[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2002 АВ 5763 — 8 (124)
АГОДА О ДВАЖДЫ РАССТРЕЛЯННОМ КОМИТЕТЕ
Судебный процесс над членами Еврейского антифашистского комитета отличался особой изощренностью.
М. Гейзер
Устроители процесса, его режиссеры, «подгоняли» судей к скорейшему вынесению приговора. Председательствующий на судебном заседании генерал-лейтенант юстиции Чепцов, да и другие члены Военной коллегии Верховного Суда СССР, оказались в весьма затруднительном положении - вынести приговор было не так-то просто: ответы обвиняемых на суде расходились с их показаниями на следствии.
Из показаний доктора Шимелиовича от 2 июня 1952 года: «Я никогда не произносил того, что записано в первом протоколе моего допроса... Эти показания в моем отсутствии составил следователь Рюмин и еще с кем-то... В течение месяца (январь-февраль 1949 года) я получал примерно с некоторыми колебаниями, в ту или другую сторону, в сутки 80 – 100 ударов... Этот протокол от марта 1949 года я подписал находясь в очень тяжелом душевном состоянии и неясном сознании. Такое состояние мое является результатом методического избиения в течение месяца, ежедневно днем и ночью».
Еще из показаний Шимелиовича, данных в тот же день поздним вечером: «...Следователь Шишков говорил мне: “...Если вы будете не в состоянии ходить на допросы, мы будем приносить вас на носилках и будем бить и бить...”».
Из протокола закрытого судебного заседания от 6 июня 1952 года (показания В. Зускина): «Меня арестовали в больнице, где я находился на лечении... Арестован я был во сне и только утром, проснувшись, увидел, что нахожусь в камере, и узнал, что я арестован...»
Из показаний В. Зускина 11 июня 1952 года: «В течение трех с половиной лет я сижу в тюрьме, мне предъявляют обвинение, страшное обвинение и не дают очных ставок, на которых я мог бы доказать свою невиновность...»
Председательствующий напоминает Зускину, что задача суда «состоит в том, чтобы проверить эти ваши показания», на что В. Зускин не задумываясь, без колебаний ответил: «Все мои показания ложные...» и далее добавил: «Поверьте мне, врач знает мое состояние, у меня бывают дни, когда я ни одного слова не могу произнести...»
Стенограмма судебного процесса над членами ЕАК была опубликована впервые в книге «Неправедный суд», изданной под редакцией профессора В. Л. Наумова в Москве в 1994 году. Когда я читал этот трагический документ, мне казалось, что я уже когда-то слышал обо всем этом, но не от тех, о ком речь идет в упомянутой книге...
Долгий путь через города в годы.
В конце августа 1958 года мои родные, с трудом собрав деньги на дорогу, отправили меня в Среднюю Азию в Джамбул – там жила сестра отца, моя тетя Сара. Послали учиться в институт. На Украине поступить в вуз в ту пору я не мог, а дедушке, бабушке и маме очень хотелось, чтобы я получил высшее образование.
О процессе над членами ЕАК, да и само словосочетание «Крымское дело» я впервые услышал более сорока лет назад. От человека, случайно оказавшегося моим соседом по купе в поезде Москва – Фрунзе. Я еще и сегодня, спустя много десятилетий, отчетливо помню его внешность. Высокий, пышущий здоровьем, с внимательным и вместе с тем пронизывающим насквозь взглядом, он как-то сразу вызвал у меня уважение. С виду ему было более тридцати, мне же тогда было восемнадцать, но эта разница в возрасте не помешала нам найти «общий язык».
На вторые сутки нашего путешествия мы были уже «друзьями». Нужно ли объяснять, что когда рядом с «правильным» человеком оказывается еврей с явно выраженной внешностью, да еще в сопровождении звона рюмок, еврейская тема возникает неминуемо. Так произошло и на сей раз. После второй или третьей рюмки удивительно вкусной самогонки я узнал, что мой новый знакомый – не только автор этого зелья, но еще и отставной майор, почетный чекист. Он оказался человеком словоохотливым и, как мне показалось, сердечным... Рассказал, что в 1947 году, перед демобилизацией, ему предложили остаться в армии, в войсках МГБ. Не раздумывая, он согласился...
За окном поезда мелькали унылые бесконечные заволжские степи, а мы, чокаясь под стук колес, продолжали беседу о жизни вообще и о нашей жизни в частности... Каждый из нас ехал в Среднюю Азию не на экскурсию. Оказалось, что нам было о чем поговорить и рассказать друг другу...
В день, когда я впервые услышал словосочетание «Крымское дело», я даже не догадывался, что речь идет о Еврейском антифашистском комитете; не знал всего этого, разумеется, и «почетный чекист», но его воспоминания о «Крымском деле», так нечаянно вырвавшиеся на волю, врезалась мне в память, вошли в мою жизнь. Вот что поведал мне мой попутчик.
– В 1948 году я был уже сержантом, и мне доверяли охрану «особых» арестантов. Однажды, – кажется, в конце лета или начале осени 1948 года – меня предупредили, что прибудут особо опасные преступники; и в связи с этим рекомендовали выделить для работы с ними опытных людей. Навсегда запомнил первого из этих «опасных преступников»: это был высокий еврей с очень спокойным лицом и добрыми внимательными глазами. В камеру он пошел так спокойно, будто не воспринимал все происходящее всерьез... Может быть, я бы не запомнил его, но «оттуда», со свободы, через меня пытались передать что-то «для Давида». Имя и фамилию арестованных мы, конечно, не знали, но по описанию я сразу понял, за кого хлопочут.
Нелирическое отступление.
Позже я узнал, что одним из первых, 16 сентября 1948 года, по «Крымскому делу» был арестован в Киеве поэт Давид Гофштейн. А спустя много лет, где-то уже в конце 80-х, когда читал стихотворение Льва Озерова «Гофштейн», снова, в который раз, вспомнил рассказ своего давнего случайного попутчика.
Известно – у нас чудаками
Самых разумных и честных зовут.
Он пошел купить молоток –
Купил шляпу,
Пошел купить шляпу –
Купил грушу...
Безумие – быть поэтом,
Да к тому же поэтом
Не самого счастливого народа
на земле...
Предчувствия сделали его мягким,
Размытым, как сумерки...
Итак, читая стихи Льва Озерова уже в 90-х годах, я вспомнил о своем собеседнике, но когда слушал его рассказ о неком Давиде в конце 50-х, конечно же не знал, не думал, что речь идет о поэте Давиде Гофштейне, да и знал ли я в ту пору этого поэта? Сомневаюсь.
Совсем недавно, 13 января 2001 года в Тель-Авиве в доме Натальи Соломоновны Михоэлс, старшей дочери великого актера (это – день памяти Михоэлса, когда в дом к его дочерям приходят все, кто помнит о нем), я встретил пожилую женщину с очень живыми глазами. Звали ее Левия Давыдовна, фамилия – Гофштейн. Вскоре после нашей встречи она подарила мне книгу избранных стихов отца, изданную в Иерусалиме в 1997 году. В этой небольшой книге оказались воспоминания Фейги Гофштейн «С любовью и болью о Давиде Гофштейне». Это невероятно, но в ней я прочел нечто близкое к тому, что слышал тогда в поезде в августе 1958 года. «Уже начало 1948 года принесло страшное известие о смерти Михоэлса. Можно сказать, что мало кто верил в распространенную версию об автомобильной катастрофе, но делиться такими мыслями с кем-нибудь, даже произнести их – не осмеливались. К сожалению, Давид был тогда болен, и мы не были на похоронах. В сердце осталась сильная боль и еще что-то, что пока не имело ясного имени...». Далее в своих воспоминаниях Фейга Гофштейн рассказывает о той нескрываемой радости, с какой в мае 1948 года встретил образование государства Израиль ее муж. Цитирует стихи (подстрочник):
Моя страна, моя могучая страна,
ты признала
Страну Израиль на древней земле,
Ты признала ценности поколений,
Честный труд молодых рук,
Которые сделали пустыни живыми...
А вот рассказ Фейги Гофштейн об аресте Давида.
Был прекрасный светлый сентябрьский день... У Давида сегодня чудесное настроение. Он уже заплатил за установку баллона с газом, достал для меня билет в Цхалтубо... Мы сидим и просматриваем после пишущей машинки перевод пьесы для еврейского театра. И вдруг звонок в дверь. Давид бросился в переднюю...
Их было трое. Незнакомые, странные личности... Пять мучительных часов чужие враждебные люди хозяйничали в квартире: копались, искали, листали книги, все перемешали... Давид не раз оборачивался ко мне и говорил:
– Будь спокойна...
И вот уже закрылась дверь за ним...
Еще немного и ему исполнилось бы шестьдесят...
На другое утро после ужасной ночи, когда забрали Давида, двери его друзей и знакомых закрылись передо мной...
Поздний осенний вечер... Мы сидим в комнате, погруженные в тяжелые мысли, и вдруг – стук в дверь. Каждый раз стук в дверь вызывал у нас тогда страх. Не сразу мы поняли, что стучат не во входную дверь, а с черного входа. Осторожно открываем дверь, и перед нами стоит надзиратель из КГБ. Мы испуганно глядим на него, но и сам он выглядит испуганно, он втискивается в кухню, и говорит тихим голосом:
– Сегодня ночью я увожу вашего мужа, Давида Гофштейна, в московскую тюрьму. Он здоров. Он просит немного денег, чтобы купить ему еды в дорогу... Не волнуйтесь, он скоро будет дома.
Этот украинский парубок, надзиратель из КГБ, наверняка знал, что он может получить за это дело. Он боялся. Но он не смог противостоять обаянию человечности Гофштейна, как и каждый, кто когда-либо сталкивался с ним.
Давид и Фейга Гофштейны.
Автограф письма Гофштейна от 16 августа 1948 года.
Путешествие продолжается.
Рассказ вдовы Гофштейна об украинском парне, надзирателе из КГБ, вновь напомнил мне моего случайного знакомого из московского КГБ. Кто мог попросить его передать весточку Давиду? Не его ли киевский коллега? Не знаю, не знаю, можно лишь гадать. Но когда я спросил своего нового знакомого, выполнил ли он просьбу, мой собеседник сразу, показалось мне, протрезвел и резко сказал:
– Давай до Гурьева дадим храпака, а потом поговорим...
На следующее утро наш поезд медленно шел по пескам Кызылкумской пустыни. Было невыносимо жарко, но я готов был составить «самогонную» компанию моему спутнику в эту жару, только бы продолжался вчерашний рассказ. Всевышний, наверное, уловил мои мысли. На какой-то станции, кажется, «Аральское море», в вагон принесли холодный кумыс. Из любопытства я купил бутылку незнакомого напитка. Сосед мой обрадовался:
– Под него хорошо пойдет. У меня есть еще одна бутылка...
Я выпил рюмку самогона и запил кумысом. Ничего более противного в жизни не испытывал, а мой сосед, повторив, сказал: «Хорошо!» и, немного помолчав, продолжил:
– Так ты говоришь, что тетка твоя в Джамбуле – из ссыльных? Я-то, браток, знаешь, к кому еду? К отцу своему. Не видал я его в жизни. Его сослали еще в конце двадцатых. Кулак, значит, он был. Я вырос у тетки, она была мне матерью, а про своих родителей знал, что они умерли, когда я был маленький. Лет пять тому назад тетушка почуяла, что скоро ей помирать, и рассказала мне, что в 1928 году, когда пришли забирать моих родителей, взяли и меня. Тетушка «выпросила» меня, а позже, когда ее вызвали куда следует, с нее взяли подписку, что она отказывается от своего брата – врага народа; а меня не заберут в детский дом при условии, если она никогда не расскажет мне о родителях. Тетушка все подписала, а потом уехала со мной к родственникам в Россию. Помню ее последние слова: «Я не могла вмэрты, щоб нэ розповисты тоби правду. Все бачить Г-сподь, можэ помылуе мэнэ. А ты, сынку, пошукай матир та батьку, можэ дэ жыви воны...» Но искать родителей я решился только два года назад. Говорят, сейчас времена другие; вот ушел я, значит, из армии по сокращению и теперь решился... Но опоздал: мама умерла год тому назад. А вообще, считай, браток, и твоей тетке и моим родителям еще повезло: и живы остались, и в тюрьме не сидели. И не видели, что там бывало. Мне, брат, и помнить-то ничего нельзя, а уж рассказывать – тем более, хотя, говорят, и времена другие... Самое страшное я видел в 1952 году.
Сосед по купе надолго задумался...
– Помнишь, я говорил тебе об «особо опасных преступниках»? Так вот, с конца 1948 по конец 1951 года я их не видел. А в 1952 году меня снова приставши сопровождать их на допросы. Я, значит, в особой охране состоял. Однажды меня и Ивана Гладких – был у нас такой здоровенный хлопец из Алтая – вызвал к себе начальник и говорит: «Сегодня двоих на допрос нести придется, прокурор требует на суде их личных показаний, а они уже на ногах не держатся». Помню, как несли мы их. Худые, страшные, вдвоем на одни носилки поместились. Один, значит, с бородкой как у Ленина, глаза ясные, а лицо такое иссохшее, у мертвеца и то живее бывает (судя по этому описанию и дальнейшему повествованию, «первым» был С. А. Лозовский, «вторым» – В. Л. Зускин. – М. Г.).А у второго лицо землистое, глаза погасшие. Даже в кино до этого таких страхов не видел. Да... Оба они, значит, ты уж извини, брат, – из ваших... Так жаль мне их стало. «Чего же вам на воле не жилось?» – подумал я.
Мне хотелось в этот момент крикнуть, что не сами же они с «воли» пришли в тюрьму. Ho я промолчал. Впервые мой собеседник выпил рюмку сам, без меня и без тоста и чоканья; без единого слова, не запил, не закусил. Каким-то печальным взглядом уставился он в окно. Несколько минут прошло в молчании, а потом мой спутник обратился ко мне:
– Надоело тебе, браток, слушать меня, но горит сердце. Раз в жизни не сдержался...
Я хотел сказать: «Нет, нет!»
, но снова промолчал, а он продолжил:
– Этот случай расскажу до конца – и все.
Несли мы, значит, наших «подопечных», а по пути на допрос нас остановил следователь, молодой капитан, а с ним был медбрат в халате. Он повернул на бок того, что с бородкой, задрал тюремную пижаму и ткнул ему такой здоровенный шприц, что тот аж застонал. Занесли мы, значит, носилки в комнату, где вели допрос. Поставили на две табуретки перед прокурором, а кроме прокурора и охраны в комнате пусто. Я думал, что нам разрешат побыть на допросе, но нас выставили, А через несколько минут велели вынести преступников и отнести в положенное место. И уже по пути к камере нас догнал капитан, остановил, подошел к лежащему слева, приподнял за бороду его голову. И тыча перед носом кулаком, большим, чем лицо арестанта, сказал: «Ну, Соломон, морда жидовская, если ты еще раз будешь говорить мне одно, а прокурору другое, если ты и дальше весь процесс заворачивать не в ту сторону будешь, я вытащу твои кишки, шею твою ими обмотаю и еще останется, чтоб повесить на них твоих детей, что на свободе остались, понял?.. Хватит мне нервы трепать, устал я уже с тобой возиться».
Капитан и медбрат вместе с нами зашли в камеру. Мы опустили носилки на пол и хотели уложить арестантов на нары. Но капитан ногой спихнул того, что с бородкой, на цементный пол и попытался ударить его. Медбрат не дал этого сделать, сказал: «Не надо. Он еще нам нужен». У оставшегося на носилках второго арестанта вырвался тихий протяжный стон, а на глазах появились большущие слезы. «Вы свободны», – сказал нам капитан, и я с Иваном вышли из камеры, а когда он вынул пачку «Севера», я попросил папиросу и впервые в жизни закурил.
– За что их так? – спросил я Ивана.
– А хрен их поймет. Слышал, что этот Соломон (Лозовский. – М.Г.) – главный из тех, кого судют. Они, говорят, Крым у нас отцапать хотели и сделать там новое царство жидовское. Рассказывали мне, что был у них в древности царь такой – Соломон, так они в Крыму царем назначить хотели другого Соломона, артиста какого-то. Он, говорят, лет 15 на сцене тренировался, царя играл в театре, а этот второй, плаксивый, шутом у него работал. Ну того, Соломона, что царя на сцене играл, наши хлопцы порешили до всего этого... А этого, плаксивого, помню, спящего сюда к нам принесли. Но мы его быстро разбудили, и он скоро все вспомнил. Неугомонные эти жиды! Не успели похоронить Соломона, того, кого убили, а они себе нового Соломона нашли, того, с бородкой. Он и есть царь. Ему говорят, что надо говорить, а он – свое. Не виноват – и все. А капитану каково? Он думал, что на этом Соломоне майора получит, а вишь – не повезло, если не расколет Соломона, то и капитанских звездочек лишиться может. Да, трудное ему дело досталось, – не повезло капитану...
Когда мы докуривали папиросу, мимо нас прошел капитан и сказал медбрату: «Продержи его еще денька два. Никуда не денется – сознается...»
Послушал я Ивана, но ничего не понял. Чем плохо евреям здесь живется, подумал, значит, я. Зачем им Крым сдался? Ничего, брат, не понимаю.
Вот такое оно, «Крымское дело» было... Ну, как говорится, что было – прошло. До пули Соломона этого продержали... А многие не дожили до пули, сами поумирали...
Близился вечер четвертого дня нашей поездки. Вскоре мы попрощались, а я еще долго думал не столько о рассказанном, сколько о том, почему человек, имени которого я до сих пор не знаю, так много поведал мне... Может быть, откровенность моего собеседника исходила из той потребности высказаться, которая посещает людей чаще всего в переломные моменты жизни? Возможно, это было желание откровенной исповеди, даже покаяния... Впрочем, был ли у него повод каяться? А может, он предчувствовал, что когда-то рассказ его увидит свет?.. Словом, гадать – ни к чему.
Из бесед в Москве
Около двадцати лет «держал» я услышанное «в себе», то есть я все записал тогда, в поезде, по «свежим следам», но не возвращался к записям. И лишь однажды решился прочесть эти записи Анастасии Павловне – вдове С. М. Михоэлса.
– Думаю, что все это – правда, – сказала она. – Многое из рассказанного я знала и прежде. Если вы когда-нибудь вернетесь к этому, то, зная вас, уверена, начнете копаться. И вам могут сказать, что все жертвы «Крымского дела» смалодушничали. Не верьте никому! Никому! В подвалах Лубянки выбивали сначала душу, а потом продолжали допрос людей, уже по существу уничтоженных. Но на суде они вели себя достойно. Я однажды беседовала с проходившей по делу и чудом уцелевшей Линой Штерн и все поняла... Хотя и до этого мне было ясно... И еще прошу вас, Матвей, если будете беседовать с оставшимися в живых, не прикасайтесь к этой теме, если сами не расскажут...
Скажу лишь одно: Соломон Михайлович подписал ходатайство в правительство о создании Еврейской республики в Крыму. Помню бессонные ночи весной 1944 года, мучительные и страшные. Часами его уговаривали Фефер и Эпштейн подписать это письмо, а Перец Маркиш убеждал, что делать этого нельзя. Но вы ведь знаете, что мудрость Михоэлса была преисполнена хасидским романтизмом – он верил, что может спасти свой народ. В своих воспоминаниях я писала, как однажды он произнес фразу:
«Мне кажется, я в ответе за весь мой народ». И верил, а может быть, хотел верить, что спасение евреев возможно только в СССР, тем более, что в ту пору вопрос о создании государства Израиль еще конкретно не рассматривался.
И. Фефер, А. Эйнштейн и С. Михоэлс.
Описать раздвоенность и муки Михоэлса в тот период невозможно. Пожалуй, чашу весов перевесил звонок Фефера, который сообщил Михоэлсу, что «ТАМ» обращение поддержат Молотов, Каганович, Ворошилов. В ту пору Михоэлс иногда встречался с Молотовым и надеялся, наверное, что Вячеслав Михайлович сам заговорит с ним об «обращении», но этого не произошло... Соломон Михайлович, помню, много разговаривал по этому вопросу с Толстым, Эренбургом, Образцовым. Не знаю, чье мнение оказалось решающим, но в июле, кажется, 22-го, Соломон Михайлович, возвратясь домой поздно ночью, сообщил мне: «Я... подписал это письмо».
Никогда письма о создании Еврейской республики в Крыму я не видела, но точно знаю, что письмо такое было. Едва ли вам удастся его разыскать...
Честно говоря, я никогда и не пытался искать это письмо – ведь содержание его можно представить не читая... Скорее меня интересовало другое. Почему – Крым? Если только из-за того, что Крым оказался «свободным» (незадолго до этого осуществили депортацию крымских татар), тогда это письмо – кощунство. Какие еще причины могли побудить руководителей ЕАК просить Крым в качестве «новой» родины для евреев?
Надпись гласит: «Страна, где антисемитизм является преступлением». (Из журнала, изданного в Нью-Йорке в 1943 году по случаю приезда Михоэлса).
Позже, беседуя об этом с С.В. Образцовым, я понял, что речь шла не только о евреях нашей страны, но и о тех, кто уцелел после гитлеровского геноцида в Европе. Сказал мне Сергей Владимирович, что авторы обращения ссылались на то, что Крым близок к центру страны, да и вообще в еврейской истории есть «крымские страницы». И Сергей Владимирович увлеченно рассказал мне о Чуфут-Кале, о караимах, о еврейских поселениях, возникших в Крыму после Крымской войны; позже, уже в послереволюционное время, в Крыму было много еврейских сельскохозяйственных поселений и колхозов. В подтверждение своих слов Сергей Владимирович даже прочел отрывок из стихотворения Маяковского «Еврей в Крыму». Но все это, – подумал я, – едва ли могло служить весомой причиной, чтобы создать Еврейскую социалистическую республику в Крыму. Искусственно созданное Сталиным дитя – Еврейская автономная область (Биробиджан) – было обречено на гибель в самом зародыше. Это ясно. Но следует ли вообще евреям, рассредоточенным по всей территории СССР, создавать свою республику? И даже если вопрос этот рассматривать, то почему в Крыму? Известно, что Юрий Александрович Ларин, видный революционный деятель России, известный ныне больше как зять Бухарина, еще в пору создания Биробиджана считал проект этот безумным (вопреки «всесоюзному старосте» М.И. Калинину) и альтернативу видел в создании еврейской автономии на юге Украины (Приазовский район) и в Северном Крыму... Но все это были лишь проекты, а скорее – прожекты. А тут в годы войны – конкретное предложение о создании Еврейской республики в Крыму...
Немного истории
В 1944 году исход войны уже был ясен. И сам ЕАК, и еврейская проблема в целом «вершителям судеб» уже оказались ненужными, излишними...
Руководителям страны, явившей миру образец «дружбы народов», обвинения в антисемитизме, даже разговоры о нем, – ни к чему. И, чтобы избавиться от этого, необходимо ликвидировать сам предмет – дело, как говорится, за небольшим. Думаю, именно тогда, в 1944 году, у руководства страны появилась идея решения «еврейского вопроса» в СССР, ну а воплощение идеи для опытных правителей – дело техники.
Надо отдать должное идеологам: они наметили «блистательный» план решения «еврейского вопроса» в СССР. Наиболее удобной «точкой опоры» для осуществления своего плана они сочли ЕАК. Еще бы! Находясь в США, Михоэлс и Фефер общались с руководителями еврейских организаций, в том числе – сионистских. А тут еще ЕАК предоставляет документы для «Черной книги», которую составляют Эренбург и Гроссман! Конечно же, тем, кто пытался решить «еврейскую проблему» в СССР, было известно, что в «Черной книге», наряду с документами и рассказами свидетелей об уничтожении нацистами евреев на оккупированных территориях, имеются и нежелательные материалы, свидетельствующие об участии коренного населения в расправе над евреями. Нет, таких деяний ЕАК власти долго терпеть не могут! А руководители ЕАК, как свойственно верноподданным евреям, не только хранят преданность властям, но и выражают «вслух» свою признательность им. Вскоре после Дня Победы президиум ЕАК опубликовал декларацию, в которой благодарил правительство СССР за спасение евреев. Но появилась в этом документе и чрезвычайно опрометчивая фраза: во время войны была «заложена основа крепкого единства» евреев всех стран с евреями СССР. Официальной «реакции» на эту фразу долго ждать не пришлось: 12 октября 1946 года руководство МГБ направило в ЦК ВКП(б) записку «О националистических проявлениях некоторых работников ЕАК». Проверка документов осуществлялась отделом внешней политики ЦК ВКПб) под непосредственным контролем Суслова и Щербакова. Итоги проверки, естественно, «подтвердили» опасения МГБ.
Дальнейшая судьба ЕАК была решена. Впрочем, не сомневаюсь, она была предрешена еще до его создания...
ЕАК расстреливали дважды – в Куйбышеве и в Москве.
Не однажды в истории возникали события, вынуждавшие политиков разыгрывать «еврейскую карту». Так случилось и в начале Великой Отечественной войны. Наряду с образовавшимися тогда антифашистскими комитетами (женским, славянским, молодежным и т. д.) в августе 1941 года возникла идея создания Еврейского антифашистского комитета (ЕАК).
На ЕАК возлагались большие надежды: привлечение еврейского населения США, Англии и других стран к сбору финансовых средств, поставкам продовольствия, вооружения, амуниции для Красной Армии. О значении, придаваемом этому комитету, говорят имена людей, включенных в его актив, среди них известные политические деятели: С. Лозовский и М. Бородин, писатели И. Эренбург и Д. Бергельсон, поэты С. Маршак и П. Маркиш, музыканты Д. Ойстрах и Э. Гилельс, актер В. Зускин, генералы Я. Крейзер и А. Кац, академики Л. Штерн и Б. Иофан... Председателем был назначен «еврей номер один» – Соломон Михоэлс.
24 августа 1941 года в Москве был созван митинг «представителей еврейского народа». На этом митинге выступили С. Михоэлс, И. Эренбург, Д. Бергельсон. Они призывали «братьев-евреев во всем мире» оказать действенную помощь советскому народу в борьбе с фашизмом.
Выступление на III митинге ЕАК И. Эренбурга.
Призыв возымел действие. Сотни писем с предложением помощи Красной Армии пришли по адресу: «Москва, народному артисту Михоэлсу». В США был образован Еврейский совет по оказанию помощи России, его президентом стал Альберт Эйнштейн. Поддержку комитету оказали Чарли Чаплин, Лион Фейхтвангер, Синклер Льюис, Марк Шагал, Шолом Аш, Поль Робсон. Подобные организации были созданы в Англии, Палестине, Мексике. Вскоре помощь начала поступать в СССР из разных стран мира. Об этом сегодня знают, говорят и пишут многие. Но редко вспоминают о трагической судьбе другого Еврейского антифашистского комитета. Два выдающихся еврея – Генрих Эрлих и Виктор Альтер – стояли у истоков этого забытого сегодня ЕАК.
Выступление на III митинге ЕАК Б. Шимеловича.
Вкратце история такова.
В. Альтер и Г. Эрлих – в прошлом активные участники создания РСДРП, лидеры Бунда в России и Польше. Известно, что 7 ноября 1917 года Эрлих демонстративно покинул заседание Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, во главе которого стоял сам Лев Троцкий, в его работе принимал участие Иосиф Сталин. Это был откровенный протест против узурпирования большевиками власти в Петрограде, то есть процесс против акта, провозглашенного как Октябрьская революция. Оба они, и В. Альтер и Г. Эрлих, вскоре после этого события эмигрировали.
Первый в течение почти 20 лет являлся членом муниципалитета в Варшаве, второй – видный профсоюзный деятель польского еврейства. После оккупации Польши гитлеровцами оба они, естественно, искали спасения на территории, «освобожденной» советскими войсками, а случилось, конечно же, обратное: вскоре они были арестованы и в июле 1941 года (в те самые дни, когда создавался ЕАК во главе с Михоэлсом) – приговорены к расстрелу «за шпионаж в пользу фашистской Германии».
Классический этот сценарий был внезапно нарушен: в сентябре 1941 года в камеру смертников, где содержались В. Альтер и Г. Эрлих, вошел полковник НКВД, звали его Арон Волковыский, и вежливо пригласил обреченных «к руководству». Им было сообщено о «выяснении вопиющей несправедливости», связанной с их «делом», а также о том, что виновные в этом наказаны «по заслугам», да и вообще непонятно, как могло случиться, что люди, столь известные своим революционным прошлым в России и Польше, да и во всей Европе, могли быть заподозрены в шпионаже в пользу фашистов! Чушь! Правительство СССР уверено, что В. Альтер и Г. Эрлих – ярые антифашисты, и поэтому просит Альтера стать генеральным секретарем создаваемого Еврейского антифашистского комитета, а Эрлиха – его заместителем.
Через несколько дней будущие лидеры ЕАК, выпущенные на «свободу» (заметим, довольно ограниченную), принесли свои проекты его создания. Альтер и Эрлих не догадывались, да и могли ли они думать, что там, за стенами их «свободы» уже существует другой комитет, и не только существует, но и действует: проводит митинги, публикует воззвания к евреям всего мира с просьбой поддержать его. И все же в правительстве СССР вопрос о «втором» Еврейском антифашистском комитете возник. Почему? Быть может, режиссерам «михоэлсовского» комитета казалось, что имена его лидеров недостаточно авторитетны за рубежом и поэтому возглавить второй комитет предложили В. Альтеру и Г. Эрлиху?
Имена эти хорошо знали в Европе, и делавшие в тот момент ставку на Эрлиха и Альтера не без оснований предполагали, что их авторитет поможет тому, чтобы беженцы, оказавшиеся на территории СССР, влились в создаваемые у нас антигитлеровские военные соединения. И действительно, вскоре в чешский корпус генерала Свободы, в польскую дивизию им. Домбровского записались добровольцами многие евреи – бывшие подданные Чехословакии и Польши.
В. Альтер и Г. Эрлих, «поменяв» камеру в Бутырской тюрьме на номер в гостинице «Метрополь», после ряда встреч с представителями СНК (среди них Л. П. Берия) согласились возглавить ЕАК и обратились с письмом в Правительство СССР:
«ЕАК (В. Эрлих предлагал назвать создаваемую организацию “Еврейский антигитлеровский комитет”) намерен организовать в Соединенных Штатах максимальную поддержку Советскому Союзу в виде поставок амуниции и вооружения; предоставление СССР максимальных кредитов; вовлечение еврейского населения США в кампанию сбора финансовых средств, поставок продовольствия... ЕАК изберет своими почетными членами (разумеется, предварительно заручившись их согласием) представителей советского правительства, послов США, Великобритании, Польши, а также выдающихся общественных деятелей из СССР и других стран... Мы надеемся, что Совет Народных Комиссаров СССР поддержит наши предложения...
С социалистическим приветом, Г. Эрлих, В. Альтер».
В декабре 1941 года авторы этого письма были расстреляны в подвалах Куйбышевского НКВД. Факт убийства Г. Эрлиха и В. Альтера долго скрывался властями, и только 23 февраля 1943 года о нем было объявлено в письме председателя заграничной делегации РСДРП Р Абрамовича: «С чувством глубочайшей скорби, величайшего возмущения и негодования узнали мы о новом трусливом убийстве, совершенном сталинской диктатурой, – о расстреле наших вождей Генриха Эрлиха и Виктора Альтера...
Наше возмущение не знает пределов, когда мы видим, с каким наглым и разнузданным цинизмом сталинские агенты уничтожили... виднейших и любимейших вождей еврейского пролетариата...»
ЕАК расстрелян – да здравствует ЕАК
В марте 1943 года С. Михоэлс и поэт И. Фефер по приглашению американского комитета помощи России были делегированы в США.
В этой поездке всемирно признанному актеру Михоэлсу, явившему на сцене образы короля Лира и Тевье-Молочника суждено было сыграть свою, быть может, главную и последнюю роль. В ту пору, когда уже существовали концлагеря и гетто, в США еще не знали (а может быть – не хотели знать!) об ужасах, творимых фашистами на оккупированных территориях. И, наверное, догадываясь об этом, в одном из первых своих выступлений в США Михоэлс сказал:
«Братья евреи! Братья тех, кто уничтожен в гитлеровских фабриках смерти, кто сожжен в гетто!
Братья тех, чьи кости немецкие фабриканты раскупают по 30 марок за человеческий комплект и варят из них мыло – они называют это “еврейское мыло” – так написано на этикетке (это было в 1942-м во Львовской области).
Братья тех, кого немецкие бандиты десятками тысяч закапывают в землю – это в Киеве. Часами шевелилась на их могилах земля...
Здесь часто говорят: мы знаем, что Гитлер – убийца, что у евреев с ним особые счеты, мы знаем, что это наша общая война, и мы знаем, что благодаря Красной Армии спасено больше половины еврейского населения всей Европы. Мы знаем это сами. Не напоминайте нам об этом. Мы можем обидеться.
Обидеться? На кого? На тех, кто нас направил сюда, чтобы призвать вас объединиться в борьбе против немецких мыловаров?.. Может быть, на тех, чьи руки, мозг и черепа превратились в пыль, чей стон и слезы благословили на вечную ненависть к врагу?..
Война не кончена! Мы верим в победу! Плакать и рыдать сейчас бесполезно. Это не поможет. Каленым железом надо выжечь позор, называемый фашизмом».
Да, в этой поездке Михоэлсу довелось играть свою роль без сценария, репетиций и режиссуры. Свидетельств тому – не мало.
В статье «Еврейская делегация из СССР» в «Социалистическом вестнике» от 8 апреля 1943 года (Нью-Йорк) Г. Аронсон писал:
«Недавно сюда, в Америку, прибыла делегация “советского еврейства”. Приезду делегации предшествовал небольшой инцидент. Было это еще несколько месяцев тому назад, когда впервые стало известно, что из СССР выпускают за границу в качестве делегатов двух коммунистов: еврейского артиста Михоэлса (Михоэлс в рядах компартии не состоял. – М Г.) и поэта Ицика Фефера...
...О личности советских делегатов особенно распространяться не приходится. Если бы Михоэлс выступал здесь как артист, как руководитель еврейского Гостеатра в Москве, он вероятно пользовался бы успехом и признанием. Но он никогда не был общественным деятелем и даже в среде еврейских коммунистов СССР никогда не пользовался влиянием. Если все это считать достоинствами артиста Михоэлса, то даже их лишен второй делегат – поэт Фефер, человек совсем другого типа. Фефер, в ранней молодости примкнувший на Украине к большевистской революции, по своей биографии, психике, моральному облику – типичный комсомолец, член Союза воинствующих безбожников, настоящее дитя Октября...
...Михоэлс и Фефер прибыли в Америку в качестве заменителей Эрлиха и Альтера, вместе с которыми Михоэлс строил в СССР в 1941 году “Еврейский антигитлеровский комитет”. Во главе этого комитета должны были стоять Эрлих и Альтер. Третьим членом президиума Комитета, по устному соглашению, должен был быть в роли вице-президента известный еврейский артист Михоэлс...
...Когда Михоэлс занял в Комитете пост, предназначенный ранее для расстрелянного Эрлиха, и в качестве председателя Комитета вошел затем в состав делегации в Америку, он, видно, не отдавал себе отчета в том, насколько тесно переплетено его имя с трагедией Эрлиха – Альтера, насколько в возмущенном общественном мнении Америки ответственность режима за пролитую кровь этих благородных людей не снимает и с него, Михоэлса, известной доли моральной ответственности.
Возможно, что Михоэлсу и другим людям, непосредственно политикой не занимавшимся, нелегко далось примирение с этим убийством... Дело в том, что мысль о создании Комитета, хотя и возникла после первого еврейского митинга в Москве 24 августа 1941 года, получила фактическое воплощение лишь в феврале, вернее в апреле 1942 года, – когда состоялся первый пленум Комитета. Последние четыре месяца 1941 года шли совещания, в которых ведущую роль играли освобожденные из тюрьмы Эрлих и Альтер. В этих совещаниях участвовал Наркомвнудел (глава ГПУ) Берия, и сам Сталин внимательно следил за подготовительной работой...»
Процитированная выше статья была опубликована, когда Михоэлс и Фефер уже находились в США. Читал ли ее Михоэлс? Надо полагать, что нет, ибо никогда конкретно о ней он позже ни в своих выступлениях, ни в статьях, ни даже в записках о поездке в США не упоминал.
Классик еврейской литературы Менделе Мойхер-Сфорим сказал: «Евреи отмечают не день рождения, но годовщину смерти».
Когда я думаю о политических судебных процессах, в самой «демократической» стране, и уж, само собой, о самом «справедливом» в мире суде, мне страшно становится перечитывать слова из Второзакония, в которых, обращаясь к людям от имени Б-га, величайший из Пророков – Моисей – говорит: «И дал я повеление судьям... судите справедливо, как брата с братом, так и пришельца его... Ибо суд – дело Б-жие; а дело, которое для вас трудно, доводите до меня, а я выслушаю его...»
Забыли эти слова или никогда не знали тираны, палачи, подвергшие жесточайшим, изощреннейшим пыткам свои жертвы в тюрьмах инквизиции или подвалах Лубянки? А тех, кто, к собственному несчастью, не погибал от пыток, ожидала страшная участь – их заставляли участвовать в следующем акте злодейского спектакля: измученные, по существу – уничтоженные люди вынуждены были давать показания на «суде». Судьи, вершившие эти судилища, – кто именем Б-га, кто отвергая его – в равной мере повинны перед своими жертвами и историей. Жаль, что вместо символов, висевших в пыточных у инквизиторов, и вместо портрета «железного Феликса», висевшего над головами следователей на Лубянке, не были начертаны слова, сказанные евангелистом Матфеем: «Ибо каким судом судите, таким будете судимы сами».
Вновь и вновь возвращаясь к этим событиям, я прихожу к выводу, что в прекрасной и трагической истории еврейского народа, они занимают особую нишу, без которой прошлое будет не полным. Судилища над ЕАК (первым и вторым) явились по сути своей частью Холокоста. Как сохранился наш народ после таких тяжких испытаний? Ответить хочу словами юной еврейской девушки Анны Франк: «Кто отметил нас, евреев, среди других народов? Кто заставил нас так страдать во все времена? Б-г сотворил нас такими, и Б-г нас спасет. И если мы вынесем все страдания и все-таки останемся евреями, то мы, может быть, из обреченного народа станем примером для всех... Мы не можем быть только голландцами, англичанами, вообще гражданами какой-либо страны, мы при этом должны еще оставаться евреями, и мы останемся ими». Мог ли кто-то из взрослых писателей, философов, политических деятелей сказать точнее и лучше о судьбе нашего народа, чем написала эта еврейская девочка. Слова ее зовут нас, оставшихся в живых, не придавать забвению наше прошлое – без него не будет будущего.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru