[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2002 НИСАН 5762 — 4 (120)

... И РЕБЕ ОТВЕТИЛ

Три днЯ, три слова

...их праведная кровь окропила сидуры, выпавшие из их рук, забрызгала беленые стены синагоги...

Израильская газета «Едиот ахронот» от 4 Ияра 5717 года (5 мая 1957 года)

В прошлом году в канун Йом а-Ацмаут (Дня независимости) факелы зажигали не только в Иерусалиме на горе Герцля, но и в Цафрире (Кфар-Хабад), любавичской деревне в долине Лод.

Четыре дня деревня пребывала в глубоком трауре и печали, каких любавичские хасиды не знали много лет. В ту страшную ночь в эту деревню ворвалась банда террористов и направилась прямо в синагогу местной сельскохозяйственной школы. В это время ученики как раз собрались там на вечернюю молитву, и бандиты из винтовок открыли по ним ураганный огонь. Их жатва была кровавой: учитель и пятеро детей были убиты, десять детей ранены; их праведная кровь окропила сидуры, выпавшие из их рук, забрызгала беленые стены синагоги.

Деревенские хасиды, выходцы из России, могучие широкоплечие мужчины с густыми черными бородами и кустистыми бровями, в немом оцепенении взирали на открывшуюся им ужасную сцену. «Погром в Израиле! Погром – в Хабаде!», – шептали они, кусая в ярости губы. Рядом с ними, заламывая в горе руки, стояли женщины, дородные красавицы, бормоча слова на русском и иврите, обливались нескончаемым потоком горючих слез.

Эти хасиды многое пережили в своей жизни: погромы в царской России, ссылки в Сибирь; их не смогло запугать ГПУ, после десятилетий, проведенных в сталинских тюрьмах и лагерях, их спины уже не гнулись, и вот они стояли, остолбенев от горя и отчаяния здесь, на Земле Израиля. Удар был нанесен в сердце еврейского государства.

Посреди деревни стоял раввин Авроом Майор, бывший офицер советской армии. Авроом Майор, про которого ходили легенды, — рассказывали, как солдаты избивали его прикладами, а он невозмутимо стоял и пел хасидские песни, – теперь он кричал, воздев к небу руки: «Повелитель Вселенной! За что?! Чем согрешили эти дети?»

Вся деревня пребывала в унынии и отчаянии, зашатались устои, на которых строилась жизнь. Кое-кто увидел в случившемся знак того, что мечты их о мирной жизни на Святой Земле были преждевременными. Может, лучше уйти из этих мест, поискать более безопасное пристанище?.. Деревня в душе своей медленно умирала.

Деревня ждет

Однако всем было ясно, что прежде чем принимать какое-то решение, надо посоветоваться с Ребе. Ничего не следует делать без его ведома и согласия. Все ждали телеграммы «оттуда», из Нью-Йорка, но непонятно, почему ее не было. Уже прошло четыре дня после трагедии. Подробная телеграмма, в которой хасиды сообщали Ребе о постигшем их деревню несчастье, была отправлена сразу, и ответ ожидался к вечеру того же дня. Но Ребе молчал. Что случилось, удивлялись все, почему он не отвечает? Неужто нет и слова утешения у него для своих последователей, убитых горем?

Нужно пояснить, что весточка от Ребе – неотъемлемая часть жизни любавичских хасидов, живущих в разных уголках мира. О любой серьезной проблеме, любом больном вопросе, касающемся как жизни общины, так и личной жизни любавичского хасида, сообщается в Бруклин, в резиденцию Ребе, и в зависимости от его ответа принимается решение. Ответ приходит без задержки – обычной или экспресс-почтой, или телеграммой – в зависимости от срочности дела. Он всегда лаконичный, по существу.

Но почему теперь задерживался ответ Ребе, когда произошли эти роковые события? Старейшины деревни не могли этому найти объяснения. Бежали часы, дни, а вопрос этот продолжал мучить их истерзанные души, тоска и отчаяние тяжким грузом лежали на душе.

Телеграмма

Телеграмма пришла только через четыре дня после трагедии – и новость мигом облетела деревню. Телеграмма от Ребе! Пришла телеграмма!.. Все мужчины, женщины, дети собрались на площади, чтобы ее услышать.

Как всегда, ответ Ребе был лаконичен. Всего одна фраза – три слова на иврите, но и этого было достаточно, чтобы сохранить деревню и избавить ее жителей от отчаяния. «Беэмшех а-биньян тинахейму», – написал Любавичский Ребе Менахем-Мендл Шнеерсон. «Утешитесь продолжением строительства». Как всегда, Ребе направлял к позитивному действию, к делу.

Хасиды Кфар-Хабада теперь снова видели будущее и смотрели в него смело: они знали, что им надлежит делать, – строить! Ребе сказал, утешение они обретут в строительстве. В тот же вечер старейшины деревни держали совет, как претворить в жизнь указание Ребе. Уже вскоре решение было принято: построить училище, где детей из бедных семей будут обучать типографскому делу. Здание это поднимется рядом с тем самым местом, где была пролита кровь.

Ребе знал

На следующее утро все жители деревни собрались на пустыре за сельскохозяйственной школой, стали его расчищать, готовить площадку для будущего строительства. И глаза их вновь засветились радостью.

Пошли письма от родственников и друзей из Нью-Йорка, в которых описывалось, что там происходило в те четыре долгих дня, пока деревня ждала ответа Ребе.

По традиции весь месяц Нисан, месяц освобождения, Ребе проводит служа Творцу, и общение с хасидами в этот период сводится к минимуму. В это время мало кому удается получить у него аудиенцию, даже на письма, за исключением самых неотложных, он отвечает, только когда закончится

Нисан.

По истечении этого месяца в штаб-квартире Ребе, в Бруклине, на Восточном бульваре, устраивается праздничный фарбренген (хасидское собрание) – в ознаменование того, что Ребе вновь готов к общению с тысячами своих последователей по всему миру. Ребе говорит часами, прерывая свою речь песнями и лехаимами. Зачастую это длится до рассвета.

В тот год также проводилось собрание, отмечавшее завершение месяца Нисана, и трагические известия со Святой Земли достигли Нью-Йорка перед самым фарбренгеном. Но секретари Ребе решили сообщить их ему после собрания. Однако о том, что скрыли его помощники, рассказало Ребе собственное сердце. В тот вечер он говорил о самопожертвовании евреев, о мученичестве ал кидуш Ашем (во славу Имени Б-га), о восстановлении Святой Земли и избавлении Израиля. Он говорил, и из глаз его текли слезы. Всю ночь он говорил и плакал, пел и плакал и плакал опять.

Почему Ребе плачет?.. Только немногие из присутствующих могли догадываться о причинах – те, кто знал о телеграмме из Кфар-Хабада.

Фарбренген закончился.

Хасиды разошлись по домам, и Ребе удалился в свою комнату. С душевным трепетом двое из ближайших к нему хасидов постучали в его дверь и передали телеграмму из Израиля. Ребе тяжело опустился в кресло. Он заперся и три дня не выходил. Через три дня, проведенных в уединении, он вызвал секретаря и продиктовал ответ: «Беэмшех а-биньян тинахейму».

Хасиды Кфар-Хабада, получив этот совет Ребе, даже не стали обращаться за помощью в благотворительные фонды. Они сами собрали 50 000 израильских фунтов, и уже через год после трагедии новое здание училища было построено – как раз накануне нынешнего Йом а-Ацмаут.

Завтра, когда граждане Израиля будут отмечать восьмую годовщину Дня независимости, хасиды Кфар-Хабада устроят фарбренген и будут говорить о телеграмме в три слова, которая спасла их деревню и будущую жизнь на этом месте Святой Земли.

Еврей из Бруклина

Чтобы спасти заблудшую душу, не соблюдающую Закон своего народа, Ребе поступает довольно необычным образом. Раввин Хаим-Цви Шварц не был любавичским хасидом, перед войной его семья была среди последователей Мункачского Ребе, но в 1946 году он обратился за советом к тогдашнему Любавичскому Ребе Йосефу-Ицхоку Шнеерсону. Раввин Шварц – беженец, молодой человек, потерявший из-за Холокоста всю свою семью, все, что составляло его жизнь, не мог понять, что ему дальше делать со своей жизнью.

– Поговори с моим зятем, раввином Менахемом-Мендлом Шнеерсоном, – сказал Ребе, благословив Хаима.

Зять Ребе посоветовал молодому раввину поселиться в одном из городов Бразилии.

– Почему в Бразилии?

– Там много беженцев-евреев. За последние годы на долю нашего народа выпало много тяжких испытаний, и поэтому большинство евреев не получили даже основ еврейского образования. Многие уже стали жертвами ассимиляции, вступают в браки с неевреями. Долг каждого еврея, знающего Тору, бороться с духовным разложением нашего народа. Отправляйтесь в Бразилию, помогите создать там общину образованных и соблюдающих традиции евреев.

Раввин Шварц взял на себя эту миссию, переехал в Бразилию, открыл там дневную еврейскую школу. Много сил и труда ушло на то, чтобы найти средства, подготовить преподавателей, убедить людей в том, как важно давать детям еврейское образование. Шли годы, школа раввина Шварца процветала, ее выпускники стали ядром еврейской общины.

Раввин Шварц поддерживал теплые отношения с человеком, пославшим его в Бразилию. Тем временем, после того как в 1950 году скончался его тесть, раввин Менахем-Мендл Шнеерсон возглавил Любавичское движение. По особенно трудным вопросам раввин Шварц всегда советовался с ним.

Однажды, через несколько лет после прибытия в Бразилию, он имел случай убедиться, насколько велика забота Ребе о своих подопечных. Об этом раввин Шварц поведал любавичскому хасиду, с которым встретился в самолете, когда летел из Бразилии в Нью-Йорк.

– Как-то, – рассказывал он, – мне позвонили родители одного из моих учеников и попросили о встрече. Ничего необычнного в этом не было, но они говорили так взволнованно, что я понял – дело непростое и в тот же вечер пригласил их к себе домой.

– Это не имеет отношения к моему сыну, – сказал отец мальчика, когда мы расположились у меня в кабинете. – В вашей школе он достиг замечательных успехов. Дело в нашей дочери, которая выросла здесь и повзрослела еще до вашего приезда. Как вам известно, мы не строго придерживаемся традиций, однако для нас крайне важно, чтобы наши дети ощущали себя евреями. Поэтому мы и отдали сына в вашу школу, хотя она намного «религиозней», чем мы сами.

А суть дела вот в чем: дочь сообщила нам, что влюбилась в нееврея и собирается замуж. Мы всячески пытались ее отговорить, но ни доводы, ни просьбы, ни угрозы никакого действия не возымели, и теперь она вообще отказывается с нами что-либо обсуждать и вообще ушла из дома. Раввин! Вы – наша единственная надежда! Может, вам удастся ее переубедить, объяснить, что она предает свой народ, родителей и себя.

– Согласится ли она со мной встретиться? – спросил я.

– Если узнает, что мы уже с вами говорили, то наверняка нет.

– Значит, сам пойду к ней, – решил я.

Я взял у родителей ее адрес и в тот же вечер к ней отправился. Узнав о цели моего визита, она, похоже, обиделась, но, будучи человеком воспитанным, вынуждена была пригласить меня в дом. Мы проговорили несколько часов. Она выслушала меня вежливо и пообещала подумать, но уходил я с чувством, что речи мои вряд ли повлияют на ее решение.

Несколько дней это дело не выходило у меня из головы – я пытался придумать, как не допустить потери еще одной еврейской души. И тогда я вспомнил о Ребе: вся надежда была на него одного! Я позвонил его секретарю, раввину Ходакову, рассказал о случившемся и попросил совета Ребе. Через несколько минут раздался телефонный звонок.

– Ребе просит передать этой девушке, – сказал раввин Ходаков, – что один еврей из Бруклина из-за того, что она собралась замуж за нееврея, потерял сон.

Столь неожиданный ответ смутил меня: я никак не мог понять, о чем идет речь.

– Что это за еврей? – удивился я.

И тут на другом конце провода раздался голос Ребе:

– Его зовут Мендл Шнеерсон.

Я озадаченно опустил трубку. Могу ли я поступить так, как сказал Ребе? Да она захлопнет передо мной дверь! Промучившись всю ночь, я решил изложить девушке совет Ребе в письме. В конце концов на карту поставлена еврейская душа, а мне, кроме моей гордости, терять нечего.

Рано утром я был у нее.

– Послушайте, – сказала она, не дав мне раскрыть рот, – за кого я выйду замуж – это мое дело и только мое. Я уважаю раввинов и верующих людей, поэтому не указала вам на дверь, а выслушала. Прошу вас, уходите, не донимайте меня больше.

– Я должен вам еще кое-что сказать, – на этот раз твердо сказал я.

– Говорите и уходите.

– Один еврей из Бруклина из-за того, что вы собрались замуж за нееврея, потерял сон.

– И вы пришли мне об этом сообщить? – воскликнула она и собралась закрыть дверь.

Однако прежде чем сделать это, все-таки спросила:

– Кто этот еврей?

– Великий духовный вождь евреев, раввин Менахем-Мендл Шнеерсон, известный как Любавичский Ребе, – ответил я. – Ребе очень заботят материальное и духовное благосостояние каждого еврея, он страдает о каждой душе, потерянной для своего народа.

– Как он выглядит? У вас есть его фотография?

– Где-то есть. Я вам ее принесу.

К моему удивлению она не стала возражать, но молча кивнула. Я помчался домой, перерыл все в поисках фотографии Ребе. Наконец нашел ее в ящике комода и тут же кинулся назад.

Девушка бросила взгляд на фотографию Ребе и побледнела.

– Да, это он, – прошептала она.

– Уже целую неделю, – объяснила она, – этот человек является мне во сне и уговаривает не оставлять своего народа. Я решила, что этот образ еврейского мудреца – плод моего воображения, и то, что он говорил мне, – только ваши слова и слова моих родителей, застрявшие у меня в голове. Но оказывается, это не выдумка. Я никогда в жизни не встречала этого человека и не видела его фотографий, даже не слыхала о нем. Но он – это тот, кто является мне во сне.

Девушка, котораЯ должна была стать еврейкой

Она жила в Балаклаве, и с юных лет ее тянуло к иудаизму, так что она хотела принять эту веру. Но сумеет ли она соблюдать обряды, живя в родительском доме? Сохранится ли этот интерес, когда она станет взрослей?

Раввин Залман Серебрянский, старый хасид из России, декан Любавичского колледжа раввинов в Мельбурне, однажды привел девушку к раввину Хаиму Гутнику и попросил:

– Помогите ей обратиться в иудаизм.

Раввин Гутник выслушал девушку. Она рассказала, что родом из Балаклавы и с юных лет ее тянуло к иудаизму. Все, что она слышала о Холокосте, всегда волновало ее до глубины души. Она много читала об иудаизме и теперь хотела стать еврейкой.

Раввина тронула ее искренность. Однако готовить ее к гиюру он отказался: девушка все еще жила дома, с родителями-неевреями. Сумеет ли она соблюдать обряды в родительском доме? Сохранит ли интерес к религии, повзрослев? Ответов на эти вопросы у него не было, и он решил: пусть время расставит все по своим местам. Если, повзрослев, девушка сохранит это желание, она станет иудейкой.

После отказа раввина Гутника девушка впала в глубокую депрессию, дошло даже до больницы. Реб Залман, тронутый глубиной ее чувств, время от времени ее навещал.

Через несколько недель он позвонил раввину Гутнику, рассказал, в каком состоянии находится девушка, и спросил, не передумал ли тот, ведь сила ее чувств так велика.

Но раввин по-прежнему считал причины, по которым он отказался провести процедуру обращения, достаточно вескими, однако он пообещал написать об этом Ребе. Если Ребе посоветует совершить обращение, он с радостью так и поступит.

Реб Залман рассказал все это девушке, и состояние ее заметно улучшилось на глазах.

Но не сразу получил ответ на свой вопрос раввин Гутник. Только как-то, отвечая на совсем другое письмо,

Ребе под конец осведомился: «А как дела у той еврейской девушки из Балаклавы?»

Раввин был изумлен. И девушка, и реб Залман говорили, что она из англиканской семьи.

Вместе с реб Залманом они отправились к матери девушки. Поначалу она убеждала их, что она англиканка, но искренность обоих раввинов произвела на нее столь сильное впечатление, что она поведала им свою историю. Родилась она в Англии, в ортодоксальной еврейской семье, а в юности взбунтовалась: отказалась от веры предков, вышла замуж за нееврея и переехала в Австралию. Об иудаизме она больше не вспоминала, но дочь свою очень любила и не стала бы противиться тому, чтоб она жила по обычаям иудаизма.

Выяснив, что девушка – еврейка, раввины Серебрянский и Гутник помогли ей найти свое место в любавичской общине Мельбурна. Ныне она работает учительницей в любавичской школе.

Однако раввин Гутник никак не мог понять, откуда Ребе узнал, что она еврейка. На следующей аудиенции он набрался смелости и спросил об этом. Ребе ответил, что по совету реб Залмана девушка тоже написала ему письмо. «Такое письмо, – сказал Ребе, – могла написать только еврейская девушка!»

ТворЯщий Чудеса

Как-то на встречу с Ребе пришли школьники-старшеклассники: каждый хотел спросить его о чем-то своем. Когда Ребе уже ответил на самые разнообразные их вопросы, один из школьников сказал:

– Я слышал, что Ребе может творить чудеса. Это правда? Вы можете совершать сверхъестественные поступки?

Ребе ответил:

– Способность творить чудеса свойственна не какой-то избранной группе людей, она доступна любому из нас. Все мы обладаем душой, в которой есть искра Б-жественного, поэтому каждый наделен способностью преступать границы, обозначенные нашей физической природой, какими бы непреодолимыми они ни казались. А чтобы продемонстрировать вам это, я сейчас совершу чудо.

Ребе с улыбкой оглядел изумленных детей, столпившихся вокруг его стола, и продолжал:

– Пусть каждый из вас примет решение достичь успехов в какой-то определенной области. Вы уже давно об этом думали, но до сих пор полагали, что не в силах этого достичь. Однако вы преуспеете в своих начинаниях и докажете себе, что душа действительно обладает способностью преодолевать «реальность».

Ребе сказал

Марк Уилсон – бывший раввин общины в Шарлотте. Теперь он стал писателем, живет в Атланте. Эта статья впервые была опубликована в «Шарлотт Обзервер» 27 июня 1994 года.

Немногие из нынешних религиозных деятелей и, безусловно, немногие из еврейских религиозных деятелей вызывали такой интерес, причем весьма неоднозначный, как недавно скончавшийся Любавичский Ребе.

«Духовный лидер любавичских хасидов, обладающий непостижимой интуицией, дал мне бесценный совет, благодаря которому я вновь обрел душевное равновесие».

Марк Уилсон

И религиозные, и светские средства массовой информации не уставали изумляться, как преданы ему были его сторонники, поражались его огромным политическим влиянием как в США, так и в Израиле, не говоря уже о том, что его последователи видели в нем фигуру мессианского масштаба. Никогда прежде смерть раввина не становилась главной новостью обоих каналов Си-Эн-Эн. Это был совершенно необычный человек: тихий, скромный, он был истинным хранителем подлинно хасидских традиций. По профессии он был морским инженером, получил образование в Сорбонне, знал больше десяти языков. Своих детей у него не было, но он стал отцом 500 000 своих учеников.

Мои отношения с Ребе шли по эллипсоидной орбите – порой я приближался к нему, иногда, наоборот, отдалялся, однако всегда, как магнитом, тянуло к точке фокуса. Мое отношение к Ребе никогда не будет предвзятым, но не из-за того, что он имел влияние во всем мире, а из-за одной моей встречи с ним, которая произошла года за три до его смерти.

Короткая, но важная встреча

Благодаря моей дружбе с раввином Йоси Гронером, эмиссаром Хабада в Северной Каролине и сыном раввина Лейба Гронера, секретаря Ребе, я очень скоро стал своим человеком в узком кругу Ребе.

Мое знакомство с самим Ребе произошло спустя всего несколько месяцев после того, как распался мой второй брак и моей карьере раввина настал позорный конец. Я пребывал в тяжелой депрессии и унынии. Та встреча с Ребе, проходившая в присутствии раввинов Гронеров, старшего и младшего, длилась не более минуты.

– Порой обычный, но искренне верующий человек, – сказал мне Ребе на идише, – может сделать неизмеримо больше добра, чем раввин. Вам надо обязательно кого-нибудь учить, может быть, Талмуду, хотя бы одного-двух учеников.

– Говорят, – продолжал Ребе, – вы некогда были учеником реб Аарона Соловейчика. – Он назвал имя учителя ешивы, с которым мы поссорились лет двадцать назад. Откуда ему это стало известно, не знаю. – Я жертвую на благотворительность в надежде, что вы с ним помиритесь.

«Ребе сказал!»

Как ни вдохно

вили меня слова Ребе, однако прошел год, а я так и не последовал его совету. Год по всеобщему мнению выдался на редкость мрачный и тяжелый, я болел, тосковал, во всем себя винил. Приехав в Нью-Йорк, я вновь оказался в Субботу гостем Гронеров.

– Ты учил кого-нибудь? – спросил раввин Гронер.

Я замялся:

– Да как-то... не пришлось. Ситуация не...

Он строго прервал меня:

– Ребе же сказал!

– Но...

– Никаких «но»! Ребе тебе сказал!

Ну как я мог? Где? Когда?.. У меня об этом не было ни малейшего представления. Да, но Ребе сказал! Я пребывал в полнейшем замешательстве. Когда Суббота закончилась, я включил автоответчик. Б-г свидетель – я услышал голос своего очень давнишнего коллеги, раввина из пригорода Атланты: «Марк, всю Субботу я думал. Очень жаль, что, вернувшись в город, ты нигде не преподаешь. Не согласился бы ты преподавать, скажем, Талмуд, в моей общине?..»

Циники пусть смеются, но для меня настали дни удивительных чудес. Я уверен, что начал обретать утраченные прежде душевное равновесие и самоуважение именно после той удивительной Субботы в Краун-Хайтс, в Бруклине. И первый шаг помог мне сделать человек, который, обладая непостижимой интуицией и верой в человечество, как умелый врач обратился к моему духу, а взамен не потребовал ни души моей, ни чековой книжки: «Обрети мир в своей душе. Отринь злобу. Помирись с ближним».

Был ли он Мошиахом?

Критики, которые объясняют силу влияния Ребе социальными, духовными, политическими аспектами, упускают суть. Истинное мерило величия этого человека – в тысячах случаев точнейшего, почти хирургического вмешательства в души верующих, которое помогало им избавиться от отчаяния и вернуться к полноценной жизни.

Путь теологи спорят, может ли совокупность подобных вмешательств, проводимых более сорока лет, сделать человека достойным называться Мошиахом. Даже если нет, мы должны открыто признать, что наше существование было благословлено тем, чья жизнь принадлежала нам. Смеем ли мы требовать большего от человека?

Что до моего примирения с учителем, то, должен признаться, я не торопился исполнить наказ Ребе. Но когда я узнал о его смерти, это было первым, что я сделал. Иначе и быть не могло: ведь «Ребе сказал».

АудиенциЯ в три Часа ноЧи

Эту историю рассказал раввин Цви-Меир Стейнмец (он же еврейский поэт Цви Яир)

В семье моего двоюродного брата, который жил в Южной Америке, начались неурядицы. Его дочь повстречала некоего юношу, они полюбили друг друга и решили пожениться. Но мой двоюродный брат и его жена были очень против этого брака, потому что молодой человек вырос в нерелигиозной семье и не соблюдал законов Торы. Хотя он и уверял, что впредь собирается их блюсти, все родственники девушки не одобряли ее выбор.

Конечно, девушка была очень расстроена, что такие близкие люди отказываются ее понять. Ей казалось, весь мир ополчился против нее и препятствует ее счастью. День ото дня ситуация становилась все хуже: девушка и ее родители обвиняли друг друга в предательстве. В конце концов они решили обратиться за советом к Любавичскому Ребе.

Хотя это семейство и не причисляло себя к хасидам Ребе, и девушка, и ее родители относились к нему с глубоким уважением и считали, что могут ему доверять. Обе стороны договорились, что поступят так, как он посоветует. Поскольку меня в семье считали «любавичским», то и попросили сопроводить девушку на встречу с Ребе.

В те годы Ребе принимал посетителей три  раза в неделю с позднего вечера до глубокой ночи. Бывало, последний посетитель уходил на рассвете.

Мы зашли в комнату Ребе около трех часов. Сначала Ребе и девушка пробовали говорить на идише, на иврите, затем перешли на английский, французский и в конце концов остановились на немецком. Когда девушка рассказывала свою историю, я слышал в ее голосе усталость и раздражение.

– Не понимаю, чего они от меня хотят, – сказала она о родных. – Мой друг пообещал, что будет жить по законам Торы. Я знаю, он говорил это искренне. Почему же на нас все так ополчились?

– Может, он и искренен, – сказал Ребе, – но какой прок от его обещаний, если он не знает, на что идет? Знаете, подписанный, но незаполненный чек ничего не стоит, – человек не может брать на себя обязательств, не зная их сути. Жить согласно предписаниям Торы очень сложно любому человеку, но гораздо сложнее тому, кто не был воспитан по ее законам.

– Но он хочет этому научиться, – сказала девушка.

– Недостаточно учиться этому в одиночку, – ответил Ребе. – Человек может старательно изучать и искренне принимать все, что написано в Торе, но совсем другое дело – применять это в повседневной жизни. Вот что я вам предложу: пусть этот молодой человек поживет несколько месяцев в семье, где соблюдают законы Торы. Пусть он не только учится, но и узнает на опыте, что значит исполнять все это изо дня в день: с утра, когда, едва открыв глаза, уже читаешь молитву «Мойде ани», до вечера, когда перед сном произносишь «Шма». Если после этого он по-прежнему будет утверждать, что желает жить по законам Торы, тогда я вас от всего сердца благословлю.

Девушка ушла от Ребе просветленная, сердце ее радовалось, а я остался обсудить с Ребе несколько личных вопросов. Но он тут же попросил меня позвать ее назад и объяснил:

– Я не хочу, чтобы она думала, будто мы ее обсуждаем за ее спиной.

Было три часа ночи, и к этому времени Ребе переговорил уже с несколькими десятками людей. Однако он был настолько настроен на чувства другого, что понял, как эта девушка страдает от ощущения отчужденности и брошенности, догадался, что она подозревает всех в «заговоре» против нее. Так что, хотя дело было решено для нее лучшим образом, да и разговора нашего она понять не могла, поскольку мы беседовали на идише, однако в ее отсутствие Ребе не захотел со мной говорить.

НепредвиденнаЯ задержка

Перед самым приземлением в Дакаре пассажирам самолета объявили: придется здесь немного задержаться – возникли какие-то технические проблемы.

Раввин Йосеф Вайнберг был эмиссаром шестого Любавичского Ребе Йосефа-Ицхока Шнеерсона и остался на том же посту при его преемнике. Ребе неоднократно говорил ему: «Ваша миссия – сеять духовное, а пожинать – материальное». И раввин Вайнберг хоть и добывал средства на любавичскую ешиву, но никогда не считал, что его задача сводится лишь к сбору денег. Нет, он старался содействовать распространению иудаизма (главным образом – в свете хасидской философии), приобщать евреев к их духовному наследию, давая им возможность выражать эту приобщенность практически. Задолго до того как соблюдение законов иудаизма распространилось в самых отдаленных уголках мира, по которым рассеян наш народ, раввин Вайнберг ездил в Южную Африку, Бразилию, во многие другие страны, общался с евреями, вдохновлял их на соблюдение еврейского образа жизни и законов Торы.

Когда Ребе Менахем-Мендл стал духовным лидером, раввин Вайнберг, перед тем как отправиться по делам любавичской ешивы в Южную Африку, пришел к нему, и Ребе его спросил:

– Будете ли вы по дороге в Южную Африку заезжать в другие страны?

Раввин Вайнберг ответил, что самолет делает несколько посадок для подзаправки, но очень ненадолго. Тогда Ребе спросил:

– Вы нигде не задержитесь на день или на два?

Раввин Вайнберг не собирался. Но в конце беседы Ребе снова поинтересовался, не собирается ли он задержаться в пути.

Зная Ребе достаточно давно, раввин Вайнберг понимал, что это – не обычное любопытство. Вернувшись домой, он сказал жене, что должен прибыть в Южную Африку в среду, но пусть она не волнуется, если телеграмму от него получит, только готовясь к Субботе, так как, судя по тому, что сказал Ребе, на день или два он задержится в пути, и, возможно, не сможет связаться с ней раньше.

Подходя к самолету, раввин Вайнберг увидел раввина фирмы «Вина Ганелес-Ленгер». Оба они обрадовались, что будут путешествовать вместе.

По дороге в Южную Африку самолет должен был заправиться в Дакаре, маленьком государстве на западном побережье Африки, но перед посадкой экипаж объявил, что придется немного задержаться, чтобы решить какие-то технические проблемы.

Приземлились в десять часов утра. Сидя в зале ожидания, раввин Вайнберг заметил, как какой-то молодой человек не сводит с него глаз. А когда он снял шляпу и остался в ермолке, этот человек подошел к нему и представился как господин Пинто, еврей-сефард из Египта. Он прожил в Дакаре уже полгода и за все это время не видел ни одного еврейского лица. Ему очень не хватало еврейского окружения, к которому он так привык дома, и его беспокоило, как жизнь вне еврейской среды скажется на его детях.

Раввин Вайнберг объяснил ему, что ощущение принадлежности к евреям легче поддерживать, если тщательно соблюдать все законы.

– У вас здесь есть тфилин? – спросил он у сефарда.

– Да, – ответил господин Пинто, – тфилин есть, но он отвык надевать их каждый день.

– Если ваши дети будут видеть, как вы каждый день надеваете тфилин, – сказал ему раввин, – для них будет понятней, что такое быть евреем. Это будет осязаемый пример.

Господин Пинто пообещал ему отныне каждый день надевать тфилин. Они поговорили еще несколько минут, и раввина пригласили на посадку. Он шел и думал, что, наверное, его разговор с господином Пинто и был причиной задержки и что он исполнил то, что имел в виду Ребе, говоря об остановке в пути.

Но оказалось, это не так. Через несколько часов полета объявили: из-за неполадок с двигателем самолет возвращается в Дакар. Когда он приземлился, пассажиры узнали, что один из двигателей сгорел и на его замену понадобится длительное время.

Господин Ленгер, попутчик раввина Вайнберга, забеспокоился. Уже наступила среда. Если их задержат дольше, чем на два дня, вряд ли удастся добраться в Южную Африку до начала Субботы. Но раввин Вайнберг успокоил его, рассказав, что Ребе говорил о задержке на день, самое большее – на два.

Когда раввина Вайнберга поселили в местной гостинице, он, несколько часов отдохнув, решил поискать местных евреев. Задача была не из легких: в стране евреев было очень мало. Многие люди даже не знали, кто это такие.

Наконец он обнаружил магазин, хозяина которого считали евреем. Зайдя туда, он попросил позвать хозяина. Ему представили молодого человека по имени Клемент. Это был племянник хозяина магазина. Еврей ли он? Да, еврей.

Клемент охотно разговаривал с раввином Вайнбергом. Он приехал сюда из Ливана, потому что решил, что финансовые возможности, открывающиеся в Дакаре, стоят того, чтобы оставить родной дом и привычное окружение. Они с дядей знают здесь еще четыре еврейских семьи.

Раввин Вайнберг заговорил с ним о еврейской общинной жизни. Клемент признался, что не разбирается в этих вопросах.

– У вас есть тфилин? – спросил раввин.

Оказалось, Клемент оставил их в Ливане.

– Если я пришлю вам тфилин, вы будете их носить?

Клемент ответил утвердительно.

Они побеседовали еще немного, и раввин Вайнберг почувствовал расположение Клемента.

– Сегодня ведь тоже день, – сказал он юноше. – Пойдемте со мной, я дам вам тфилин, и вы сразу их наденете.

Тот согласился, и они отправились в гостиницу. На обратной дороге в магазин они встретили господина Пинто, и тот очень удивился, узнав, что раввин еще в Дакаре.

Вайнберг представил ему Клемента.

– Вы жаловались, что прожили в Дакаре полгода и не встретили ни одного еврея, – сказал он господину Пинто. – Я здесь менее суток, но одного уже сумел найти.

Бо€льшую часть следующего дня раввин провел с Клементом. Молодой человек показал ему город, они много беседовали. Раввина беспокоил один вопрос, и когда он почувствовал, что отношения стали дружескими, то решил, что можно об этом заговорить.

– Как насчет женитьбы? – спросил он Клемента. – Сумеете ли вы найти здесь еврейскую девушку?

Клемент признался, что надежды на это практически нет.

– Пообещайте мне, что никогда не женитесь на нееврейке, – попросил раввин. И Клемент пообещал, сказав, что общение с ним произвело на него неизгладимое впечатление.

Самолет починили в срок, и раввин Вайнберг успел прилететь в Южную Африку до начала Шабоса. При первой же возможности он написал Ребе письмо, где сообщил обо всем, что было в Дакаре. Ребе послал туда евреям тфилин и сидуры.

Несколько месяцев раввин Вайнберг поддерживал связь с Клементом и господином Пинто, посылал им на великие праздники открытки, иногда писал письма. Перед Пейсахом Ребе попросил своего личного секретаря, раввина Ходакова, послать в Дакар мацу.

Клемент и господин Пинто, получив мацу, решили устроить сейдер для всей общины. На сейдере они с большой теплотой говорили о том, как заботится Ребе о евреях всего мира. Даже живя в Нью-Йорке, он чувствует, что творится в сердце еврея, живущего в Африке, который хочет держаться своих еврейских корней. После праздника они написали Ребе проникновенное письмо с благодарностями и рассказами про сейдер.

Следующим летом раввин Вайнберг перед отъездом в Бразилию и Южную Африку был на аудиенции у Ребе.

– Вы будете проезжать через Дакар, – сказал с улыбкой Ребе. – Может быть, задержитесь там на несколько дней, даже если самолет будет исправен? На сей раз вы можете предупредить всех о своем приезде.

Раввин Вайнберг написал своим дакарским друзьям, и они устроили собрание всей общины. Знаменательно, что происходило оно 12 Тамуза, в шестую годовщину освобождения шестого Любавичского Ребе из советской тюрьмы.

Одно только огорчило раввина Вайнберга в этот приезд: он узнал, что Клемент все еще не женат.

– Вы не забыли свое обещание? – напомнил ему раввин Вайнберг. Клемент ответил, что нет. Он рассказал, что ездил во Францию, чтобы познакомиться с еврейской девушкой, которая могла бы стать ему женой, однако безуспешно.

– Но вы можете не беспокоиться, – сказал он раввину, – на нееврейке я никогда не женюсь.

Через несколько месяцев раввин Вайнберг получил от Клемента приглашение на свадьбу (и второе – для Ребе). Клемент нашел невесту в Ливане и после свадьбы собирался вернуться оттуда в Дакар.

– Когда я получил это письмо, – рассказывал раввин Вайнберг, – то понял: моя миссия в Дакаре успешно завершена.

Сосуд, переполненный верой

Я составил длинный список вопросов и долго внутренне готовился. Многие годы я ждал этой встречи с одним из духовных столпов нашего поколения Любавичским Ребе Менахемом-Мендлом Шнеерсоном. И вот я стою перед его дверью, еще несколько мгновений – и я к нему войду.

В соседней комнате сидели несколько молодых людей, склонившись над огромными пожелтевшими томами Талмуда. В скромно обставленной приемной было пусто и тихо. Секретарь открыл дверь – я вошел. Ребе приподнялся в кресле, пожал мне руку, усадил напротив. У него были голубые глаза и седая борода, а улыбка такая теплая, что могла бы растопить все нью-йоркские сугробы.

Статья была опубликована в израильской «Едиот ахронот», где ее автор работал корреспондентом. Сейчас Шломо Шамир – репортер газеты

«А-арец».

О вере

Я провел у него два часа. В час ночи дверь за моей спиной отворилась, вошел помощник, шепнул на идише: «Уже поздно». Но Ребе продолжал. Он говорил полтора часа без остановки. Это был монолог о вере.

Не о необходимости веры, не о святости и ценности веры, не о способах, с помощью которых можно приблизить евреев к вере, но о вере, которая живет в сердцах нынешних евреев, особенно тех, кто в Эрец Исроэл.

Любавичский Ребе исполнен безграничной любви к народу и земле Израиля. Он верит в них и в то, что Земля Израиля наполнена верой и живут на ней глубоко верующие люди. Они верят в Б-га и его обещание, данное нашему праотцу Аврааму: «Детям твоим я отдам эту землю».

– Каждый живущий сегодня в Израиле еврей – человек верующий, – сказал он, – хотя порой даже не подозревает об этом. Земля Израиля – «сосуд, переполненный верой», ждущий искры, которая разожжет в нем пламя.

Возьмем, к примеру, мужчину-еврея, который живет в Эрец Исроэл и состоит членом коммунистической партии. Он коммунист? Я убежден, что он очень верующий человек. Вот он живет с женой и детьми в стране, окруженной врагами, которые хотят уничтожить и его, и его детей. Что держит этого еврея в Эрец Исроэл? Вера в марксизм? Не думаю. Он живет в Эрец Исроэл и, когда надо, встает на его защиту, потому что, возможно, сам того не понимая, он верит в Б-га и в то, что Эрец Исроэл была дана Им народу Израиля. Нам надо лишь пробудить в нем осознание веры и научить его соблюдать заповеди. Мы должны научить его, что соблюдение Субботы и законов кошерного питания, возложение тфилин – это естественное продолжение веры, живущей в нем.

Как это делается?

Как мы это делаем? Как мы находим путь к этим великим и бесценным верующим людям? Нужно ли нам разворачивать кампанию религиозной асбара (разъяснение, пропаганда – этот термин часто используется в Израиле). Или сначала нам следует найти мудрых вождей?

– Нет, – сказал Любавичский Ребе. – В асбара нет необходимости, а великие вожди нужны для того, чтобы создать что-то там, где нет ничего. Но вера уже существует. Она – внутри каждого еврея и ждет только, когда ее высвободят.

И еще он сказал:

– В Торе народ Израиля назван «армией» («Цивойс Ашем») лишь единожды – в рассказе об Исходе из Египта. Сейчас мы живем в таких же условиях. Мы стоим на пороге нашего собственного исхода из диаспоры к избавлению, и поэтому народ Израиля сегодня – как армия.

Каждый из нас солдат. Вы, я, юноша, читающий в соседней комнате... В армии самое важное – это дисциплина, поэтому сегодня от нас тоже требуется дисциплина. Наша первейшая обязанность – подчиняться командам. Лишь потом мы можем попросить объяснений. Было уже сказано у горы Синай: «Мы будем делать и слушать». Сначала надо делать. Потом те, кому это будет нужно, получат объяснения и толкования.

Сегодня нам не нужны вожди. Мы – солдаты, от нас требуется действие, и каждый должен выполнять требуемое в соответствии с тем, как это может только он. Цель такова: зажечь искру.

Как? Любавичский Ребе дал прямой, ясный и смелый ответ. Не посредством асбара. Времени слишком мало. Сегодня мы должны настаивать, должны требовать – не просить, не уговаривать, не объяснять, но требовать. Требовать столько, сколько может быть дано, и самое трудное – то что можно получить, причем чем больше, тем лучше.

Нынешняя молодежь ищет сложные пути, ищет трудности. А начинать надо вот с чего: бери столько, сколько можешь. Мы должны требовать многого. Не просить, не умолять, не бояться, что хотим слишком многого. Мы должны говорить с верующими с твердостью и искренностью людей, которые хотят только добра своему ближнему. Именно искренность поможет добиться успеха.

Мы много раз уже убеждались, говорит

Ребе, что при чрезвычайных обстоятельствах, в критические моменты, когда полыхает огонь, наша молодежь готова к самоотверженным поступкам, к жертве. Она хочет слышать команды, а не объяснения. Команды совершать нечто трудное, сложное, а не легкое и простое. Еврей по своей натуре не боится испытаний. Еврей по натуре дерзок. Мы – «упрямый народ», способный к самопожертвованию. Народ-мятежник.

– Сейчас людям интересно не понимать, а знать. Даже наука нацелена больше на знание, чем на понимание. Нужно нам религиозное знание, а не асбара. И если у кого-то в Израиле есть вопросы и сомнения, как мы уже говорили, может возникнуть гораздо больше вопросов и сомнений относительно его желания жить в Эрец Исроэл (что, впрочем, он с радостью делает). Я не хочу сказать, что не надо иногда объяснять или обсуждать, но сегодня нам непозволительно тратить много времени и слов на дебаты и асбара. Мы живем в эпоху поступков, и мы должны требовать поступков. Много поступков.

Указующий перст

Пальцы у него были длинные и тонкие, как у пианиста. А когда он хотел обратить на что-то особое внимание, он поднимал указательный палец – требовательный и властный.

Он продолжал:

– Среди нас есть много таких, кто живет в отчаянии. Они разочаровались в нашем духовном состоянии, не верят, что можно хоть что-нибудь изменить. Кое-то воздевает очи к небу: «Только Г-сподь на небесах нам может помочь». Это опасно.

Очень опасно в наше время предаваться отчаянию и надеяться лишь на помощь небес. Тесть однажды сказал мне: «В Талмуде говорится, что перед приходом Мошиаха “станет больше высокомерия, мудрость ученых мужей будет расходоваться на низкое, правды не будет, лицо поколения будет напоминать морду собаки” и так далее. В заключение в Талмуде написано: “На кого можем мы опереться? На Отца нашего Небесного!”». Мой тесть воскликнул: «Опираться (полагаться единственно) на нашего Отца Небесного – это очередное из перечисляемых в Талмуде бедствий».

Сейчас еврею не позволяется говорить: «Б-г на небесах поможет мне, ибо я сам больше ничего сделать не могу». Это ужасная, опаснейшая ошибка. Именно сейчас каждый из нас обязан зажечь искру в «сосуде, переполненном верой». И в каждом еврее есть эта искра.

Я тоже знаю хасидов, которые пребывают в отчаянии и спрашивают меня: «К чему все наши труды? Что изменится, если мы уговорим какого-нибудь еврея, много лет не надевавшего тфилин, вновь начать это делать?» Я им отвечаю: «Мы живем во времена смертельной духовной опасности и должны делать все возможное, даже если сомневаемся в том, что это поможет».

И никто не знает, помогли ли его поступки или, избави Б-г, нет. Я помню, как много лет назад мой тесть стал посылать учащихся ешивы в отдаленные города Соединенных Штатов – они должны были отыскивать там евреев и возвращать их в иудаизм. Помню, однажды двое учащихся вернулись из такой поездки подавленные. «Мы проездили несколько недель, но ничего не добились – никто не пожелал нас слушать».

Я рассказал об этом своему тестю, а он ответил мне: «Возможно, сами они об этом и не догадываются, но они во многом преуспели. Сегодня я получил письмо от пожилой женщины, живущей в одном из городов, где они побывали, и она пишет, что когда увидела пришедших к ней бородатых мужчин, на нее нахлынули воспоминания о родительском доме; просит меня прислать ей книги и посоветовать, с чего начать жизнь, подобающую еврейке».

Этот рассказ убеждает нас в том, – закончил он, – что тот, кто делает, никогда не должен отчаиваться, даже если не видит немедленных результатов. Он не знает, прорастет ли посеянное им зерно.

Было уже поздно. Ребе встал из-за стола, давая понять, что разговор хоть и не завершен, но подошел к концу. Когда я сказал, что подготовил несколько вопросов, и спросил, не могу ли я послать их по почте, он ответил:

– Зачем по почте? Приходите снова, поговорим.

Пожимая мне руку, он сказал, словно в заключение своего монолога:

– И если вы или кто-то еще спросит: «Почему именно я? Почему должен действовать я?» – я отвечу ему вопросом: «А почему не “я”?»

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru