[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2002 НИСАН 5762 — 4 (120)
«ЕВРЕЙСКИЙ ФАШИСТСКИЙ ЦЕНТР» НА БОЛЬШОЙ БРОННОЙ
Семен Чарный
В период «большого террора» 1937 - 1938 годов многие из следователей НКВД стремились сделать карьеру на создании групповых открытых процессов. Подобные процессы прошли едва ли не над всеми социальными и этническими группами населения СССР. Евреи не стали исключением. Точнее, все же стали, но отнюдь не в смысле более благополучной судьбы. Так, осенью 1937-го газеты объявили о раскрытии в Москве «еврейского фашистского центра», работавшего на польскую разведку... Кто же мог возглавлять такой центр? Естественно, по логике НКВД, это должна была быть крупная и нестандартная фигура (надо сказать, к этому моменту в Москве таких не осталось). Впрочем, нет, одна крупная фигура, удовлетворяющая аппетитам НКВД, все же нашлась – единственный остававшийся в Москве официальный раввин, Медалье, приверженец Хабада.
Однако, чтобы иметь возможность провести именно открытый процесс, который мог вознести его организаторов на вершину карательной иерархической лестницы той поры, требовались как минимум подготовленные соответствующим образом свидетели, способные дать в отношении Медалье «правильные», без осечки, показания, не допуская тех ляпов, что бывали на других больших открытых процессах. В поисках таких свидетелей (выбор был весьма ограничен еще и потому, что большинство религиозных активистов были высланы, а оставшиеся благоразумно «легли на дно») в Ростокинское отделение милиции, что находилось в одном из сел, примыкавших с севера к Москве, был вызван 55-летний кантор синагоги на Большой Бронной М. Гуртенбергер.
Родившийся в 1882 году в древнем (первое упоминание в 1099 году), но к тому времени совсем захолустном городке Дубно, Мошко-Хаим (по официальным документам, в которых, как это часто бывало, царит путаница, – например, в некоторых местах, подследственного именуют Гуртенбергом, а в других – Гуртенбергером), как и многие его сородичи, едва достигнув совершеннолетия, уехал из родных мест. Счастья он решил искать близ Москвы и поселился в селе Останкино. Оттуда вскоре еврейская судьба привела его в синагогу на Большой Бронной, где, начиная с 1904 года, он и начал трудиться, а со временем занял и должность кантора.
Надо сказать, что в 1920-е годы тихое село Останкино, где поселился Гуртенбергер, стало одним из центров расселения евреев, приезжавших в Москву из разоренных местечек в поисках лучшей доли. К концу 1920-х здесь собралось и множество мелких и средних торговцев, спасающихся от преследований ГПУ после сворачивания нэпа. Останкино, наряду с Марьиной рощей, Мытищами, Лосиноостровским и Пушкино, поселками Перловка, Тайнинка и Мамонтовка, было местом, где проживала наиболее приверженная национальным традициям часть еврейского населения страны, лучше других сохранившая особенности быта прежних местечек бывшей черты оседлости.
Население пригородов и Останкина в том числе еще более возрастает после введения в 1933 году института прописки, сделавшего доступ в Москву крайне ограниченным и нормированным. Многие из евреев, в том числе и сам Гуртенбергер, числившийся еще и иностранцем, поскольку его родина по итогам советско-польской войны 1920 года оказалась под властью Польши, в 1929 – 1936 годах стали так называемыми «лишенцами», то есть людьми, лишенными избирательных и некоторых других гражданских прав. В 1936-м после принятия новой, «Сталинской», Конституции СССР понятие «лишенец» было отменено... — и все жители страны стали равными перед приближающейся волной большого террора.
Тем не менее, в 1939 году еврейское население Москвы выросло до 250 тысяч человек — почти на 92% по сравнению с аналогичным показателем 1926 года, когда оно составляло всего 131 тысячу. Наиболее значительная в количественном отношении часть еврейского населения проживала на севере города. Так, численность евреев в Ростокинском районе составляла 24 тысячи человек, в Дзержинском, где располагалась марьинорощинская синагога, – 18 200, в Октябрьском – 10 800.
После революции синагоги на Б. Бронной и Арбате не были хасидскими. В 20-е годы хабадникам удалось завоевать здесь определенные позиции, хотя большинство посетителей, по-видимому, по-прежнему составляли миснагдим. К середине 1930-х на новой волне переселения евреев в Москву из черты оседлости число приверженцев Хабада в этих синагогах значительно возросло, так что большинством прихожан были уже они.
После того как московские раввины либо умерли, либо под разными предлогами были высланы из города, Гуртенбергер в отсутствие единственного оставшегося раввина Медалье, которому было трудно разрываться между четырьмя «обезглавленными» синагогами, фактически возглавил свою общину.
Не сказать, чтобы работа обогащала Мойше-Хаима, особенно в 1930-е! В 1937-м он получал 300 рублей в месяц. Хотя в общем-то на более-менее сносное существование этого должно было хватить даже семье с тремя детьми, как у Гуртенбергера. А было у него трое сыновей: Евсей (1910 г.р.), Давид (1919 г.р.) и Абрам (1922 г.р.). Однако почти треть заработанных денег «съедали» налоги. Так что без помощи еврейской благотворительности о сносном существовании говорить не приходилось.
Следователи НКВД учли все эти обстоятельства и предложили Гуртенбергеру негласное сотрудничество. В обмен на его показания против Медалье и согласие стать «глазом и ухом» НКВД в среде религиозных евреев ему сулили официальный пост главы общины синагоги на Бронной или даже кресло председателя московской общины!.. На размышления были отпущены три недели – с тем он и вышел из НКВД.
Все это время он провел в тяжелейших раздумиях. Было понятно, что р. Медалье непременно арестуют, согласится или не согласится Гуртенбергер на условия НКВД. Кроме того, проклятое сотрудничество давало надежду, что таким путем удастся сохранить религиозную жизнь в Москве. Наконец, все сомнения разрешил один из неофициальных хабадских раввинов, к которому кантор обратился за советом. Тот сказал, что поскольку «люди смотрят на тебя», пример сотрудничества с НКВД может оказаться заразительным, и это скажется на общине весьма плохо.
Решение Гуртенбергера было предопределено, как и его судьба. Когда 20 ноября 1937 года он вновь переступил порог Ростокинского отделения милиции и ответил на предложение о сотрудничестве отказом, то тут же был арестован. Его первый и единственный допрос как обвиняемого проводил лично начальник отделения Кисенков, сразу же заявивший, что следствию якобы известно о недовольстве Гуртенбергера советской властью и проводимой им «среди рабочих и жителей Москвы» контрреволюционной агитации. Мойше-Хаим оказался по-еврейски упрям: признать себя виновным отказался наотрез, стоял на том, что никакой агитации не проводил и ни с кем по такому поводу не разговаривал, а на предложение рассказать о своих знакомствах заявил, что в синагоге-де мелькает слишком много лиц, потому он никого и не помнит.
Понятно, следствие по большому счету не интересовало, признает себя Гуртенбергер виновным или нет. Для сотрудников НКВД он был битой картой, человеком, которого следовало убрать с глаз долой и поскорее. Для начала его поместили в Таганскую тюрьму, но менее чем через две недели после ареста уже было готово обвинительное заключение. Согласно ему Гуртенбергер обвинялся в антисоветской агитации террористического характера. Все обвинение было построено на показаниях его соседей супругов Бакулиных, Б-г знает из-за какой корысти согласившихся свидетельствовать против него. Согласно их заявлению Гуртенбергер группировал вокруг себя жителей села Останкино, проводил контрреволюционную агитацию, говорил, что «советскую власть ненавидит, потому что она эксплуатирует народ» и «скорее бы война, тогда советская власть наконец кончится». Такое обвинительное заключение было мгновенно утверждено начальником управления НКВД по Московской области Якубовичем.
5 декабря 37-го года дело Мошко-Хаима Айзика-Гершоновича Гуртенбергера в числе десятков, если не сотен других, было рассмотрено «тройкой» НКВД по Московской области, в состав которой входили тогдашний первый секретарь Московского обкома ВКП (б) Н.С. Хрущев, в будущем лидер страны, осуществивший десталинизацию и массовую реабилитацию, Якубович (вскоре снятый с должности и расстрелянный) и прокурор Московской области. Рассмотрение дела длилось не больше, чем требовалось на прочтение приговора, а приговор был обычный для той поры – расстрел. В тот же день он и был приведен в исполнение.
Вскоре, в 1938-м, та же судьба постигла и р. Медалье, как и многих религиозных активистов. С той поры синагога на Б. Бронной мстительным НКВД была закрыта, как они думали, навсегда. Многочисленные просьбы хасидов долгие годы оставались без ответа. Но так устроен мир, что после ночи встает заря. При перестройке, в 1991 году, синагогу наконец-то вернули законным наследникам веры. Вот уж 11 лет, как кипит в ней еврейская жизнь.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru