[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2001 ХЕШВАН 5762 — 11 (115)
ГЛЮКЕЛЬ ФОН ГАМЕЛЬН: РАССКАЗ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА
Окончание.
Начало в № 103 – 114.
КНИЖКА СЕДЬМАЯ
I
С Б-жьей помощью приступаю к написанию моей седьмой книжки, в которой вы найдете и радость, и боль, как это всегда бывает в мире. Б-же, дай мне не увидеть больше горя из-за моих детей и дай мне в старости слышать и видеть от них только хорошее.
Как я уже говорила, я сказала последнее прости сыну своему Шмуэлу. Помилуй нас Б-же: такой молодой и такой смелый юноша засыпан черной землею!
Не прожила я в Меце и двух лет, как пришло это печальное известие. Вскоре после его смерти жена его родила дочь. Слава Б-гу, это была крепкая, здоровенькая девочка. Сейчас ей около 13 лет и, должно быть, она стала красивой взрослой девушкой. Она живет со своим дедом в Бамберге.
Мать ее вторично вышла замуж, но и второй муж ее умер. Так этой доброй молодой женщине выпало на долю лучшие свои годы провести в печали. «Но кто скажет: что делаешь Ты?». Не могу больше говорить об этом, потому что сердце мое разрывается от горя. (Кто укажет Ему путь Его? Кто может сказать: «Ты поступаешь несправедливо»?)
Члены погребального общества «Хевра Кадиша» готовятся к похоронам.
Гравюра Бернарда Пикара, XVIII век.
II
В конце первого года жизни в Меце я предполагала, что смогу дожить свой век тихо, мирно; рассчитывать на это были все основания. Если б только мой муж сумел продержаться еще два года, все его трудности остались бы позади. Спустя два года после того, как кредиторы забрали себе все его имущество, экономика Франции вступила в период процветания, и все коммерсанты в Меце обогатились.
Муж мой был очень способным и энергичным дельцом. Он пользовался большим уважением как среди евреев, так и среди неевреев. Но Всеблагой
Г-сподь не дал ему сил выстоять: кредиторы так насели на него, что он оказался на мели и потерял все, что имел.
Хотя его кредиторы получили лишь половину того, что он был им должен, тем не менее они пожалели его и проявили милосердие. Я тоже отказалась от претензий на определенные суммы, причитавшиеся мне согласно брачному контракту, потому что сама видела, что здесь ничего не получишь.
В его руках были все деньги моей дочки Мирьям; эти деньги мне удалось-таки получить назад в виде векселей, выписанных на других евреев. Одному Г-споду известно, как было горько. У моего сына Натана были денежные претензии к мужу на сумму в несколько тысяч рейхсталеров, я добилась, чтобы ему уплатили эти деньги.
О своей доле, причитавшейся мне по брачному контракту, я уже не думала и была благодарна Г-споду за все, что мне удалось спасти, принимая со всем возможным смирением все, что ссудил мне Г-сподь, наподобие орлицы, прячущей своих птенцов на крыльях, говоря: «Пусть лучше подстрелят меня, чем моих детей». Но как я страдала! Муж мой был вынужден скрываться. Когда кредиторы обнаружили, что он исчез, они послали в наш дом трех судебных исполнителей. Эти люди переписали все имущество, вплоть до гвоздей на стенах, и все опечатали, так что у меня не осталось даже еды.
Мне оставили для проживания одну комнату, которую я делила с экономкой. Три судебных исполнителя вели себя в нашем доме как хозяева: они входили к нам, когда хотели, а мы не имели права ни уходить, ни входить. Однажды, когда я хотела выйти из дома, они обыскали меня: не собираюсь ли я вынести что-то спрятанное на теле.
Три недели прожили мы в таком ужасном положении! Наконец муж заключил соглашение с кредиторами. Они составили опись всего, что у него имелось, и все это оставили в его руках, чтобы он смог продать имущество с аукциона. Ни один медный кувшин, ни одна оловянная кружка не избежали описи, так что скрыть нельзя было ничего. Да мой муж и не хотел ничего скрывать! Он был благодарен Г-споду, что не лишился жизни. Кредиторы убедились, что он честно отдает все, что есть, и сжалились над ним, хотя он не смог уплатить и тех 50 процентов, о которых они договаривались. Они оставили его в покое, хотя вполне могли упрятать в тюрьму. Но все знали его честность и видели, что не осталось ни полушки, что он раздет до нитки. Это был действительно хороший и честный человек, и в дни благоденствия все любили его и уважали. На протяжении 30 лет он был парнасом и штадланом Меца (адвокат и посредник евреев по делам, связанным с общественным мнением, церковными и государственными властями; почти каждый придворный еврей и видный банкир выступали в качестве штадланов в защиту евреев своего города, и евреи, не имевшие официально признанных прав ни как подданные, ни как граждане, полностью зависели от того, насколько успешно штадлан пользовался своим влиянием, чтобы обеспечить им, пусть и в ограниченных рамках, правосудие. – Прим. ред.), и его достойное поведение на этом посту завоевало ему любовь и евреев, и христиан.
После того как на него обрушилась беда, мы оказались в крайней нужде, случалось, в доме не было даже куска хлеба. Так как в тот период жизнь в Меце стала очень дорогой, я была вынуждена расходовать деньги из своих собственных скудных сбережений. Но стоило моему мужу заработать несколько ливров, как он возмещал мне все, что я потратила.
Пурим в Амстердаме.
Гравюра Бернарда Пикара, XVIII век.
III
Зять мой Мойше Крумбах щедро помогал моему мужу, хотя в результате нашего банкротства и он лишился более двух тысяч талеров. Добрый и щедрый Г-сподь был благосклонен к моему зятю, и, хвала Г-споду, он стал самым богатым человеком в еврейской общине Меца, сохранив при этом все свои замечательные качества. Он сделал много добра своим родным и родственникам жены – моей дочери Эстер.
Сейчас он парнас. Дом его всегда открыт бедным, его гостеприимством пользуются видные люди, приезжающие в Мец со всех четырех концов света. Он со своей дорогой супругой Эстер оказывает им должные привет и уважение. Оба отличаются щедростью и великодушием и делают людям много добра. Награди их за это Г-сподь, дай им и их детям почет, богатство и доброе здравие на сто лет жизни и больше!
Примерно в 5472 году (1712) первого числа месяца Сиван Элиас, мой внук и сын Эстер, стал женихом, благословляю его и желаю счастья. Свадьба состоится через четыре года, потому что и жених, и невеста еще очень молоды – да продлит Г-сподь их дни! Только их приданое в совокупности оценивается в 30 тысяч рейхсталеров.
Симхас Тойра в Амстердаме.
Гравюра Бернарда Пикара, XVIII век.
IV
Мало кто помог моему мужу, когда на него обрушилось несчастье. Его дети были не в состоянии дать отцу то, в чем он нуждался, хотя и делали все, что могли.
Раввин Шмуэл Леви, сын моего горемычного мужа, был знатоком Талмуда и во всех отношениях энергичным и способным человеком. Он долгое время прожил в Польше, где так углубил свои познания, что ему было присвоено звание «морейну» (признанного учителя). Вернувшись в родной Мец – это было за несколько лет до моего приезда в этот город, – он обзавелся семьей и зажил собственным домом.
И мой муж, и его свекор – богатый и благочестивый Авроом Крумбах – в свое время обеспечили Шмуэлу Леви возможность посвятить себя исключительно ученым занятиям. Опираясь на свой авторитет, они помогли ему стать раввином (насколько я помню, в Эльзасе), и там он проявил большую мудрость при исполнении своих обязанностей. Все окружающие очень любили его.
Но «лев горсткой сыт не будет»: денежные поступления раввина не покрывали нужд его хозяйства. И раввин Шмуэл, и жена его Генендель выросли в богатстве, привыкли жить на широкую ногу и щедро помогать другим. Поэтому раввин Шмуэл принял решение поступить на службу к герцогу Лотарингскому.
В то время двор Его Высочества находился в Люневилле в связи с войной между королем Франции и Кайзером и союзниками последнего, которых мне здесь ни к чему называть, поскольку всем известно, кто они были (война за испанское наследство 1701 – 1714 годов. – Прим. ред.). Рабби Шмуэл взялся чеканить монету для вышеназванного герцога Лотарингского. Однако для этой цели требовался более крупный капитал, чем у него был.
За шесть месяцев до этого Шмуэл открыл торговое дело в Люневилле, для которого также требовался большой оборотный капитал, поскольку у него закупали все припасы Его Высочество и весь двор – так доверяли ему герцог и его советники и вполне заслуженно, ибо он был одним из тех, кого любят и Б-г, и люди.
Когда Шмуэл пришел к выводу, что не сможет управиться со своей торговлей в одиночку, он пригласил войти в дело обоих своих зятьев из Меца. Один из них, Ишая Вильдштадт, женатый на сестре рабби Шмуэла, был видным членом еврейской общины Меца; другой, Яков Крумбах, брат моего зятя Мойше Крумбаха, тоже занимал заметное положение в обществе и был состоятельным человеком.
Все трое оставили свои комфортабельные дома в Юденгассе (еврейском квартале) в Меце и перебрались в Люневилль. Они создали товарищество и запасли для магазина наиболее ходовой товар. Кроме магазина они вели и другие коммерческие дела и были довольны судьбой. Тут реб Шмуэл взялся чеканить монету для герцога – на этом деле нельзя много заработать, но, конечно, все кругом воображали, что он получает баснословную прибыль.
Об этом своем предприятии Шмуэл написал отцу, однако муж мой отнесся к этому делу очень неодобрительно. Муж отлично разбирался в коммерческих делах и знал, что это дело опасное и до добра не доведет, а главное, придется не по вкусу королю Франции. Дело в том, что от Меца до Люневилля всего день пути, и, естественно, все деньги, которые чеканятся в Люневилле, осели бы в Меце.
Как опытный и проницательный делец муж взвесил все за и против и написал сыну во всех подробностях, какой большой капитал понадобится для чеканки монеты и как невелика будет прибыль. Но трое молодых партнеров загорелись желанием провернуть это дело и заключили контракт с Его Высочеством, предусматривавший, что они будут поставлять ему серебро, а за чеканку будут оставлять себе какую-то часть монет.
Первое время все шло отлично, как говорится, «начинали – веселились», но оказалось, что монета, которую они чеканили, не всегда была отличного качества, и это привело к падению рабби Шмуэла.
Ритуальное бичевание в канун Йом-Кипура в Амстердаме.
Гравюра Бернарда Пикара, XVIII век.
V
В течение шести месяцев партнеры руководили своим торговым предприятием и одновременно, как принято у евреев, занимались обменом денег, получением векселей и т.п.
В то время в Меце жил некто Мойше Ротшильд. Это был очень богатый человек. Много лет он торговал в Лотарингии, и его знали все купцы. Услышав о процветающем деле наших трех партнеров, он тоже перебрался в Люневилль вместе с сыном, который был женат на дочери рабби Шмуэла. При помощи советников герцога, высоко его ценивших, Мойше Ротшильд поселился близ города и тоже взялся поставлять серебро на монетный двор.
Совместное дело процветало, и рабби Шмуэл оказывал помощь своему отцу, так что мы перестали нуждаться.
Партнеры отправляли деньги в Мец; порой эти деньги задерживали и возвращали назад, порой они попадали в чужие руки, и их уже больше не видели. Муж мой был очень обеспокоен, потому что понимал, насколько рискованны и опасны эти операции, и не раз писал сыну о своей тревоге, но все было бесполезно. Он был не в силах что-либо изменить. Тем временем война между Кайзером и королем Франции становилась все более ожесточенной, и под конец французский король запретил ввозить в страну монету лотарингской чеканки. Более того, королевский посол передал М.Латанди (губернатор Меца) в Меце письмо с предписанием довести его содержание до еврейской общины Меца. В письме назывались поименно пятеро евреев, которые прежде жили в нашем городе, а сейчас занимаются бизнесом в Лотарингии. Было сказано, что если они останутся в Лотарингии, то под угрозой сурового наказания им будет запрещено возвращаться во Францию. Им давали несколько месяцев, чтобы обдумать все и сделать выбор: Люневилль и Лотарингия или Мец и Франция (Верхняя Лотарингия, включая Люневилль, была присоединена к Франции лишь в 1766 году, гораздо позже этого эпизода; Нижняя Лотарингия, включая Мец, принадлежала Франции с 1556 года. – Прим. ред.).
Когда наши пятеро евреев услышали это, они сильно испугались и не знали, на что решиться. У каждого из них на родине был хороший дом, представлявший немалую ценность. Кроме того, им не хотелось навсегда лишиться права проживания в Меце.
С другой стороны, они подрядились чеканить монету для герцога Лотарингского, и за срыв контракта им грозила большая неустойка.
Наконец, все сроки, данные им на раздумье, истекли. Надо было решаться. Ишая Вильштадт принял решение первым – он предпочел вернуться в Мец. Так же поступил и Яков Крумбах. Не знаю, как они распрощались с герцогом и как с ним разочлись, но все, что у них было, и весь свой капитал в товарах они между собой поделили и, вернувшись в Мец с женами и детьми, поселились там же, где и жили.
Но рабби Шмуэл и Мойше Ротшильд с сыном решили остаться в Лотарингии. (Мойше Ротшильд, или Алькан, который предпочел остаться в Верхней Лотарингии, был оштрафован вместе с другими евреями на 300 ливров за то, что стоял у окна гостиницы в Нанси и курил трубку, когда мимо проходила процессия и священник нес святые дары. Это было в мае 1711-го, после чего владельцу гостиницы было запрещено сдавать евреям комнаты с окнами на улицу. На следующий год Ротшильда посадили в тюрьму за переправку лотарингской монеты морем в Мец. – Прим. ред.).
Молитва на Йом Кипур в Амстердаме.
Гравюра Бернарда Пикара, XVIII век.
VI
Получив это известие, мой муж заболел от огорчения. Тревога и страх совсем подкосили его. Он и раньше был болезненным человеком и сильно страдал от подагры. Этот новый удар совсем прибил его к земле.
Сын его рабби Шмуэл принял меры, чтобы отец ни в чем не нуждался, посылал ему все, что требовалось, а своему агенту в Меце приказал обеспечивать его всем, чего он ни попросит; но все эти заботы не помогли отцу поправиться. Рабби Шмуэл прислал ему врача, пользовавшегося отличной репутацией. Врач пробыл у ложа больного несколько дней, испробовал все свои снадобья, но уже после первого осмотра он сказал, что его пациент – не жилец на белом свете, и дальнейшие события подтвердили его прогноз.
Всемогущий взял его к себе навсегда, и несомненно, он пребывает с Ним в раю. (Серф Леви умер 24 июля 1712 года. – Прим. ред.)
Муж долгие годы был парнасом еврейской общины Меца, порой рисковал жизнью, защищая общину, я могла бы многое написать на эту тему, но не считаю нужным.
Он вкусил вечный мир, а меня оставил один на один с заботами и огорчениями.
Суккос в в Амстердаме.
Гравюра Бернарда Пикара, XVIII век.
VII
Из суммы, оговоренной в моем брачном контракте, я получила очень мало, менее трети причитавшегося.
А как быть потом? Я решила положиться на Всемогущего Б-га.
В то время я жила в доме Ишаи Вильштадта – доме, когда-то принадлежавшем моему мужу, где я рассчитывала жить до конца своих дней. Собственно говоря, реб Ишая в свое время заверил меня, что я могу это сделать. Но когда муж умер, а Ишая Вильштадт вернулся в Мец с женой, детьми и всем своим имуществом, я была вынуждена покинуть этот дом (младшая дочь Глюкели позже вышла замуж за его сына. – Прим. ред.).
Я не знала, куда идти. Оставаться со своим зятем Мойше Крумбахом я не могла – его дом все еще не был построен. Поэтому положение мое было очень затруднительным.
Наконец, некий Яков Марбург разрешил мне пристроить к его дому крохотную мансарду. В этой мансарде у меня не было ни очага, ни трубы. Готовить еду приходилось на его кухне, а в долгие зимние дни греться у его очага. Но когда подходило время ложиться спать или когда по каким-либо другим причинам мне надо было идти наверх, в свою комнатку, куда вела лестница в 22 ступеньки, это было так тяжело для меня, что, щадя силы, я обычно отказывалась от своего намерения.
Однажды, когда я болела – это было в месяце Тевес 5475 года (январь 1715-го), меня навестил мой зять Мойше, который стал настаивать, чтоб я переехала к нему. Он хотел устроить меня в комнате на нижнем этаже, чтобы мне не приходилось взбираться наверх. Но я отклонила его предложение: у меня было много причин не хотеть когда-либо оказаться на иждивении детей.
Однако в создавшемся положении я бы долго не выдержала. В тот год в Меце жизнь была очень дорогой, а мне приходилось нанимать женщину, чтобы за мной ухаживала. К тому же я была бременем для еврейской общины, помогавшей мне материально. В конце концов я сдалась и переехала в дом зятя.
Это было в 5475 году (1715), я пишу эти строки в месяце Тамузе того же года. Мои зять и дочь – да продлит Г-сподь их годы – были мне рады.
Нужно ли рассказывать, как они относятся ко мне? Это долгая история. Да наградит их добрый Г-сподь! Они встретили меня с почетом. Самая лучшая еда накладывается в мою тарелку и больше, чем нужно, больше, чем я заслужила. Боюсь, как бы Г-сподь не сравнил эти щедрость и изобилие с моими заслугами, которых, увы, так мало!
Если меня нет за столом, когда они обедают (они всегда садятся за стол ровно в полдень, а в этот час в синагоге читаются молитвы за душу благочестивой матери Мойше Крумбаха фрау Яхет, читаются все эти годы и, без сомнения, будут читаться до прихода Мошиаха), меня по возвращении ожидают три или четыре самых вкусных блюда – гораздо больше, чем мне нужно. Я часто говорю дочери: «Если я все это съем, то уже не смогу вздохнуть», на что она обычно отвечает: «Я готовлю столько же, как и раньше без тебя – ни больше, ни меньше» . И это правда.
За свою жизнь я побывала во многих еврейских общинах, но никогда не видела такого гостеприимного дома, как дом моей дочери. За ее столом каждого ждет теплый и радушный прием – как гостей, присланных благотворительной организацией, так и гостей, приглашенных самими хозяевами. Щедрый
Г-сподь, дай им сто лет здоровья и мира, богатства и почета!
Поднятие свитка Торы в Гааге.
Гравюра Бернарда Пикара, XVIII век.
VIII
Если бы я собиралась писать о том, что еще случилось в Меце, или о том, сохранили ли евреи свою репутацию благочестивых людей, я могла бы ограничиться упоминанием, что когда я впервые приехала в Мец, здесь была прекрасная благочестивая община и ее парнасы были достойными людьми, украшением Комнаты совета.
В те дни никто из заседавших в Комнате совета не носил парика, не было случая, чтобы человек пренебрег решением Юденгассе и обратился в христианский суд. Когда возникали споры и разногласия – а таковых было много, как всегда среди евреев, – спорные вопросы решались раввинским или общинным судами. В те дни никто не держался так высокомерно, как сейчас. Люди не предавались чревоугодию. Дети прилежно учились, старшие заботились о том, чтобы привлечь в общину самых способных раввинов.
Когда я жила там, раввином был ученый рабби Габриэль Эскелес, он же возглавлял школу по изучению Талмуда. Незачем говорить о его благочестии, оно общеизвестно, и не мне описывать его достоинства, ибо я не сумела бы описать и их половины, да что я говорю – и одной десятой!
Сын его женился на дочери богатого и влиятельного Шимшона Вертгеймера из Вены. Капитал, данный родителями в приданое жениху и невесте, вместе со свадебными подарками превышал 30 тысяч рейхсталеров. Рабби Габриэль привез из Вены жену, сына Лейба и жениха – рабби Бериха. Свадьба была отпразднована с пышностью, невиданной среди евреев.
Но стоит ли писать о таких вещах, когда я не в состоянии сообщить вам все подробности? Ограничусь кратким упоминанием о самом факте, ибо и без меня это всем известно.
Симхас Тора в Гааге.
Гравюра Бернарда Пикара, XVIII век.
IX
Община дала благочестивому и известному своей ученостью раввину Габриэлю – пусть сияет его свет! – годовой отпуск, но никто не думал, что он не вернется в срок. Однако год растянулся почти на три года!
По истечении трех лет парнасы написали ему со всем уважением, что он все еще может вернуться с миром и занять свой пост, ибо община без него чувствует себя, как стадо без пастуха, а такая община не может существовать без достойного духовного главы. Но истины ради я должна сказать, что в Меце хватало способных людей, великих знатоков Талмуда и мудрецов; среди них выделялся знаток Закона почтенный рабби Аарон Вормс, который много лет был раввином в Маннгейме и его окрестностях, а также раввином в Эльзасе.
Этот раввин Аарон женил своего сына на внучке раввина Габриэля. Естественно, он принадлежал к сторонникам раввина Габриэля и утверждал, что тот, безусловно, вернется. Раввин Аарон был весьма мудрым человеком, хорошо разбирающимся в религиозных и мирских делах, его мнение имело большой вес, и община довольствовалась тем, что приняла решение подождать еще некоторое время.
В конце концов до сведения общины дошло, что кандидатура раввина Габриэля выдвинута на должность раввина Никольсбурга (в Никольсбурге /Моравия/ в ХVIII веке была одна из наиболее процветающих общин Центральной Европы. – Прим. ред.). Трудно описать, какой разброд в умах вызвало это сообщение.
Сын раввина Габриэля пытался убедить руководителей общины, чтобы они подождали еще немного. Но когда они услышали, что раввин Габриэль допустил, чтобы его кандидатуру предложили на пост раввина Никольсбурга, власти с одобрения большей части общины постановили найти нового раввина. Тут-то началась буря.
Сторонники раввина Габриэля, такие как раввин Аарон и его люди, делали все, что могли, чтобы не допустить назначения нового раввина. Но вскоре на собрании всех членов общины их обязали – под страхом большого штрафа – избрать преемника рабби Габриэля.
В силу этого они написали пригласительное письмо главному раввину Праги Броде – в самых учтивых выражениях – и отправили с особым курьером. Спустя некоторое время, после поправок в контракте, вышеназванный раввин дал согласие приехать в Мец.
То ли глубокоуважаемый раввин Габриэль услышал об этом, то ли он ни минуты не сомневался, что ему следует вернуться на свой пост – не могу сказать, но во всяком случае он незамедлительно вернулся и, опираясь на поддержку своих сторонников, объявил, что готов приступить к исполнению обязанностей раввина.
Не смею описывать, что тут началось. Прости, Г-споди, всех и каждого за грехи наши! Не мне, простой и неученой женщине, писать о таких делах! Да простит Б-г каждого за то, что было сделано в пылу гнева, сгоряча, но того, что сделали обе партии, чтобы настоять на своем, хватило бы на целую книгу. Что касается меня, я молю Г-спода Б-га дать нам добродетель и благочестие обоих этих мудрецов.
После того как раввин Габриэль пробыл здесь некоторое время и убедился, что изменить ничего нельзя и что руководители общины не возьмут назад свое предложение раввину Авроому Броде, уже давшему положительный ответ, раввин Габриэль снова уехал. Он покинул город с почетом, потому что все в общине были его друзьями.
Благословление коэнов в Гааге.
Гравюра Бернарда Пикара, XVIII век.
X
Ограничусь тем, что скажу: раввин Авроом Брода прибыл в положенный срок. Его встретили в Меце с большим почетом. Ему выстроили дом с отдельным помещением для занятий и его личным креслом. Насколько мне известно, такого в Меце еще никогда не бывало. Много можно сказать о его личности, эрудиции, добрых делах и главным образом о том, как он день и ночь сидел над своими учеными книгами и проповедовал Тору евреям. Общеизвестно, что он брал детей, которые почти ничего не знали, и превращал их в прилежных учеников. Он был великим знатоком Торы.
Но вскоре нашей радости пришел конец. Этот великий ученый дал согласие стать раввином Франкфурта. Сколько наши руководители ни убеждали его остаться в Меце, предлагая все, чего он ни пожелает, он не изменил своего решения.
После его отъезда для нас настали плохие времена – одни болели, другие несли большие денежные убытки. Ушли из жизни много крепких молодых женщин, о которых нельзя было сказать ничего дурного. Все были в горе. Да проявит Г-сподь свое милосердие и да снимет свой гнев с нас и со всего Израиля.
В синагоге Гааги. Гравюра Бернарда Пикара, XVIII век.
XI
Не могу не рассказать вам о беде, обрушившейся на нашу общину в Субботу в праздник Швуэс в 5475 году (в мае 1715-го).
В этот день и мужчины, и женщины, и дети – все находились в синагоге. Только что начал петь утреннюю молитву великий кантор Йокель из польского города Ржешува. Только он запел «Ты, Г-сподь, во всей Своей силе и могуществе…», как вдруг многие из присутствовавших услышали треск и грохот, будто над головами у них что-то ломается.
Женщины, сидевшие на верхнем балконе, думали, что рушится потолок; грохот напугал их, и они бросились к выходу, помышляя только о собственном спасении.
Все кинулись к лестнице, кто-то упал, остальные топтали упавших. За несколько минут погибли шесть женщин, более тридцати были ранены и изувечены, некоторые настолько сильно, что после этого хирурги несколько месяцев боролись за их жизнь.
Если бы они выходили из синагоги, соблюдая порядок, никто бы не пострадал. Среди них была одна слепая старуха, она не могла бежать и была вынуждена оставаться на своем месте, где и сидела, пока «ярость не пройдет». С ней ничего дурного не случилось, она вернулась домой здоровой и невредимой.
Оставшиеся в живых выбежали на улицу – большинство, увы, с непокрытыми волосами (по закону замужние еврейки должны покрывать волосы. – Прим. ред.), в разодранной одежде.
После некоторые из них рассказывали мне, что хотели спастись, но не знали как, и вернулись на свои места, сказав: «Если мы должны умереть, то лучше умрем в синагоге, чем нас затопчут на лестнице!». Ибо более 50 женщин корчились в каше из человеческих тел на ступенях лестницы, все в одной куче, где мертвые цеплялись за живых.
Мужчины бросились к ним, каждый стремился спасти своих женщин. Но с каким трудом удалось женщин растащить! Не зная, что случилось, в Юденгассе поспешили многие бюргеры с лестницами и топорами.
Люди, сидевшие в самой синагоге, тоже слышали грохот, тоже подумали, что рушится крыша, и стали кричать своим женщинам, чтобы они бежали, что усиливало общий беспорядок и ужас.
Можете себе представить, какое горе охватило всех – шесть погибших женщин, шесть молодых женщин, за минуту до того в расцвете сил и в полном здравии! Г-сподь, смилостивься над нами, не гневайся на нас и на весь Израиль!
Литургические атрибуты.
Гравюра Бернарда Пикара, XVIII век.
XII
Женщины на нижней галерее тоже страшно испугались и бросились вниз, тесня и толкая друг друга.
Ваша мать, дорогие дети, занимала свое место на нижней галерее и была погружена в молитву. Услышав вокруг крики, я спросила соседку, в чем дело. Соседка решила, что какой-то беременной женщине сделалось дурно. Тут я очень испугалась, потому что дочь моя Эстер, сидевшая через шесть мест от меня, тоже была беременна.
Я стала проталкиваться к ней, а она пыталась пробиться на улицу. Я закричала ей: «Куда ты?». На что она отвечала: «Крыша рушится».
Я обхватила ее и стала прокладывать нам путь к выходу.
Когда выходишь из нижней галереи, надо спуститься на пять-шесть ступенек. Пробиваясь через толпу, я споткнулась на нижней ступеньке и потеряла сознание. Никто не пришел мне на помощь.
Мужчины, спешившие спасать своих родственниц, пробежали мимо меня, лежавшей недвижно, без сознания. Еще какая-нибудь минута, и меня растоптали бы насмерть.
Тут кто-то из знакомых меня увидел, помог встать и выбраться на улицу. Я начала кричать и плакать, спрашивая, что случилось с моей дочерью. Мне сказали, она ушла домой.
Я сразу же послала кого-то посмотреть, дома ли она. Посыльный вернулся и сообщил, что она не возвращалась. Я начала метаться туда-сюда как сумасшедшая.
Тут меня увидела моя дочь Мирьям и, обрадовавшись, побежала ко мне. Я спросила ее: «Где моя Эстер?", на что она ответила, что Эстер в доме нашего свояка Реувена.
Дом его находится недалеко от синагоги. Я бегом бросилась туда и увидела дочь в обмороке, без плаща и головного покрывала. Вокруг толпились люди, пытаясь привести ее в чувство. Слава Б-гу, она очнулась, и дело обошлось без дурных последствий для младенца, которого она носила в чреве своем.
Большинство погибших тоже были беременны, но они нашли вечное упокоение, а мы остались здесь горевать и плакать. На следующий день после праздника Швуэс рано утром на кладбище появилось шесть новых могил: шестеро женщин были похоронены рядышком и засыпаны землей.
Позднее женская часть синагоги была тщательно обследована, и никаких дефектов не обнаружилось. До сего дня мы не знаем причины этого ужасного грохота.
Надо полагать, он был послан нам за наши грехи. Горе нам, что мы дожили до такого – исполнилось слово Б-жие: «Оставшимся из вас пошлю в сердца робость в земле врагов их, и звук колеблющегося листа погонит их, и побегут, как от меча, и падут, когда никто не преследует». Подумать только, что это случилось в день святой Субботы, день, когда нам была дарована святая Тора (Швуэс – праздник дарования Торы. – Прим. ред.), когда
Г-сподь избрал нас из всех народов. Истинно «сделал нас распрей для соседей наших, и враги наши насмехаются над нами». У нас было такое чувство, будто Храм святой был разрушен в наши дни.
Много рассказывали об этом бедствии, но можно ли описать все, что говорилось, можно ли всему верить? Фрау Эстер, жена нашего нынешнего учителя ребе Яакова, сидела со своим пятилетним ребенком на самом верху лестницы. Внезапно она увидела шесть очень высоких женщин, лица которых были закрыты развевающимися покрывалами: они, топча ее, спешили вниз по лестнице. Она закричала: «Вы, что, убить хотите меня и мое дитя?». Тогда они взяли ребенка, поставили его в уголок, где ничто не могло ему навредить, а сами поспешили своей дорогой. Паника началась, только когда раздался страшный грохот. Эта фрау Эстер всегда была честной женщиной и ни разу не была уличена во лжи.
В ночь перед катастрофой жена богача Йосефа Крумбаха, дом которого стоит по соседству с синагогой, услышала в синагоге страшный шум, как будто туда забрались громилы. Она разбудила мужа, и вдвоем они послали за шамесом, который отпер синагогу. Но там все было в порядке, не отлетело и куска штукатурки. Так и осталось неизвестно, «за кого постигла нас эта беда».
Что касается меня, я думаю, что это кара за грехи, совершенные в праздник Симхас Тойры. Как обычно в этот праздник, все священные свитки Закона были вынуты из святого ковчега и семь из них стояли на столе.
В этот момент среди женщин возникла ссора, они стали срывать друг с друга покрывала и оказались в синагоге с непокрытыми головами. Мужчины присоединились к драке и набросились друг на друга. Хотя ученый раввин Авроом громко велел им прекратить осквернять святой день под угрозой отлучения, все было бесполезно! Возмущенные раввин и парнасы покинули синагогу, и впоследствии каждому нарушителю было определено наказание.
Литургические атрибуты.
Гравюра Бернарда Пикара, XVIII век.
XIII
В месяц Нисан 5479 года (1719) одна женщина, стоя на коленях на берегу Мозеля, мыла посуду. Был поздний вечер, но внезапно стало светло как днем. Женщина взглянула на небо и увидела, что небеса открылись как … (неразборчиво), и оттуда вылетали искры, а потом небеса снова закрылись, будто задернулся занавес, снова стало темно. Дай Б-же, чтобы это было не к худу, а к добру!
КОНЕЦ
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru