[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2001 ЭЛУЛ 5761 — 9 (113)
КОНЕЦ ЛЕТА
Израиль Петров
17 августа 1987 года в Берлине, в тюрьме Шпандау, на десятом десятке удавился Рудольф Гесс.
Вот про него-то и расскажу. Но величать буду ГЕ. А Гитлера – ГИ. А еще одного человека, вернее двоих – отца и сына, – ГА.
ГЕ, ГИ, ГА
Усвоили?
Меня занимает, собственно, не сам ГЕ, а некоторые связанные с ним лица. Например, профессор Гаусгофер. Который – г е о п о л и т и к а.
Не то чтобы первый выдумал... но заложил основы, развил... а может, и лично заформулировал: das Volk ohne Raum – народ без пространства... Преподавал, что ли, в Мюнхенском университете, где ГЕ и перенял от него эту мудрость.
В двадцать третьем году участвовал в «пивном путче» (в смысле – ГЕ), скрывался на даче любимого профессора. Затем вышел и добровольно поселился в камере фюрера в Ландсбергской тюрьме. Записывал под диктовку «Mein Kampf» (его борьбу), и этот самый «народ без пространства» попал туда с полною ссылкой.
Таким образом, через десять лет, когда ГИ и ГЕ пришли к власти, ГА оказался классиком.
Был, полагаю, расово полноценный. Принадлежал, надо думать, к дворянской семье, потому что до профессорства выслужил генерала. Сражался в первую мировую. А уж после (как армию сократили) нанялся в профессора.
Да вот беда! При такой боевой биографии умудрился жениться на – условно – Сарре Абрамовне. И пришлось верному ученику ГЕ снабжать учителя охранною грамотой.
А у того – дети. Много ли, мало – сын. По имени вроде Альбрехт. Или же Карл, как отец. Добро если б маленький. Ан нет, приблизительно ГЕ ровесник. И сунули охранного полукровка не куда-нибудь – в МИД.
А события проистекают. Наступает «Хрустальная ночь» (смотри «Нюренбергский процесс», том такой-то). Окончательно и бесповоротно решается некий вопрос (там же о том же). И полукровок ГА становится перед дилеммой. Следует выбрать между матерью-Родиной и – условно – Саррой Абрамовной.
ИЛИ-ИЛИ. Р а з д е л и т е л ь н ы й союз, как озаглавлена в замысле наша работа.
И до чего ж смешная выходит история: Сарра Абрамовна перевешивает!
И в интересах ли общего блага, или по шкурной выгоде – ГА подзюзюкал ГЕ слетать в Англию. Дескать, сближение с демократиями облегчит, предположительно, участь Сарры Абрамовны.
И в мае 1941 года ГЕ, тайком от ГИ, полетел.
Сталин прямо-таки взбеленился:
– Небезызвестный Гесс, – говорит, – для того, собственно, и был командирован в Англию, чтобы убедить английских политиков примкнуть к всеобщему походу против СССР.
А про нашего ГА ему, как видите, не докладывали.
Так или нет, но ГИ объявил ГЕ сумасшедшим.
Каковым ГЕ, вероятно, и был, потому что потребовал у британцев отставки Черчилля. И с тех пор – половину жизни – провел в заключении.
Что до младшего ГА, судьба его нам неведома.
Долго ходил по острию ножа, – записано в одной книжке, – ненавидел фашистскую партию и все, что с ней связано.
Наверно, погиб.
А ГА-старший на старости лет угодил в концлагерь. Но выжил. Вместе с Саррой Абрамовной. И после войны, в сорок шестом году, оба приняли яд. Профессору-генералу было семьдесят семь лет.
Могу поставить здесь точку.
А могу рассказать про Пьера Лаваля. Французский политический деятель. Судили и расстреляли за то, что сотрудничал с оккупантами. И жена его – условно – Сарра Абрамовна забрала тело, похоронила. Развела на могилке цветы, ездит на кладбище, поливает...
Поздняя сноска:
Младший ГА участвовал в заговоре против ГИ. И расстрелян весной 1945 года. Осталась тюремная тетрадь – «Моабитские сонеты», две строчки из которых (стихотворение «Спутники») мы здесь и приводим:
Бывают времена торжествующего
безумия.
Тогда головы секут самым
благородным.
ИнтермедиЯ перед камерой
17 августа 1969 года скончался Марк Наумович Бернес, которого все кругом величали Бернес – от Уссурийска до Бердичева ударяли на первый слог, – или как сам он аттестовал себя в своей славе:
От Архангельска до Кушки
Меня любят все старушки.
И улыбался толстым лицом, что сделалось от болезни немножко бульдожьим.
– Я, – говорит, – дорогие, о чем вас спросить хочу. Вот встать против камеры и спросить, пока еще петь не начал. Вы, дорогие мои, знаете ли, «какая печальная дорога вела когда-то в Одессе от города к еврейскому кладбищу»?
И как раз в тот день, – ибо в некотором смысле «тот» и «другой» тождественны, и что было в «тот», случится, по вероятности, и в «другой», – как раз, говорю, в тот день Марк Наумович проделал задуманный опыт. Кто помнит: пробило – с ударом на первый слог, – пробило, говорю, музыкальное вступление, а он уставился в нас белыми остекленевшими глазами.
Свидетели уверяют: то был первый приступ болезни с внезапной потерей сознания. А в действительности Марк Наумович задавал, разом с Бабелем, свой вопрос насчет Одессы и еврейского кладбища.
А после – запел:
– «Темная ночь...»
Кино с прототипами
19 августа 1936 года открылся процесс над Каменевым и Зиновьевым
В большом черно-белом кабинете, обитом дубовыми панелями, под двумя большими портретами, сидели Писатель и Вождь. Между ними сидел Переводчик – маленький человек, исполняющий в нашем фильме роль сыщика.
Вождь в полувоенной форме, во френче и галифе, в мягких сапогах с короткими голенищами. Широк в плечах. Стрижен под «ежик». Усат. Седоват. Лицо усталое и нездоровое – от малого пребывания на воздухе. Но очень доброе. И когда улыбается, – около глаз лучатся морщинки.
Вождь курит трубку. И набивает ее. И уминает табак желтым обкуренным ногтем. И выпускает дым короткими мелкими залпами, не затягиваясь.
Напротив, в мягком кожаном кресле, сидит Писатель. В пиджаке и галстуке. Весьма европейской внешности. Наверно, бегает по утрам. Делает зарядку. Не пьет, не курит, не ест жирного. Содержит семью и любовницу. Пишет по книге в год. Немного робеет перед Вождем. Но держится с большим достоинством.
– Скажите, пожалуйста, – говорит Писатель четко и почтительно, – с вашего любезного разрешения, я хотел бы спросить о процессах, которые проходят в вашей стране... и которые взволновали всю мировую общественность.
– Писатель хочет спросить о процессах, – говорит Переводчик.
– Слушаю вас, – говорит Вождь.
– Наш мудрый вождь и учитель, – говорит Переводчик, – готов выслушать ваш вопрос.
Писатель прокашлялся.
– Видите ли... – Еще раз покашлял. – Надеюсь, вы извините меня. Как писателю мне более пристало излагать на бумаге... Боюсь, что в устном общении не всегда выражаюсь достаточно внятно.
Писатель умолк. Вождь посмотрел на Переводчика. И тот перевел:
– Писатель извиняется за неточность формулировок.
– Но вы еще ничего не сказали. – И Вождь засмеялся.
– Наш мудрый вождь и руководитель оценил вашу шутку о различиях устной и письменной речи. Просим вас держаться неофициально. – И пояснил будто бы от себя: – Свободней, свободней держитесь!
– Мировая общественность, – говорит Писатель, – и в том числе многие друзья вашей великой страны, мы все очень удивлены и, можно сказать, озадачены отсутствием улик на последних процессах. Обвинение основано на голых признаниях обвиняемых.
Писатель перевел дух... А Переводчик перевел:
– Мировой общественности недостаточно, что преступник сознался.
– Продолжайте, – сказал Вождь.
– Светлый гений, – перевел Переводчик, – слушает вас.
– Если есть свидетели обвинения, – волнуясь сказал Писатель, – зачем держать их за сценой? Пусть выйдут, пусть выступят. Если найдены какие-то письма или планы, изобличающие подсудимых, – обнародуйте! Сделайте фотокопии, напечатайте. Пусть все убедятся в полной обоснованности обвинения... Или следы. Преступники, а тем более заговорщики оставляют следы. Где они? Покажите. Пригласите корреспондентов – ваших и зарубежных. Уверяю вас, это будет только на пользу.
– Представить улики, – перевел Переводчик, – было бы к нашей выгоде.
Писатель замялся. И стал тщательно вытирать вспотевшие руки.
– Мы – ваши друзья, – сказал он, почему-то оглядываясь, – и далеки от мысли... Мы понимаем, что в вашей небывало передовой стране не применяются меры морального или физического воздействия. Новое общество исключает такие методы. Мы понимаем... Но когда подсудимые, один за другим, как по команде... в тех же словах и выражениях...
– Мировая общественность скорбит, – сказал Переводчик. – Растерялись от добровольных признаний.
Вождь достал изо рта погасшую трубку. Размеренно ударил по черенку. Придвинул пепельницу изящным движением. Вытряхнул не спеша пепел. Со вкусом разломил папиросу. Высыпал табак в трубку. Умял. Зажег. Закурил. И поднялся.
Тут же вскочил Переводчик. Не зная, как быть, привстал в кожаном кресле Писатель.
– Сидите, сидите, – сказал Вождь.
– Можете сесть, – перевел Переводчик.
Писатель сел... А Переводчик остался стоять, следуя за Вождем взглядом...
Вождь ходил из угла в угол по обширному кабинету. В мягких сапогах. По толстому ковру. Совершенно бесшумно. Чуть вперевалочку. И со стены смотрели на него два портрета – могучий философ и тщедушный военный.
– Вы, иудеи, – сказал Вождь, – создали бессмертную легенду – легенду об Иуде.
– Вы – еврей, – сказал Переводчик, глядя в лицо Писателю.
Но Писатель прервал его:
– Я не еврей. – И даже рукой махнул, как бы отмахиваясь от подозрения.
– Он не еврей, – сказал Переводчик.
Вождь засмеялся. Тихо и ровно. Ручейком. И лицо его лучилось доброй усмешкой. Два человека и два портрета слушали этот смех. И смотрели на расходящиеся, словно дедушкины, морщинки.
– Есть такая восточная пословица, – сказал Вождь, снисходя к объяснениям, – «коли умный, так либо еврей, либо жулик». – И засмеялся последним смешком. – А вы, значит, и не еврей.
– Великий покровитель изящного, – сказал Переводчик, – припомнил народную мудрость, что евреи – очень древний и культурный народ. Однако нет правил без исключения.
– Я не еврей, – сказал Писатель. – Могу представить неопровержимые доказательства.
– Он не еврей, – сказал Переводчик. – У него – справка.
А Вождь засмеялся:
– Не надо, не надо, гражданин Писатель! Мы не мировая общественность. С нас довольно чистосердечного признания.
– Не нужно доказательств, – сказал Переводчик. – Мы верим вам на слово.
И Писатель улыбнулся.
Трубка погасла. Вождь подошел к столу, разжег ее снова, но курить позабыл.
– Передайте мировой общественности, – сказал он, чуть наклоняясь, – что мы судим наших врагов не для нее, а для собственного народа... Улики, свидетели – все это важно праздным интеллигентам. Простого человека они только запутают. Безусловное признание говорит ему куда больше, чем все ваши хитроумные доказательства. Это – во-первых.
Круглым движением Вождь вывернул руку по направлению к Писателю и разжал маленький кулачок, словно выпустил птицу.
– Второе. Их судит военный суд. Он судит опытных заговорщиков. А где это видано, чтобы опытные заговорщики оставляли улики или живых свидетелей... Нет, вы рассуждаете как романист. А я шесть раз бежал с каторги.
Вождь наконец закурил и глубоко затянулся.
– А в-третьих. Чего не понимает мировая общественность?.. Мнят себя солью земли, а сами погрязли в своем гуманизме и университетском образовании... Двести тысяч простых людей пришли на Главную площадь нашей столицы. И требуют не улик и не доказательств. Они требуют казни для заговорщиков.
О прототипах
Надо ли говорить, что Писатель в представленной сцене, разумеется, не Фейхтвангер (1884 – 1958). Некоторые текстуальные совпадения ничего не значат. Хотя бы потому, что Фейхтвангер никогда не отрекался от еврейства. Скорее, наоборот, выпячивал.
Маяковский некогда пошутил: «Я – поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу». С близкою интонацией Фейхтвангер мог бы, наверное, повторить: «Я еврей. Этим интересен. Об этом и пишу» («Еврей Зюсс», «Иудейская война». «Еврейка из Толедо»...).
Соответственно Вождь – не тютелька в тютельку Иосиф Виссарионович. Сходство, конечно же, налицо... Впрочем, заформулируем так: Писатель меньше похож на Фейхтвангера, чем Вождь – на Сталина.
Само собой, третий персонаж – Переводчик – не работник ЦК ВКП(б), не замзавотделом печати и издательств Борис Маркович Таль. И хорошо бы воспроизвести фотографию из центральной газеты с тогдашнею «шапкой»:
Вчера, 8 января 1937 года, товарищ Сталин принял германского писателя Л. Фейхтвангера. Беседа длилась свыше трех часов.
Тот снимок воскресит на мгновение номенклатурного еврея, расстрелянного перед войной...
Ну и сменяем его на Жида (1869 – 1951). Который Андре. Французский писатель. Лауреат Нобелевской премии. Делегат от сексуальных меньшинств – «голубой». И тоже посетил прежнюю нашу Родину на четыре буквы – СССР. Подобно Фейхтвангеру, принят Сталиным. Однако не обольстился. И зафиксировал все, как есть. Например:
Что восхищает в Ленинграде –
это Санкт-Петербург
Занятно, что местный уроженец Константин Константинович Вагинов (Вагенгейм, 1889 – 1934) сказал (и напечатал!) приблизительно то же: «В Ленинграде, – говорит, – интересует нас Санкт-Петербург». Опередил француза!
Но иноземный Жид откровеннее. Вот свели его со стахановцем, что за пять часов исполнил работу, на которую тратили восемь дней. «Не означает ли это, – язвительно спросил Жид, – что пятичасовую работу растягивали на неделю?»
Ведь стахановское движение (по имени Алексея Григорьевича Стаханова) изобрела, подчеркните, не советская власть, а Катон-старший. Сей древнеримский деятель призывал повысить производительность путем трудового соперничества между рабами.
Обе книги – Андре Жида и Лиона Фейхтвангера («Возвращение из СССР» и «Москва, 1937») – изданы у нас под одной обложкой. Комментаторы дружно выясняют, почему Жид отстаивал правду, а Фейхтвангер, увы, отступился.
Попробую ответить. Однако не в полном объеме, а в отдельной, поверхностно взятой плоскости. Приведу воображаемую цитату.
Я сталкивался в Советском Союзе со многими «голубыми» из различных кругов и подробно беседовал с ними. Случалось, они говорили: «Я уже долгие годы не думал о том, что “голубой”. Ваши вопросы напомнили мне об этом».
Раньше их бойкотировали, преследовали. Теперь они – крестьяне, рабочие, интеллигенты, солдаты, полные благодарности к новому режиму.
Как вы догадались, цитата принадлежит Фейхтвангеру. Приписав ее Жиду, мы заменили существительное «еврей» прилагательным «голубой». Ибо как раз «голубые» проблемы тревожили Андре Жида. О них, среди прочего, толковал он со Сталиным. Сочувствия, естественно, не обрел.
Слов нет, настоящий художник не отклоним от истины. По своей природе. В силу внутреннего устройства. Это, бесспорно, главное и основное – Причина с большой буквы и п р и ч и н а вразрядку. Но существует и ПОВОД.
У Андре Жида – «голубой». У Лиона Фейхтвангера – «желтый». По цвету звезды, с которой погибнут вскорости шесть миллионов звездоносцев. Уйдут дымом. Через трубу в концлагере...
С задачей отвести смерть прибыл Фейхтвангер в Москву. Да, он кривил душой. Отворачивался от правды... Но это была ложь во спасение. Важно убедить Запад, что Сталин – каков ни есть – противник Гитлера. И следственно, его, Запада, союзник.
Антигитлеровская коалиция сложилась в 1941 году. Фейхтвангер мечтал о ней в тридцать седьмом. До Мюнхена. До советско-германского пакта. До захвата Прибалтики и раздела Польши. До 22-го июня.
Ему не поверили. Запад отнесся с презрением, Восток – с подозрением. Как, блин, засуетилось шустрое племя! Ну ладно бы, заокеанские толстосумы или писатели-гуманисты. А то – Литвинов! Нарком иностранных дел, твердокаменный большевик. И хлопочет о коллективной безопасности, сватает нас англо-французскому капиталу... Нет, торгаш – он и есть торгаш: Меер Вулах из Белостока!
А журналист Кольцов-Фридлянд? А жены ближайших соратников – Андреева, Ворошилова, Молотова... Уж не о том ли (гипотетически) размышлял Вождь, внимая Писателю? Кивал, посасывал трубку, усмехался...
И бросив прощальный взгляд на старую газетную фотографию, мы заключим наши заметки двойным ироническим титулом:
Жид Фейхтвангер, или Святая ложь
Примечание:
Вулох (Валлах) – паспортная фамилия Литвинова. Но в немецкой национал-социалистической пропаганде фигурирует он не иначе, как «еврей Финкельштейн». Поскольку был и одноименный немец – Карл Вильгельм граф Финк фон Финкельштейн (1714 – 1800) – министр иностранных дел Фридриха Великого.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru