[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2002 СИВАН 5762 — 6 (122)
Казус Филипа Рота
Остальное – нецензурно
Тридцать три года назад, когда роман «Случай Портного» вышел в Америке, шокировав критику и провоцируя скандал, эхо которого не замолкало еще целое десятилетие, о русском переводе не могло быть и речи. Какие бы чувства – от восторга до отвращения – ни пробуждала в каких-то отношениях очень яркая книга молодого в ту пору прозаика Филипа Рота, понятно, что по своей проблематике она от начала и до конца еврейская, а других мотивировок для запрета у нас тогда не требовалось. К тому же тут была еще одна, дополнительная причина: предельный, побивающий все рекорды эротизм ключевых эпизодов, многие сцены, не только изобилующие подробностями самого откровенного свойства, но и написанные с щедрым добавлением слов, в то время еще считавшихся «неудобными для печати». Книга тут же попала в спецхран, ее отказывались принимать в букинистических магазинах (я ее приобрел из-под полы на знаменитой книжной толкучке рядом с памятником Ивану Федорову). На отважившегося порекомендовать ее издателям посмотрели бы как на сумасшедшего.
Однако времена меняются, и вот выходит уже вторая русская версия «Портного», выпущенная питерским «Лимбус пресс», издательством, особенно расположенным к провокативным текстам очень разного уровня и качества. В не слишком грамотно составленной аннотации читателю обещают «эротический роман... о сексуальных приключениях молодого человека», заманивая публику, для которой «Спид-инфо» и аналогичная печатная продукция с откровенным привкусом порнографии составляет основную, если не единственную «культурную» пищу. Рисунок на обложке вполне бы подошел и для какого-нибудь изделия, за которыми ценители подобных блаженств ходят в магазины «Интим», а заборная лексика мелькает чуть не на каждой странице и для полноты впечатления даже вынесена в заглавие самой большой главы. Скучать не придется – конечно, при условии, что обозначения гениталий и смачные описания действий, за которыми не принято подглядывать, способны для кого-то оставаться занимательными вопреки своему тоскливому однообразию.
Перевод С.Коровина назван в аннотации – к чему скромничать? – «блестящим». Местами он действительно неплох, довольно изобретателен, даже остроумен. Но все эти достоинства погублены одним, зато непоправимым просчетом: старанием при малейшей возможности усовершенствовать Рота каламбурами и скабрезностями, несущими на себе, как какая-нибудь «милка-сексапилка», выразительные следы советского новояза. Читавшие «Случай Портного» в оригинале помнят, что там даже непристойности по-своему изящны или, по меньшей мере, смешны. В русской версии – это непристойности, и только. Герой в этой версии разговаривает со своими дамами и с психоаналитиком, которому, собственно, и предназначена его исповедь, шершавым языком подростков, толкущихся в подворотне на Лиговке, или бомжей, спящих на скамейке привокзального сквера.
Сложно поверить, что этот герой окончил университет, сделал впечатляющую карьеру на телевидении, а потом в нью-йоркской комиссии по правам человека, где он занимает второй по важности пост. Что он способен, не заглядывая в книжку, цитировать стихи Йетса, усердно читает Фрейда и может вести с венским мудрецом серьезный спор относительно трактовки судьбы Эдипа.
В эпоху инфляции переводов и ужасающего падения их качества подобное переложение воспринимается как знак времени, которое санкционировало не просто небрежность и неумелость, а такую безответственность и безалаберность в отношении оригинала, что вспоминается старая идиома «неглиже с отвагой». И когда столь отважно переводится текст виртуозный, дразнящий, изначально обреченный как на грандиозный успех, так и на яростное неприятие, результат – что первый, что второй «Портной» по-русски тому свидетельством – оказывается катастрофическим. Дело не в том, что вариант С.Коровина стилистически несостоятелен или скверно читается. Напротив, выбранная для него стилистика последовательно выдержана, а читать книжку, во всяком случае, неутомительно. Однако этот вариант имеет лишь отдаленное и приблизительное сходство с книгой, написанной Ротом. Потому что Рот создал произведение фарсовое, местами грубое, с очевидностью эпатажное, но, если вдуматься, драматическое и даже печальное при всем буйстве комизма и пиршествах гротеска. А по-русски вышло именно повествование «о сексуальных приключениях», ни о чем больше.
Сексуальных приключений тут и правда с избытком, поскольку для героя эта сфера существования обладает явно гипертрофированным значением. Папа Портной отчасти прав, упрекая своего не желающего взрослеть отпрыска в том, что у него на уме одни шиксы, хотя давно пора бы обзавестись добродетельной женой да парой славных еврейских ребятишек. Но как раз такая перспектива представляется герою ужаснее всего на свете. Заводя одну подружку за другой, пускаясь в оргии, смакуя мимолетные наслаждения, он, в сущности, не столько ублажает свою сверх меры чувственную натуру, сколько старается отсрочить тот неотвратимый миг, когда все-таки предстоит подчиниться заведенному порядку вещей, сделавшись таким же житейски благополучным обывателем, как сотни и тысячи других, смолоду перебесившихся, а теперь возглавляющих риэлторские конторы или ведущих прибыльную торговлю медицинским оборудованием.
По необъяснимому капризу природы в семействе бесцветного страхового агента, чьи мечты не шли дальше внеочередного служебного повышения, родился бунтарь и циник, обманувший ожидания родителей, которые так гордились его школьными пятерками и на всех углах трубили, что у них растет второй Эйнштейн. Причем Портной бунтует не против социальных несправедливостей или экзистенциальных несовершенств: радикальные настроения его студенческих лет оказались просто поветрием. Бунтует он против предназначенной ему участи состоятельного американского еврея, который добьется видного положения в обществе, станет главой образцового семейства и будет неукоснительно следовать правилам жизни, которые в такой среде считаются установленными навеки, не подлежащими никакой корректировке.
С этими правилами Портной слишком хорошо познакомился еще в пору раннего детства, когда, сидя на коленях своего замученного запорами папаши, внимал урокам житейской мудрости: не будь тупицей, учись все просчитывать и из всего извлекать свою выгоду, ведь тебе предстоит существовать в мире гоев, а они так и норовят всячески унизить и обидеть избранный народ. Усвой раз и навсегда: все гойское плохое, все еврейское – хорошее, потому что еврейское – это всегда правильное, идет ли речь о нормах морали или о том, что обедать за одним столом со шварцей, которая убирает квартиру, значит не уважать себя. Стоило ему отказаться от милчикс и флешикс (так переводчик обозначает милхик и флейшик, – разделение на мясную и молочную кухню. – Прим. ред.) ради чипсов, как миссис Портной, уверенно лидировавшая в конкурсе на звание самой самоотверженной еврейской матери, принималась кричать о мракобесии и самоуправстве, и все детство Портного прошло под нескончаемые вопли: «Не делай этого! Не совершай того! Стой, только не это! Я тебе запрещаю!» Не смей есть гамбургеры, их готовят из всякой дряни! Не смей спускать воду в унитазе, мама должна изучить твои экскременты!
«Еврейский мальчик из анекдота, захлебывающийся в соплях родительской опеки», Портной не желает оставаться таким мальчиком всю жизнь. Не желает до того сильно, что готов – по крайней мере, так ему кажется – с радостью отречься от своего еврейского происхождения, только бы его перестали мучать разговорами про ужасы, ожидающие всякого, кто отказывается посещать синагогу, и напоминаниями о трагической истории израильского народа. В приступе бешества юный Александр Портной рекомендует этому народу «засунуть свои страдания в свою многострадальную задницу». Стоит ли удивляться, что самые нетерпимые из критиков Рота, прочитав в романе два-три пассажа в таком духе, обрушились на него с обвинениями в патологическом антисемитизме?
Внешне для этих выпадов были достаточные основания, но одно упускалось из виду: все подобные кощунства исходят не от автора, а от героя, постоянно пребывающего в состоянии экзальтации, для которой у Портного сразу находятся причины, как только он вспоминает о своем воспитании. И было явной передержкой утверждать, будто не персонаж, а сам писатель, потеряв над собой контроль, уступает собственным фантазиям и фиксациям самого чудовищного свойства, вплоть до оправдания нацистов, которые, доведись им провести неделю-другую в каком-нибудь типовом семействе из еврейских кварталов Ньюарка, нашли бы сильный аргумент в пользу геноцида.
Рот, сам выросший в Ньюарке, в той же социальной среде, не отрицал, что история Портного отчасти навеяна впечатлениями его собственного детства, однако только очень прямолинейные и тенденциозные критики могли воспринять «Случай Портного» как казус самого Рота, толкуя книгу как авторскую исповедь. В действительности она представляет собой только попытку описать определенный тип сознания с его ясно проявленными национальными особенностями, с его комплексами, неврозами, обсессиями. Они возникли на одной и той же почве – на страхе перед регламентацией и принуждением, которые черпают для себя оправдание в слепой убежденности, что родившийся евреем должен оставаться, причем во всем, всегда, неизменно, евреем, истребив в себе поползновения быть прежде всего личностью. Портной, знающий этот страх с младых ногтей, как раз и пробует его в себе изжить, выбрав путь рискованный и в общем тупиковый. Он ставит себе целью последовательно нарушать вбитые ему в голову запреты и табу и нарушает их, главным образом, там, где их действие всего сильнее – в сфере эроса. Вот отчего его жизнь становится нескончаемой выматывающей погоней за сексуальными радостями извращеннного характера. А в итоге приходит ощущение полной опустошенности. И не только физической.
В финальном эпизоде, когда, очутившись на земле обетованной, он все-таки постигает ту очевидную истину, что невозможно освободиться от своей причастности еврейству, встреча с некой Наоми, истинной саброй, которая живет в кибуце и не знает сомнений относительно своего призвания, оказывается для героя катастрофой без всяких оговорок. Портной в этой сцене просто жалок и не только из-за своей нежданно обнаружившейся мужской недееспособности. Он жалок из-за того, что вся его жизнь, по собственному признанию, обернулась какой-то абсурдной мелодрамой, а герой этой мелодрамы вполне заслужил от той, кого счел своей спасительницей, краткую и выразительную характеристику: «Свинья».
Наоми, впрочем, находит для него и какое-то утешение: в конце концов, он не так уж и виноват, просто в нем воплотились родовые черты типа, порожденного специфичностью «культуры диаспоры» да и всего еврейского самосознания, «испуганного, защищающегося, осуждающего себя, одинокого и разрушенного жизнью в языческом мире». Все это сформулировано ею с чрезмерной патетичностью, с чересчур жесткой прямотой, но в целом взгляд Рота на своего персонажа примерно тот же самый. И как раз умение передать скрытые, но очень глубокие травмы этого самосознания сделало «Случай Портного» литературным событием, не оцененным по справедливости, хотя трудно назвать другую книгу еврейского автора, которая вызвала бы такой шумный, такой эмоциональный резонанс.
Он распознается даже по сей день, заставляя критику с настороженностью встречать каждое новое произведение Рота, опасаясь, что это будет новая версия все того же опасного сюжета. Эти опасения не так уж беспочвенны: казус Филипа Рота заключается, конечно, не в том, что он еврей-антисемит, каким его изображают недоброжелатели, кичащиеся своей национальной ортодоксальностью, а в его завороженности одним и тем же человеческим типом, воплощенным в Портном намного отчетливее, чем в других персонажах этого писателя, и одной и той же болезненной проблематикой, которая сделала этот тип достаточно узнаваемым. Для творчества Рота эта проблематика давно стала своего рода фирменным знаком, и в итоге его диапазон оказался куда более узким, чем обещало незаурядное дарование, раскрывшееся еще в книгах, которые им написаны до «Портного». Долгие годы Рот пытается поставить, наконец, точку в запутанной истории своих отношений со взрастившей его средой и с той культурой, которую так сурово осуждала воинственно настроенная девушка из кибуца. И долгие годы это у него не получается: должно быть, по той причине, что такие узлы никому еще не удавалось разрубить ударом сплеча.
Алексей Зверев
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru