[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2001 ХЕШВАН 5762 — 11 (115)
Как аукнетсЯ
Израиль Петров
Звонят из заморского консульства. Вы такой-то? Я. А нельзя ли, интересуются, пригласить к телефону вашего батюшку?
Нет, говорю, нельзя... уже два года. Простите, сочувствуют, а your grandfather – дедушка...
Тут надобно отвлечься и пояснить, кто мы да откуда. Фамилия наша – Белостоцкие – уроженцы, стало быть, Белостока...
Но почему «стало быть»? Не всякий Бродский проклюнулся в Бродах, Ландау – в Landau, а Ойстрах – в Oesterreich (Австрии). И братья Фридлянды – журналист Кольцов и художник Ефимов – не из немецкого Friedlandа, а в аккурат из Белостока. И сталинский наркоминдел Литвинов. И отец Норберта Винера – создателя кибернетики...
Вот и мы – Белостоцкие. Город такой в восточной Польше – Белосток.
Сто лет – в составе царской империи, два года – в сталинской, три – под Гитлером. До войны – 50 тысяч Белостоцких (и 350 тысяч в округе), после – 660 человек. И за полвека не прибавилось. Сошло приблизительно до нуля (на щент, польский).
С началом первой мировой войны нас эвакуировали из прифронтовой полосы, чтоб не шпионили в пользу немцев. Кто побогаче, конечно же, увильнул, и старший брат, в прошлом удачливый «морской волк» Вольф Белостоцкий, остался при мебельной фабрике, а младший – мой дедушка – очутился в России.
Революция отменила «черту оседлости» и «процентную норму», но в независимой «панской» Польше регламентировали, как при царе, сколько Белостоцких принимать в среднюю, а сколько – в высшую школу. Ну и выбирайте по вкусу: тут – преобразования с образованием, там – ни того, ни другого. Мой дедушка предпочел образование...
Стал автомехаником высокого класса. Служил в секретном военном гараже. В партию как вольнонаемный не вступал. Но загодя прекратил опасную переписку с иноземными родственниками.
А те богатели и процветали, претерпевая перипетии и пертурбации, и вот внучка старшего Белостоцкого, морского Вольфа, разыскала меня, младшего внука. Через консульство напрашивается в гости... Госпожа Vip – очень важная персона. Конструктор-дизайнер. Контрольный пакет в мебельном производстве.
А так – тетенька и тетенька. Без возраста – следствие заморской медицины, шейпинга и косметики. С подтянутым подбородком и животом. Рыжая, крашеной масти (если не в парике). С голубовато-зелеными, цвета морской волны, контактными линзами. Изъясняется сразу на трех языках: по-славянски (русско-польско-белорусском); на идише (верхненемецкий диалект) и по-английски. Точнее, язык-то один – с белостокской мелодикой.
Однако, для полной ясности, привлекаем дочь. В качестве толмача. И девочка излагает.
Немцы заняли Белосток под наш Новый год – Рош а-Шона, в сентябре тридцать девятого. Через месяц сменились русскими. А на христианское Рождество явился мой дедушка. Пригнал интендантскую автоколонну с обмундированием и продовольствием. Заглянул на двадцать минут, но проинструктировал старшего брата.
Фабрику добровольно национализировать – народное достояние. Имение – под приют или больницу. А-а, дом отдыха для рабочих!.. Золото и валюту переправьте туда, если сумеете. Пускай даже пропадет! Здесь не очень-то пригодится.
– Abgemacht! – обиделся старший брат, скиталец морей. – Уже сделано... в позапрошлом году.
– Хохом! – сказал младший. – Самим надо было антлойфен! (Мудрец! – перевожу для дочери. – Самим надо было бежать!)
Морской Вольф только развел руками. Имущество-де, как любимая жена, – якорь на грунте, – не дает ходу, привязывает. А уж мертвый ли якорь, или якорь спасения...
– Запасись ремесленным прикладом, – наставлял младший, – портновским, сапожным, столярным, парикмахерским... нитки, наперстки... стекольный алмаз... побольше наручных часов... обувь, ткани, отрезы... Свое не тянет.
– Бекицер, – сказал старший (короче, перевел я), – безделушки для дикарей?.. Отчаливаем в Сибирь?
– Ин дер велт арайн, – отвечал младший (в тартарары – перевожу для дочери).
Прощаясь, снабдил адресом. Только, упаси Б-г, не записывайте, а запомните: Москва, Таганка, улица Большие Каменщики...
Там, на Таганке, спустя полвека, отследили меня... А в дедушкины времена приземлился конверт. Минуя почтовое ведомство, летел из тартарары посредством добрых людей – при содействии дефицитных ниток (катушка сороковой номер) или набора швейных иголок, или вязальных крючков. И наш осторожный дедушка, опаской и полутайком, навестил родственников.
– Without him, – сказала госпожа Vip, – we were finished! (Если бы не он, – перевела дочка, – нам – крышка!)
После Победы, как предвоенные польские граждане, благополучно репатриировались в Белосток, и не претендуя на компенсацию за утерянное имущество, – опять ин дер велт арайн (in die Welt hinaus, немецкий) – «по белу свету», в мировое тартарары, где вовсю развернули мебельное производство.
– And what about your Grandfather? – спросила госпожа Vip. (А что с нашим дедом? – перевела дочка).
Наш дед, говорю, сгинул в сорок первом. Погнал интендантские грузовики под Можайск. На пустых баках, утопая в грязи по ступицу, пробивался в пункт назначения. Кругом драпали или дрались в окружении. Завязнув в болоте, водители наломали шестов и побрели на восток.
Но дед был материально ответственный – отвечал за груз и машины. Сидел в кабине, укутанный плащ-палаткой, нахлобучив брезентовый капюшон. Водители озирались, согнутые дождем, длинными палками ощупывая хлипкое желтое месиво. Дед, на глазах, погружался в разверзстые хляби. Жижа чавкала и давилась.
Почему не ликвидировали транспортные средства? – допытывался особист. (FBI agent, – перевела дочка. – Агент Федерального Бюро расследований.) Шоферы ссылались на осенний потоп, отсутствие горючего и боеприпасов – ни поджечь, ни взорвать. Да и зачем? Один черт, трясина затянет
– Черт-то один, – сказал особист, – статьи разные. (Дочка лихо перевела, и госпожа Vip захихикала.)
Кому из шоферов выпал штрафбат, кому срок, а кто и вернулся на автобазу. О дедушке записали, что не покинул территорию, занятую противником, с намерением сдаться в плен и сдать врагу подотчетные материальные ценности.
И мой отец – дедушкин сын – потратил целую жизнь, чтобы снять то клеймо. Простое соображение: на кой Белостоцкому добровольно переходить к Гитлеру? – во внимание не принималось. А на можайском болоте разлилось Можайское море – водохранилище.
– Но это же ясно! – воскликнула госпожа Vip (в переводе моей дочери). – Он сидел в кабине, как стоит капитан на мостике. Радист отбивает SOS, а капитан – на мостике. Дедушка Вольф говорил...
И мой младший дедушка тоже, наверное, вспоминал старшего – морского бродягу: имущество-де, как якорь, не дает ходу, привязывает. Пускай не свое – государственное, подотчетное. Народное добро... А уж мертвый якорь или якорь спасения...
Ничего мой отец не доказал – умер, получивши очередную, весьма вежливую и благожелательную, генеральскую резолюцию.
– I want to invite you... (Я приехала вас пригласить,.. – перевела дочка. – Хотите – в гости, хотите – насовсем... на ПМЖ... постоянное место жительства.)
Ой, говорю, спасибо! Мне все равно, в крапиву ли садиться. А тут, худо-бедно, освоил язык.
– And you? – госпожа Vip обернулась к дочери.
– А я, – дочь засмеялась. –
Я подумаю.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru