[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2001 ЭЛУЛ 5761 — 9 (113)
Все мы немного айсберги
Марлен Кораллов
Заметки подписчика
Неожиданным поводом для заметок стал фрагмент воспоминаний «Атоса Советского Союза». Как пояснил во врезке отдел культуры, издательство «Вагриус» выпускает в серии «Мой XX век» мемуары Вениамина Смехова «Театр моей памяти».
Удовлетворенный успехом старинного приятеля, читаю фрагмент главы «Нетихие зори Таганки» (№15). И наталкиваюсь: «В 1967 году критика Марлена Кораллова, что называется, поймали на слове в некоем “толстом” журнале. “Вам не понравилась “Жизнь Галилея” на “Таганке”? Будьте добры, напишите! Статью в размерах не ограничиваем...”. Соблазняемого давно не печатали и, главное, “Галилей” ему не понравился, впервые с ним такое на “Таганке”... Стоп!»
Последнее слово у меня сомнений не вызывало. Стоп! Все другие слова и строки – недоумение, переходящее в ужас. Кто меня соблазнял? Что я выдал о «Галилее»?
Да, я писал главу о Брехте для учебника зарубежной литературы. (Надеюсь, пылится на полке.) Да, рецензировал томик о Брехте в журнале «Театр». (Отыскивать сейчас эту рецензию – работа для безработных.) Но зачем отыскивать, раз я уверен: ни в учебнике, ни в журнале «таганский» спектакль не упомянут. Неужто склероз переползает в маразм? А казалось...
Однажды я занял очередь в «Гастрономе» на Покровке. Впереди стоял почтенный господин с резко скошенным подбородком. Целую зиму истязал меня этот Скошенный. И однажды весной, проснувшись чуть свет, я вспомнил: в детстве, перед войной, в трамвае отводил я глаза от этого Подбородка. Что он делал, треклятый, в моем мозжечке полвека?
Перебираю встречи с «Атосом Советского Союза». Был он когда-то Веничкой, молодоженом. Изредка пересекались с ним за кулисами «Таганки». Чаще – у дорогих нам знакомых, коротавших жаркие дни на станции «Отдых» по Казанке. Вместе с Юрием Любимовым и всей честной компанией отправлялись во МХАТ чествовать Олега Ефремова. Последняя встреча состоялась у Владимира Войновича. Зарежь меня, «Галилея» не помню. Да и зачем вспоминать?
Через денек-другой раздался, однако, звонок приятеля, между делом задавшего вопросик: «Так я не понял, ты соблазнился и раздолбал “Галилея”?» Еще через пару дней я тоже между делом учинил допрос с пристрастием другому подписчику, грамотному не меньше, чем первый: «Как ты понял, писал я о “Галилее”?»
– Понял, что не писал.
Наваждение. Вчитываюсь в строки мемуариста и убеждаюсь: Александр Дюма не повинен. Его Атос не лукав. Коварен наш совковый Атос, ибо не утверждает, что я согрешил, но при этом великодушно прощает мне грех: ведь бедняжку давно не печатали! Все же спасибо доброму человеку из таганского Сезуана. Как раз мною он иллюстрирует концепцию о «гласности в одни ворота», о противоборстве вкуса и совести...
Жаль не родич я Зигмунду Фрейду и не в силах постичь, отчего Веничка создает туманности Галилея и забывает реальный факт, работающий именно на его, Смехова, идею.
Докладываю. На рубеже семидесятых «Новый мир» напечатал три замечательных повести: «Обмен» Юрия Трифонова, «Белый пароход» Чингиза Айтматова, «Сотников» Василя Быкова. Поздней умница и красавица Лариса Шепитько выпустила лучший свой фильм – по Быкову. Получила в Берлине Золотого Медведя.... По мотивам «Сотникова» Юрий Любимов поставил спектакль на Таганке.
Каюсь, соблазнился, решил проследить метаморфозы, происходившие, когда из жанра повествовательного «Сотников» переходил на киноэкран, на театральные подмостки. Предложил очерк журналу не толстому, а средней упитанности – «Литературному обозрению», проще – «Лит-обозу». Надежда Железнова отправила очерк в набор. Но поэт, отработавший годы в ЦК КПСС, главред Леонард Павлинский предъявил ультиматум: я выбрасываю «любимовскую» часть, а иначе он выбрасывает статью в корзину.
Не люблю, когда меня ломают через колено. Решил я, что скромненькая трилогия, истекая кровушкой, перерубленная, унизиться до дилогии все-таки не захочет. Гордая, она где-то в папочке покоится по сей день. Уже не гордая. Предлагаю каждому. Печатайте.
Чтобы загасить конфликт со славным мушкетером, коснусь второго отрывка из его мемуаров, посвященного Параджанову: «Это – Сережа» (№ 18).
С зэком по крови и судьбе познакомил меня в Тбилиси дружок полувековой давности – дай Б-г ему здоровья – солагерник мой по Майкудуку, на воле родивший роман «Дата Туташхиа» Чабуа Амирэджиби... С Василием Катаняном – царствие небесное! – с почтенной его супругой Инночкой познакомился я задолго до того, как родили они мемуарный памятник, которым увековечен Параджанов... Главку о Параджанове, исполненную Аллой Демидовой в «Континенте» (№05, 2000), тоже имел честь прочитать...
Не хочу лукавить: прелестью новизны мемуарный отрывок из «Театра моей памяти» не поразил. Зато он дает возможность заявить честно, как на духу: во фрагменте все – правда. Только правда. Разумеется, не вся правда, но где же и когда ее, сердечную, видали?
Эссе о Параджанове побуждает пристальнее взглянуть и на явно обострившиеся сейчас черты нашей мемуаристики.
На одной газетной полоске Атос согнал до кучи Луи Арагона, Лилю Брик, Эльзу Триоле, Льва Кулиджанова, Юрия Никулина, Владимира Высоцкого, Роберта Стуруа, Отара Иоселиани, Эдуарда Шеварднадзе, академиков Зельдовича и Капицу, Беллу Ахмадулину и Мессерера, Иннокентия Смоктуновского и космонавта Гречко, Папу Римского – уф! Зачем согнал – достаточно ясно.
Сверкая на ночном небе, звезды освещают своими лучами и тех, чей взор устремлен к ним. Отрывают от постылой земли, возносят звездочетов в царство немеркнущей славы. Что ж, дорогой мой Дюма Смехович, купайся в ее лучах, я вовсе не против. Поверь, чувствую: на просторах России в ней острейшая нужда.
Перестройка, ломая прежнюю идеологию, экономику, расколов Страну Советов, побуждала и побуждает круто реформировать совковые биографии. Сплошь и рядом мемуары сейчас для того и пишутся, чтобы прикрыть густой тенью неприглядные стороны прошлого и выветрить, а если очень надо и хочется, то выдумать другие – светлоблагородные, отважногероические. Но как их выдумать, вроде бы пробиваясь к истине? Как добраться до ореола, подняться до мифа? Проще простого. Чтобы поднять себя, следует опускать других, желательно покойников. Не возропщут, не отмахнутся. Свобода, блин, свобода...
Известно, древние римляне настаивали: «О мертвых или ничего, или хорошо». На их устарело-римский взгляд, раз покойник не в силах защищаться, то нападать на него недостойно. В переводе на русский: «не бей лежачего».
Не бей?! Да плевать на цицеронов, на кодексы их и правила. А заодно и на русскую (христианскую, что ли?) нравственность. Сподручнее бить как раз покойников.
Подписчик и зритель, я ведущему рубрику Стародуму предан не меньше, чем Атосу. К сожалению, не могу поклясться, что прочитал три десятка его книг и сотни (если не тысячи) статей. Ограничусь здесь лишь последними из его публикаций.
В феврале, в № 13 «Новой газеты», Стародум или проще – Станислав Рассадин напечатал отрывок из книги «Самоубийцы» со знаменательным заголовком – «Страх». Во врезке к полосе поэт Олег Хлебников, возглавляющий отдел культуры, подчеркнул, что предлагаемый в книге социально-психологический анализ литературы и жизни в советский период заслуживает изучения. Осмысления.
Совершенно согласен.
Однако споткнулся я на первом же столбце, на слове «дуэль».
В начале шестидесятых журнал «Юность» напечатал – шутка сказать – «Звездный билет» Василия Аксенова. Молодой в ту пору Стародум ведал в «широкошумном» журнале критикой. Помнит, что роман вызвал «ярость» особо темпераментной части родного цеха. Официозные перья пронзали «Звездный билет» насквозь – за жаргон, за дерзкий, без спросу у старших побег недорослей на прибалтийский курорт... Фронда! Как было не вступиться доброму молодцу?
Не спорю, поступок отважный, но все-таки на дуэль не очень похожий. Ясно же, что «за», а не «против» Аксенова стояли маститые члены редколлегии и напечатавший «Звездный билет» главный редактор – сам Валентин Катаев. К слову, хрущевская оттепель тогда еще окончательно не сдала позиции осенним заморозкам: «Иван Денисович» появился на свет в ноябре 1962-го.
Но дальше. Среди противников романа Стародум выделяет секретаря ЦК КПСС, «почти второго Суслова» – Леонида Ильичева. Вслед за ним – Ираклия Андроникова. Никуда не денешься: раз они двое вызваны к барьеру, то к дуэлянту возникают вопросы.
Отличный знаток литературы «золотого века», мой однокашник, выпускник МГУ, Станислав Рассадин не может не знать, что офицер русской армии вызывал на поединок оскорбителя его чести лишь в том случае, если последний был дворянином. Неважно, богатым или бедным, военным или статским, но дворянином. Мужичка, заслуживающего, на взгляд барина, кару, отсылали на скотный двор, повелев домашнему Малюте Скуратову поучить недоумка розгами.
«Почти второй Суслов» относился, несомненно, к высшей знати. Ираклий Андроников еще при Горьком осилил крутые ступени социерархии, хотя никогда не входил в чиновную элиту... Так сложилось, что я – среди очень многих – знал Ираклия Луарсабовича, жену его, Вивиан Абелевну, дочерей; нечасто, но бывал в квартире на Кировской, затем на Тверской, в последней – на Астраханском. Лет за пять до переезда автора «Крутого маршрута» в Москву, еще во Львове, познакомился я с Евгенией Гинзбург. Чуть позднее – с Василием Аксеновым. Не мог у меня не возникнуть с Андрониковым разговор о «Звездном билете». Ираклий Луарсабович был не только знатоком Лермонтова, но и тончайшим знатоком механизма нашей общественной жизни. Его трактовка «дуэли» не совпадала со стародумовской.
Готов согласиться, дуэль – всего лишь метафора. Стоит ли толковать о ней? Стоит, потому что портрет «испуганного необратимо» Ираклия сопровождают слова о сострадании: «одной из причин испуга был арест. Недолгий, но был».
Забавно и грустно. Сострадающим смельчакам невдомек, что кратчайшего из тогдашних арестов хватало, чтобы людей превратить в гвозди, а гвозди забить по шляпку. Для уточнения деталей Стародуму не вредно было бы позвонить младшей дочери Андроникова Катеньке, теперь, конечно, Екатерине Ираклиевне (вдовы, Вивиан Абелевны и старшей дочери – Мананы – нет на свете). Как знать, возможно, после беседы удалось бы отретушировать портрет одного из «самоубийц».
Очень они разные.
Трижды Героя Социалистического Труда, министра вооружения, создателя атомной мощи державы Бориса Львовича Ванникова Сталин в добрые времена не дрогнул отправить в тюрягу. И в оборонном ведомстве дела пошли через пень-колоду. Понял Усач, что крупно перебрал. Вызвал арестанта из камеры в кабинет.
— Аклэвэтали падлэцы!
Великий вождь одарил лист бумаги одной строкой. И подписью, заставившей Ванникова снова впрячься и тянуть страшенный воз до конца дней своих. Видел я этот листок собственными глазами.
Эх, скоро – и тугодумы! Кто не грешен, пусть бросит в самоубийцу свои камушки.
Чтобы бросить метко, Стародум подыскал себе союзников – Анну Ахматову, Бориса Пастернака, Евгения Шварца. Обеспечил свою победу на дуэли присутствием звездных секундантов – Корнея Чуковского, Вениамина Каверина, Виктора Шкловского. Мало того, давний спор о «звездном билете» приподнял на высоту философско-историческую, чтобы оценить тип советского интеллигента. «Не монстра, вроде Софронова, а человека с репутацией порядочного, однако, испуганного необратимо».
Опять знакомая тема. Полвека назад познакомился я в Казахстане, в центральном лагпункте Песчанлага, с Аркадием Белинковым: самым яростным из воителей, готовых денно и нощно швырять камни в Тынянова, Олешу, Сельвинского, Шкловского... В кого угодно из тех порядочных, чья доблесть большей частью заключалась не в отважных поступках, а в стремлении уклоняться от подлых. За бараками и на нарах, в спорах, продолжавшихся годы, а после девятого вала реабилитации вновь начавшихся в Москве, я успел взвесить-перевесить, кажется, все мыслимые доводы «за» и «против» неутолимой жажды подозревать праведников, клеймить виновных. Честно говоря, жевать эту жвачку вновь здорово надоело, хотя знаю твердо: суд потомков необходим, неизбежен.
Дочитав «Страх», где к грехам Сельвинского Рассадин добавляет тяжкие вины Шкловского, я поначалу решил, что обременять «Новую газету» старыми байками нет острой нужды. У всей прессы забот нынче сверх головы. Но вскоре после «Страха» я натолкнулся на эссе «Прощай, театр!» (№ 251, где родной уже Стародум сделал суровый выговор Пастернаку и Корнею Чуковскому за их постыдный, продиктованный опять-таки страхом сталинизм).
Поскольку в книге «Самоубийцы», наверное, еще десятки глав, подписчикам надо готовиться к курсу развенчания покойников, не так ли?
«Прощай, театр!» завершается публицистическим пассажем, в котором гражданское кредо автора.
«Не ерничаю!» Говорю «от лица тех, кто не спешит в оппозицию, полагая, что она еще не позиция»... Фразочка броская, но жаль – с длинною бородой и по сути своей вряд ли верная.
«То есть чего у меня лично нет, так это антипрезидентского азарта: по мне, хуже профессионального революционерства только профессиональное угодничество – вот о нем-то как раз и речь»...
Боюсь, маэстро, не всякого подписчика проведешь на мякине. Есть битые книгочеи и глотатели прессы, способные отличать мелкие и мутные потоки революционерства от революционности глубокой, оплаченной дорогой ценой; профугодничество – от заблуждений трагических, от обреченности.
Не отрицаю фактов. Во втором томе дневника Корнея Чуковского, изданном внучкой его, Еленой Цезаревной семь лет назад, есть запись: «Вчера на съезде сидел в 6 или 7 ряду. Оглянулся: Борис Пастернак... Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев и Сталин...» Стародум обрывает цитату на строчке: «Видеть его – просто видеть – для всех нас было счастьем».
Спрашивается, отчего Стародум не указывает, что эта запись в дневнике сделана 22 апреля 1936 года? Отчего не замечает, что в 37-м первая запись сделана не в январе, а 1 апреля, в день рождения, и весь 37-й умещается в четыре странички, а 38-го года нет вообще, 39-й занимает одну страницу, тогда как иные годы потребовали пятидесяти, шестидесяти страниц...
Следуя методу ведущего рубрики, проще простого предъявить счет в профугодничестве Анне Ахматовой, Осипу Мандельштаму, Александру Твардовскому. Признаю, в отличие от них Стародум вирши Сталину и о Сталине не писал. А если изредка прикасается к дневнику, то следов страха и трагических заблуждений в нем, очевидно, поменьше, чем в дневнике, который Чуковский начал вести в 1901 году.
Мысль, по-моему, не требует пояснений, но кто знает, выдастся ли впредь случай извлечь подробности, когда-то упрятанные на дне колодца уже продырявленной памяти?
Стародум уличает Сельвинского и Шкловского, поздравивших из Ялты Пастернака – лауреата Нобелевской, – а через день поспешивших в местную газетку доказывать свою верноподданность. Было дело. Потому что хорошо знали, с кем имеют дело. Но как раз подобные дела у всех на виду, весь их смысл в публичности, тогда как потаенными сплошь и рядом оставались иные дела – добрые, отважные, фрондерские.
Одноделец Аркадия Белинкова, некто Эльштейн (Г. Горчаков), мемуарничая в «Русской мысли», воскликнул: быть не может, чтобы Виктор Шкловский (их преподаватель в Литинституте) вступился за своего студента, когда того отправили на Лубянку. Но вступился! За Белинкова, а не за Эльштейна. Нет, не писал в гэбуху. Искушенный и битый, отправил доверительное послание цекистскому графу Алексею Толстому, убежденный, что почта ему насквозь просвечивается лубянским рентгеном. Само собой, в 1944 году, на исходе войны и собственной жизни, всесильный граф не стал бы мараться, защищая студентика. Однако Шкловский совершил смелый и трезвый поступок.
Совершенно я согласен со Станиславом Рассадиным, который на три или пять эпох обошел Ахматову и Бабеля, Пильняка и Бруно Ясенского, тысячи плененных и убиенных Временем, вряд ли уже ушедшим.
Одного не могу понять: неужто умудренный Золотым и Серебряным веками Стародум действительно не видит, что его перепуганные и трижды грешные персонажи на порядок значительней нынешних рыцарей без страха и упрека. Что в них еще жива Культура, переживающая сейчас вселенский кризис. Что как раз Самоубийцы – духовное богатство России, последнее и ценнейшее из пока нерастраченных.
Сожжем нефть и газ, отравим воды, вырубим леса, оглушим себя наркотою и алкоголем, подорвем себя террором, спидом, Чернобылем, но до той поры останемся живы, пока не затопчем могилы отцов и дедов.
Давай, Новодум, по-братски: бери себе XXI со всем его постмодернизмом, а я, Стародум, позабочусь о сотне томов «Литнаследства».
P.S. Чуть не забыл... Недавно в Центральном доме литераторов состоялся вечер памяти Ильи Сельвинского. Конечно, читались стихи. Одно из них будто написано для дорогого коллеги:
Жизнь моя у всех перед
глазами:
Ну, а много ль знаете
о ней?
Только то, что выдержал
экзамен
В сонмище классических
теней?..
Русский ли, норвежец или
турок,
Горновой,
Рыбачка,
Или ас,
Я войду, войду в твою
культуру,
Это будет, будет –
а сейчас, словно айсберг
в середине мая,
Проношу свою голубизну;
Над водой блестит одна
седьмая,
А глыбун уходит в глубину.
В оформлении использована картина
О. Целкова «Маски».
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru