочь, озлобившаяся из-за своего уродства и женской невостребованности, окажутся среди самых яростных гонителей Бока, когда он попадет в тюрьму. Уже на Лукьяновке произойдет еще одно роковое событие, и опять всему причиной неискоренимая человечность Бока. Снежным вечером он встретит старика-хасида, которого чуть не до смерти забили местные малолетние хулиганы, приведет этого несчастного к себе на чердак, промоет ему раны и перевяжет своей старой рубахой. Эта рубаха с пятнами крови да еще горстка муки, из которой Бок пек галеты, станет самой ценной уликой для следствия, раскручивающего его дело.

Подоплека случившегося с Боком очень прозрачна. Некая Марфа Голова, скупщица краденого добра, поссорилась со своим любовником-вором и плеснула ему в лицо серной кислотой, а он отомстил, с особой жестокостью убив ее сына, грозившего пойти в полицию. К тому же речь шла о довольно крупной сумме, которую оставил в наследство мальчику его отец. Будничная криминальная история, но как раз в это время десятник с кирпичного завода, где работал Бок, подал на него донос, потому что именно Бок – новый управляющий – не позволял красть без удержу. Рьяные киевские патриоты, облеченные судебной властью, почувствовали, что случай из уголовной хроники можно превратить в громкий политический процесс против ненавистных евреев. В камере, где арестованного Бока продержали два с лишним года, каждый день подвергая издевательствам, запугивая и унижая, он вскоре поймет механику происходящего: это «заговор против еврея, какого еврея – неважно; случайно выбор пал на него, и жертвой стал он».

Он жил без документов и переступил недозволенную черту, но все это сущая мелочь даже по тогдашним варварским российским законам: наказывают штрафом или месяцем принудительных работ с последующей высылкой из Киева – только и всего. А Боку приходится испытывать такое, что не приснилось бы и в страшном сне. И никак ему не объяснить самому себе «ту связь событий, которая после отъезда из штетла неизбежно его вела в эту самую камеру». Но думать, «что все неожиданности и случайности объяснялись каким-то предначертанием», тоже невмоготу. Вот он и бьется над этой неразрешимой загадкой, и крепнет чувство, что «темной ночью он угодил в черную паутину потому только, что случайно был рядом, и теперь, как ни дергайся, ему не освободиться из липких ячеек».

Маламуд писал свою книгу, обогащенный знанием, что дело Бейлиса было только одной из первых попыток подобного «заговора против еврея», и что другие попытки окажутся намного успешнее. Вот отчего его не могла бы удовлетворить простая реконструкция хода событий, приведших к тому киевскому процессу. У Бока есть биографическое сходство с Бейлисом, однако и мыслит, и чувствует он уже так, как должен осознавать подобную ситуацию человек, прошедший все круги ада, которым оказалась история его народа в ХХ столетии. От ощущения нелепости и случайности той трагедии, которую ему выпало пережить, Бок в бесконечные часы тюремного одиночества приходит к пониманию ее закономерности и неотвратимости. Не он – так другой, однако сама трагедия будет повторяться снова и снова, пока над сознанием толпы сохраняют свою власть расовая ненависть, готовность поверить самой дикой демагогии и ищущая для себя выхода озлобленность из-за житейских невзгод.

Выбор судьбы безличен, но «то, что он претерпевает, было лично, было больно», и эта боль переполняет повествование Маламуда. Яков Бок терпит побои и голод, грязь, глумление, провокации, но больше всего остального изводит его страх, что он не выдержит духовного испытания, надломится и подпишет бумагу с «чистосердечным признанием», за которое ему обещана свобода и возможность уехать из России. Понятно, для чего прокурору-антисемиту так необходимо это признание: оно не только укрепит слишком шаткую пирамиду улик, оно развяжет руки для погромов и расправ над всем трехмиллионным еврейским населением империи – появится аргумент, придающий таким акциям видимость оправдания, насилие можно будет выдать за праведный гнев. Эту тактику потом с успехом применяло к обреченным сталинское следствие, и палач Вышинский называл «признание», выбитое под пытками, «царицей доказательств».

Но признания мучители Бока так и не добьются. В этом человеке, уже не уповающем на справедливость здесь, на земле, да и на небе тоже, пробуждается та неиссякающая энергия нравственного сопротивления, которая, по мысли Маламуда, одна способна дать силы, чтобы вынести самые чудовищные испытания и остаться человеком даже в минуты полной безвыходности. Маламуд, изучивший дело Бейлиса, не стал описывать его счастливый исход потому, что исход чаще всего не бывал благополучным. Для писателя суть дела не в том, увенчаются ли успехом старания доброжелателей вызволить Бока из обрушившейся на него беды. Важно другое: как ее переживет и как осмыслит сам Яков Бок. Спасется ли, как обещает «претерпевшим до конца» евангелист Матфей в книге, которую Бок впервые прочел, оказавшись узником? Выстоит ли в поединке с всесильной властью, которой необходимо не просто его раздавить, а уничтожить как человека, достойного своего имени? Осознает ли, при всем его нежелании ощущать себя представителем еврейского народа, а не просто мастеровым Яковом Боком, что именно на него возложила судьба ответственность за судьбы этого народа, и стало быть, вменила в обязанность его защищать, пусть ценой собственной гибели? Примет ли этот «завет с самим собою» и станет ли свободным? Внутренне намного более свободным в своей зловонной и холодной камере, чем был дома, в ненавистном ему штетле.

Бок уясняет для себя, что, как и все другие, он – человек, принадлежащий истории, трагической и несправедливой истории, которая подвергла тяжкой, а для многих непосильной проверке на прочность нравственные принципы, принимаемые им как безусловные и не допускающие оговорок. Мысли Спинозы о том, что напрасно пытается человек разорвать липкие ячейки паутины, ибо никому не дано ее сбросить, получили зримое обоснование, и Боку приходится это признать. Но Бок – вот в чем для Маламуда героизм его скромного персонажа – не примиряется с тем, что такое положение вещей обесценивает любое моральное усилие, что оно делает бессмысленными сами порывы человека к свободе в ситуации, когда он, кажется, опутан по рукам и ногам. И в камере, где, очень вероятно, оборвется его жизнь, и по пути на суд, от которого вряд ли можно ожидать хотя бы внешних проявлений беспристрастности, Бок твердо держится пришедшего к нему убеждения, что свобода выбора остается за человеком всегда – не выбора судьбы, а выбора духовной позиции. Бок обретает ту истинную свободу, к которой он пришел через страдание и унижение, ставшие для него обыденностью, но не сумевшие его поработить.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru