[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2002 ТИШРЕЙ 5763 — 9 (125)

Зюсс Оппенгеймер

Маркус Леман

Окончание. Начало в №120 – 124

Глава семнадцатая

Горе и раскаяние

Так оказался бывший глава правительства и министр финансов Вюртемберга, закованный в кандалы, в одной из душных и тесных камер, упрятанных глубоко под землей. Когда его везли по Штутгарту, известие о том, что страшный и всеми проклинаемый министр едет в собственной карете закованным в железа арестантом, каким-то образом уже просочилось на улицы города. Вмиг вокруг кареты образовалась бурлящая толпа, которая с каждой минутой все увеличивалась. Зеваки швыряли в карету камни и комья грязи и злобно прорывались сквозь кольцо солдат с целью учинить над ненавистным министром самосуд. Если бы охрана не была вооружена, они непременно разорвали бы арестанта на куски. Карету сопроводили со всей возможной быстротой на тюремный двор, и там бросили арестанта в одну из самых мрачных камер, какая только нашлась, даже не освободив его от тяжелых цепей. Зюсс пролежал несколько долгих, томительных часов, пока наконец не пришел тюремщик и не освободил его затекшие и разболевшиеся сверх всякой меры конечности.

И вот тут Зюсс неожиданно начал вспоминать, что он как никак... еврей! Он отверг принесенную еду и потребовал кошерное питание в соответствии с еврейским законом. Тюремщик, однако, лишь насмехался в ответ:

– Ты столь долгие годы ублажал свое чрево свининой, что от еще одной свиной похлебки ничего с тобой не сделается.

Но Зюсс упрямо стоял на своем. Он ел лишь хлеб да пил воду. По городу пополз слух, что бывший премьер-министр объявил голодовку и твердо решил уморить себя голодом. Худые вести разносятся быстро. Слух о падении и несчастьях Зюсса достиг ушей рабби Симхи гораздо быстрее, чем в свое время известия о его успехах. Недолго думая рабби Симха сорвался с места и вновь направился в Штутгарт. Все его попытки добиться свидания с заключенным ничего не дали, двери тюрьмы оставались перед ним закрытыми.

И тут рабби Симха вспомнил своего давешнего приятеля-попутчика, советника Бильфингера, и решил обратиться к нему за помощью. Пробиться к нему на прием оказалось совсем нетрудно, хотя тот уже был назначен в новом правительстве министром.

– Помнит ли еще Ваша Светлость наше мимолетное дорожное знакомство? – спросил рабби Симха.

Министр внимательно разглядывал его некоторое время, и вдруг лицо его осветилось, и он воскликнул:

– А, это вы, мой почтенный попутчик из почтового дилижанса! Дядя Зюсса Оппенгеймера!

Рабби Симха глубоко вздохнул:

– Да, я дядя несчастного Зюсса.

Он особо подчеркнул слово «несчастного».

– Что ж, он получил по заслугам! – поспешил заметить Бильфингер. – Да я же вам то же самое говорил тогда, в дороге. Вы еще, помнится, собирались его усовестить. Как, удалось ли вам это хоть в малой степени?

– К моему сожалению – ни в малейшей.

– А разве не удостоверились вы собственными глазами, что ваш Зюсс – отпетый злодей?

– Верно, именно таков он был, Ваша Светлость, хотя я уверен, что сейчас под гнетом постигших его несчастий он совершенно изменился и стал другим человеком. В последний раз я сказал ему при расставании, что желаю ему невзгод и испытаний, которые свергли бы его с высот величия и успеха, дабы смог он вернуться к своим корням и спасти свой заблудший дух от безвозвратной погибели.

– Ну и чем же могу я вам служить?

– До меня дошли слухи, что несчастного содержат в тесной и смрадной яме, глубоко под землей. Нельзя ли попросить Вашу Светлость проявить к узнику милосердие и перевести его в более пригодную для содержания камеру? Мученья этого несчастного и без того весьма велики, так стоит ли еще и это добавлять к ним?

– Что ж, попробую выполнить вашу просьбу. Чем еще могу..?

– Буду весьма признателен Вашей Светлости, если вы сможете достать мне разрешение на посещение узника, дабы я его мог утешить и поддержать в его отчаянии, а также направить на путь раскаяния и исправления.

– К моему глубокому сожалению, этого я сделать никак не смогу. Государственный Совет принял специальное решение никого не допускать к заключенному. У него пока сохранились кое-какие сторонники, не лишенные сил и влияния, поэтому решили принять чрезвычайные меры предосторожности, дабы исключить любую возможность сношения узника с внешним миром.

– Ваша Светлость! Я готов поклясться всем, что для меня свято, что ни прямо, ни косвенно не предприму никаких действий с целью устроить сообщение узника с внешним миром. Разве не каждый заключенный имеет право на посещение священнослужителя его религии, чтобы получить утешение и поддержку? Так нельзя ли исхлопотать мне разрешение на посещение если не в качестве его дяди, то хотя бы в качестве раввина – еврейского священнослужителя, дабы я мог словом Б-жьим поддержать несчастного?

– Что ж, это разумная идея. Я обещаю употребить все свое влияние для выполнения вашей просьбы.

В тот же день Зюсс был переведен в более просторную, хорошо освещенную и проветриваемую камеру на одном из верхних этажей крепости. Расставшись с мрачным застенком, узник облегченно вздохнул. Он удивленно оглядывался по сторонам и недоумевал: какого тайного благодетеля он должен благодарить за эту разительную перемену? Неужели старый приятель Шефер о нем позаботился? Или кто-нибудь из его бесчисленных протеже, которых он в свое время вознес из праха и прозябания, решил отплатить добром своему благодетелю?

Он все еще недоумевал и строил догадки по этому поводу, как вдруг дверь камеры открылась и на пороге появился его дядя – рабби Симха. Поначалу Зюсс застыл на месте, не поверив глазам, но по прошествии нескольких мгновений вдруг расплакался навзрыд и возопил душераздирающим голосом:

– Дядя! О горе мне, горе! Горе мне, ибо ты нашел меня падшим и униженным!

Рабби Симха тоже заплакал, обнимая Зюсса, и отвечал ему мягким, ласковым голосом:

– Нет, не горе, Зюсс! Тебе сказочно повезло, и я счастлив, что все именно так произошло. Г-сподь явил тебе свою великую милость: Он дает возможность искупить все твои грехи в этой жизни, дабы ты смог появиться пред Его престолом чистым и непорочным.

– Ты и вправду веришь, дядя, что

Г-сподь простит мне когда-нибудь мои бесчисленные преступления?

– Г-сподь милостив, доброта Его безгранична. Он протягивает руку помощи тем, кто обращается к Нему искренне, всем сердцем, и прощает им все их прегрешения, и будь они черны, как ночь, – станут белее снега!

– О, милый дядя! Мои прегрешения слишком тяжки и многочисленны,

чтобы надеяться на прощение и искупление!

– Нет границ Б-жьему милосердию! Однако скажи мне, Зюсс, правду ли я слышал, что ты решил умереть голодной смертью?

– Вот, оказывается, что теперь про меня говорят? – горько усмехнулся Зюсс. – Нет, дядя, такого у меня и в мыслях не было. Я просто отказался есть трефное и питаюсь пока исключительно водой и хлебом.

Глаза рабби Симхи наполнились горячими слезами:

– Правда? Да будет благословенно Имя Г-сподне, что позволил мне до этого дожить! О сын мой! Радуйся и утешься, ибо простил Г-сподь все твои преступления и искупил все твои грехи! Менаше, царь Израиля, грешил поболее твоего, даже устанавливал идолов в Храме, и все-таки, когда восскорбела его душа и он искренне раскаялся и вернулся к служению Всевышнему, то был принят с распростертыми объятиями, и все его прегрешения были прощены! Надейся на Г-спода и укрепляйся духом!

– Утешил ты меня, дядя, утешил...

Глава восемнадцатая

Еврей и его судьи

В назначенный срок Зюсс предстал перед судом. Его обвинители сочинили длиннющее заключение, в котором возлагали на него ответственность за все мыслимые и немыслимые преступления. Его настоящих провинностей им показалось мало, и они беззастенчиво возводили на него напраслину, подчас не замечая, что такое нагромождение несусветной лжи может

выставить их самих в смешном и глупом виде.

– Господа судьи! – начал Зюсс речь в свою защиту. – Я хотел бы знать, что я такого сделал, за что меня бросили в темный и тесный застенок, как последнего преступника? В чем моя вина?

– Вы только посмотрите, сколь безгранична дерзость этого еврея! – закричал обвинитель Ленбек, тот самый, которого Зюсс в свое время пристроил на эту должность, дабы снискать расположение его отца, старого советника Ленбека. – Его наглость переходит все мыслимые границы! Весь мир говорит о его преступлениях, а он смеет стоять тут перед нами и спокойно спрашивать, в чем его вина и что он такого сделал. Разве не ты налагал на страну непосильные и разорительные для населения налоги?

– Позвольте обратить ваше внимание на то, по какому праву и исходя из каких полномочий я мог налагать на страну налоги. Неужели вы думаете, что я делал это по собственной прихоти и капризу? Я был не более чем верным слугой господина – покойного герцога и всего лишь исполнял его указания.

– Разве не ты развалил благосостояние страны, отдавая лучшие ремесла и торговлю в кабальную аренду?

– Каждый арендный договор подписан собственной рукой Его Светлости герцога.

– Разве не ты бросал в тюрьмы ни в чем не повинных людей лишь по той причине, что они не оказывали тебе должного уважения?

– Будучи главой правительства Его Светлости герцога, я не мог позволить пренебрежительного отношения к себе и своему статусу, ибо подобное небрежение было бы проявлением неуважения к воле герцога.

– А разве не ты вел позорную торговлю государственными должностями?

– Это также делалось по прямому распоряжению Его Светлости. Вы ведь конфисковали все мои бумаги? Неужели вы не видели среди них документа, подписанного герцогом, где он объявляет о полной своей ответственности за все принимаемые мной меры в настоящем и будущем?

– Именно это является решающим доказательством твоей вины, еврей, – вскричал преподобный Тефингер. – Именно за это ты заслуживаешь самого сурового наказания! Ты околдовал герцога, опутал его своими чарами! Как иначе можно объяснить, что правоверный католик в здравом уме и твердой памяти выдал такую бумагу проклятому еврею, служителю диавола!

– Господин советник Бильфингер! – заговорил Зюсс. – Еще в бытность мою министром вы считались одним из самых заклятых моих противников, хотя я знаю, что вы человек умный и образованный. Вы что, тоже верите, что я околдовал герцога?

– Да, Зюсс, – ответил Бильфингер, – я в это верю.

Зюсс посмотрел полным горечи взглядом на Бильфингера, который произнес эти слова с торжественной серьезностью, а на устах остальных судей заиграла победная улыбка.

– Да, – добавил Бильфингер, – несомненно ты околдовал герцога своей любовью и преданностью, твердостью духа и непреклонностью, а самое главное – своими беспрестанными усилиями выполнять все его настойчивые требования, используя для этого любые средства, включая нечестные и даже преступные. Подобное поведение требует наказания согласно всей строгости суда!

– Наверное, вы правы, господин советник, но тем не менее я не могу согласиться с тем, что за все это я заслужил наказание. Разве министры Вюртемберга несут полную ответственность за свою деятельность, подобно министрам английским? Разве не все мы здесь полностью подчинены абсолютной власти принца или герцога, разве не обязаны служить ему, как верные рабы? Разве герцог перестает быть герцогом, даже если его подданные недовольны его правлением? Разве дозволено вам хотя бы выражать противные воле герцога мнения? И вы хотите судить одного из слуг вашего монарха за то, что он беспрекословно исполнял все указания своего господина?

– А разве сам ты не скопил сокровищ для себя? Разве не выжимал ты из народа пот, наполняя свои сундуки золотом и драгоценными камнями? Разве не на народной крови ты выстроил свои дома и поместья?

– А разве это делалось против воли герцога? Прошу заметить, что бо€льшую часть своего имущества я получил из его рук в виде подарков!

– Ходит слух, что ты пытался отравить тех из верных герцогских слуг, которые считались твоими врагами?

– Б-га ради! Ничего подобного не было и быть не могло!

– Разве не была твоя жизнь примером греховной безнравственности?

– К моему глубокому сожалению, я не могу на это ничего возразить, но за это я буду отвечать пред судом Всевышнего, а не перед вами.

– Ты засадил в тюрьму господина Гетчбаха!

– Герцог подозревал его в государственной измене и составлении заговора.

– Говорят, что ты вынашивал непристойные планы относительно его дочери.

– Разве я не освободил его, не приведя эти планы в исполнение?

– Довольно! Чаша твоих преступлений переполнилась. Я прошу суд вынести еврею Зюссу Оппенгеймеру смертный приговор за его многочисленные преступления против граждан Вюртемберга, сатанинское колдовство и прочие злодеяния!

Все замолчали. В зале повисла гнетущая тишина. Зюсс побледнел.

– Как? – содрогнулся он. – Вы посмеете вынести мне такой нелепый приговор? Такое правосудие – это позор в глазах всего просвещенного мира! Это вы называете справедливостью? А вы, господин советник Бильфингер? Вы со спокойной душой на это согласитесь? Вы все видели, что все мои преступления заключаются лишь в том, что я был верный и преданный слуга своего господина!

– Именно за это, Зюсс, – заговорил Бильфингер, – ты и заслуживаешь смерти: за то, что был послушным инструментом разврата и злодеяний.

– Ох, – воскликнул в сердцах Зюсс, – при мне такой человек, как вы, не мог бы быть членом Государственного Совета! Вы не более чем жалкий теолог, причем с самым ограниченным кругозором, несмотря на всю вашу хваленую философию! Да у вас нет никакого государственного и юридического мышления, никаких понятий о законности, иначе вы бы не стали высказывать подобные дикие мысли, находящиеся в вопиющем противоречии с идеями справедливости и правосудия!

– Замолчи! – прикрикнул на него Тефингер. – Не оскорбляй единственного, кто поднял голос в твою защиту! Ты еще почувствуешь себя устыженным и посрамленным, когда увидишь всю глубину нашего милосердия! Решено не отправлять тебя на виселицу, как ты того заслужил, и даже не гноить в тюрьме. Более того, тебе будет возвращено все твое имущество, с которым ты явился в Вюртемберг, лишь награбленное здесь будет конфисковано. Но все это только при одном маленьком условии.

Зюсс замер и, затаив дыхание, ловил каждое слово Тефингера.

– Что за условие? – спросил он, почти срываясь на крик.

– Если примешь протестантство.

Зюсс опустил голову, не проронив ни слова.

– Ну, что ты молчишь? – спросил Тефингер.

Зюсс выпрямился и обвел своих судей, одного за другим, пристальным, сверлящим взглядом и наконец сказал с укоризной:

– Какие же вы судьи? И после этого вы еще будете корчить из себя высший суд справедливости? Да разве вы приговорили меня за те преступления, в которых я – по вашим словам – виновен? Нет, вы – обыкновенные убийцы, вы вынесли мне приговор лишь за то, что я еврей, что четыре года я правил вами, не переставая быть евреем, что вы должны были кланяться и воздавать почести еврею, презренному и ненавистному! Вон Ремхинген, – тот тоже был верным слугой герцога, и для него на этой службе все средства были хороши, ему вы позволили бежать, потому что он христианин, хоть и католик! Галвакс был моей правой рукой, и если я повинен во всем, в чем меня здесь обвиняли, то и он – не менее моего, но его вы тоже изгнали из страны, а не приговорили к смерти, потому что он – христианин. Лишь меня хотите вы убить, да, да – убить! – потому, что я – еврей. А если я соглашусь предать мою веру и моего Б-га, вот тогда вы явите свою великую милость и освободите меня, будто никаких преступлений и не было. Все это значит, что моя единственная вина в ваших глазах в том, что я – еврей! Но мне нет нужды в ваших «милостях». Я сохраню свою веру, даже если это будет мне стоить жизни. Уж лучше умереть, чем перейти в такую веру, имеющую таких, как вы, последователей: бесчестных судей, захлебывающихся собственной ложью!

Зюсс дышал тяжело и выглядел совершенно изможденным, как будто все свои силы вложил в эту речь. Судьи его от этой речи пришли в замешательство, они содрогались. Зюсс хлестнул их, как кнутом, своим справедливым укором, и они это поняли. Но эти чувства были быстро подавлены, и их место заняли гнев и ярость.

– Еврей! – заскрипел зубами Тефингер. – За это ты заплатишь жизнью!

– Да тебе мало будет обычной казни! – закричал Ленбек. – Для тебя придется изобрести что-нибудь особо мучительное!

Он затряс колокольчиком, и на звук явился ожидавший за дверью начальник тюрьмы.

– Отведите заключенного в то самое подземелье, куда он был помещен после своего ареста!

– Стой! – неожиданно приказал Бильфингер. Он встал и сказал:

– Согласно моим распоряжениям заключенному была выделена специальная камера, и он должен находиться там и впредь.

Ленбек смерил Бильфингера полным скрытого яда взглядом, но вслух ничего не осмелился сказать.

Глава девятнадцатая

Печальный конец

По возвращении в тюрьму Зюсс застал там своего дядю. Бросившись ему на грудь и горько рыдая, Зюсс рассказал ему о ходе судебного процесса. Рабби Симха утешал и ободрял несчастного, призывая его думать только о Всевышнем и молиться ему. Лишь иногда позволял себе рабби Симха покидать тюрьму. Он добывал для них обоих кошерную пищу. Раскаяние и возвращение Зюсса было полным и искренним. Он принял на себя несколько дополнительных строгих обетов, дабы искупить свои преступления. Каждый понедельник и четверг он постился и проводил эти дни целиком в молитве. Рабби Симха постился и молился вместе с ним.

Ко всем горестям Зюсса добавились мучения иного рода. С тех пор как в стране стало известно, что ему обещано помилование в случае, если он примет протестантство, к дверям его камеры потянулся неиссякаемый поток всех священников, какие были в Вюртемберге. Каждый из них надеялся записать на свой счет славную победу – обращение упорствующего еврея в лоно истинной веры. Каждый день в дверь камеры Зюсса входил новый священник и вынуждал его вести бесконечные теологические дискуссии. На это время рабби Симху заставляли удалиться, дабы он не мог помешать попыткам сокрушить сопротивление упрямца. Тюремные власти в своем желании облегчить труд совратителей уже хотели было удалить рабби Симху совсем, но тут вмешался Бильфингер, весьма ревниво следивший за неукоснительным соблюдением любых своих указаний.

Часы, когда его удаляли из камеры, рабби Симха использовал, пытаясь за него хлопотать. Он носился между Бильфингером и Тефингером, между Ленбеком и Шефером, всеми силами пытался получить аудиенцию у нового герцога. Ему даже удалось пробиться к герцогине, которая всегда относилась к Зюссу с доверием и симпатией. Но все его усилия ничего не дали. Бильфингер был единственным среди всех, кто действительно пытался спасти Зюсса, но его одинокий голос не был услышан никем из сотоварищей. Тефингер становился багровым и шипел при одном имени Зюсса: он не мог снести резкого отказа принять протестантство. Шефер боялся защищать своего бывшего сослуживца, дабы не подвергать опасности себя. Ленбек кипел от слепой и яростной ненависти: кровь Зюсса – это все, чего он желал. Правящий герцог, во-первых, относился к Зюссу с отвращением, во-вторых, был человеком пассивным и слабым и старался поменьше обременять себя государственными заботами. А вдова покойного герцога была слишком занята, чтобы поспешить бедному Зюссу на выручку: со смертью мужа ей пришлось начинать жизнь заново...

Таким образом, рабби Симха ничего не достиг. С другой стороны – народ требовал казни Зюсса. Среди черни ходили слухи, что Зюсс продал душу покойного герцога дьяволу, и толпа бушевала, требуя злодея умертвить.

Так прошел для Зюсса в тюрьме целый год, и все это время рабби Симха был с ним рядом, поддерживая, ободряя, утешая... В конце концов, когда священники отчаялись обратить Зюсса в свою веру, был утвержден смертный приговор.

Это известие Зюсс принял с великим мужеством и поразительным спокойствием. Возведя глаза к небу, он произнес: «Благодарю Тебя, Г-споди, что Ты дал мне возможность искупить мои прегрешения в этом мире через смерть мучительную ради освящения Твоего Имени!».

После этого Зюсс приступил к составлению завещания. Поскольку рабби Симха отказался принять состояние Зюсса в подарок для своей дочери, Зюсс завещал все свое имущество общинам Прадо и Франкфурта-на-Майне, на строительство синагог, ешив, сиротских домов, дабы хотя бы после его смерти сказали о нем доброе слово. Но здесь следует заметить, что из всего состояния Зюсса правительство Вюртемберга не отдало ни гроша. Оно наложило лапу на все его имущество, включая то, с чем он приехал в Вюртемберг.

Палачи Зюсса не удовольствовались всем этим, им потребовалось изобрести для него дополнительное унижение: этот еврей, который предпочел смерть на виселице обращению в протестантство, этот еврей, который посмел целых четыре года безраздельно царить над правоверными христианами, – не может умереть просто так, этого недостаточно. Надо сделать из его смерти увеселительное зрелище для всего народа Вюртемберга.

За триста лет до описываемых событий при дворе герцога Фридриха жили три алхимика, которые обещали открыть ему секрет обращения железа в золото. Поскольку этого секрета отыскать им не удалось, герцог приказал построить для них огромную виселицу из чистого железа. Эта уже проржавевшая от времени виселица была обновлена и отремонтирована для казни Зюсса.

На широкой площади, где эта виселица была установлена, толпы народа собрались в многотысячное скопище, чтобы насладиться зрелищем «законного» убийства бывшего главы правительства. Рабби Симха не нашел в себе сил сопровождать племянника в последний путь, так как его сердце могло не вынести ужасного зрелища. Однако же там собралось много евреев из окрестных мест, но вовсе не из праздного любопытства, а для того, чтобы оказать несчастному последнюю милость и помолиться вместе с ним Видуй. Переодевшись крестьянами, они проникли в толпу и забрались на соседствующие с виселицей деревья.

Зюсс молился в своей камере. Молился в последний раз перед тем, как идти на виселицу, угнетенный и подавленный. По окончании молитвы, сняв тфилин и талес, он попросил у дяди последнего благословения. Рабби Симха заключил его в свои объятия и горячо поцеловал.

– Тебе не нужно мое благословение! – сказал он, охваченный священным трепетом. – Ныне ты очищен от всякого греха и преступления. Смерть праведника, которая тебе уготовлена, смерть на алтаре нашей веры, поднимает тебя на недосягаемую высоту.

– И все же, благослови меня, дядя! – взмолился Зюсс.

Тогда престарелый раввин возложил руки на голову племянника и сказал взволнованно:

– Да будет смерть твоя искуплением, сын мой, и да удостоишься ты жизни вечной в числе прочих погибших ради освящения Имени Г-спода во все времена.

Рыдания сдавили горло рабби Симхи, и он не смог продолжать. Зюсс тоже на какой-то момент потерял свою удивительную твердость духа и разрыдался.    

– Я не нахожу нужных слов, дядя, – сказал Зюсс, – чтобы выразить всю глубину признательности за твою любовь и безграничное самоотвержение по отношению ко мне. Да будет благословение на тебе и на твоей дочери, чтобы в вашей жизни было только счастье и благо.

После этого Зюсса одели в красный шелк и белые носки и повели на казнь. Зюсс оглядел свой смертный наряд, и вдруг его разобрал смех.

– Ха, ха, ха! В точности наряд, что я надевал на маскараде! Но сегодня я чувствую себя в этом наряде гораздо более счастливо и покойно, чем тогда, на вершине успеха в пылу веселья...

Когда Зюсса вывели из камеры и за ним закрылась дверь, старый раввин бросился на пол и зашелся страшным плачем, вырывая клочья своих редких седых волос.

Зюсс шагал к месту казни, гордо подняв голову, и в полном спокойствии. Толпа следила за ним, затаив дыхание, в полной тишине. В последний момент какой-то священник вновь стал уговаривать Зюсса креститься.

– Замолчи! – резко оборвал его Зюсс. – Не омрачай мои последние минуты!

Когда дюжий палач ухватил его обеими руками, Зюсс попросил:

– Позволь мне сначала помолиться.

В этот миг из ветвей многих ближайших деревьев донеслось: «Шма, Исроэл...»

Зюсс огляделся вокруг и в недоумении замолк. Увидев взобравшихся на окрестные деревья крестьян, он с удивлением пробормотал: «Да это же евреи!» – и воззвал в полный голос вместе с ними:

– Слушай, Израиль! Г-сподь Б-г наш – Г-сподь один!

Необычайное волнение охватило Зюсса, когда последний звук последнего слова отозвался дальним эхом. Каждой клеточкой тела он ощутил, что Г-сподь один и что во имя этого Единого он идет на смерть. И тут вновь с вершин деревьев донеслись голоса:

– Благословенно Славное Имя Царства Его во веки веков!

Зюсс повторял вместе с ними слово в слово весь текст молитвы. И вот, наконец, заключительный возглас: «Г-сподь есть Б-г!».

И едва последнее слово сорвалось с его уст, Зюсс сделал последний вдох, а вместе с выдохом отлетел в небеса его дух.

Завороженная толпа молча следила за ужасным зрелищем. Сейчас сердца многих наполнились жалостью и сочувствием к человеку, которого они так ненавидели при его жизни, павшему жертвой жестокой, несправедливой мести.

Не обошлось, правда, и без злых языков, которые пытались посмертно очернить Зюсса и бросить тень на его поведение в последние минуты. Они говорили, что на площади Зюсс потерял присутствие духа, молил о помиловании и не желал восходить на эшафот, все время повторяя «Nado noy, Nado noy», что по-швабски якобы означает «не входить». Но прекрасно известно, что по-швабски Зюсс не знал ни слова, а значение этих звуков понятно каждому еврею...

С больной душой и разбитым сердцем возвращался рабби Симха в Оппенгейм. Все его пророчества, произнесенные им сестре и племяннику в дни их возвышения, исполнились самым ужасным образом. Но время излечило его раны. Вскорости его дочь нашла себе достойного мужа, к полному удовольствию рабби Симхи, и на его долю еще выпало понянчить внуков, воспитывая их в лоне Торы и в страхе Б-жьем.

Перевод Э. Погребинского

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru