[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2001 ТАМУЗ 5761 — 7 (111)

В ТИТУЛОВАННОМ КРУГУ ТАЛАНТОВ

Григорий Анисимов

Александр Лабас родился в провинциальном Смоленске, городишке вполне заштатном, однако же Смоленск был столицей княжества и на протяжении ста лет входил в состав Литовского государства и Речи Посполитой.

Художник А. Лабас в мастерской.

Лабасу до всего этого дела не было, ему суждено было выразить себя в живописи, ибо он родился художником. От природы он наделен был удивительным, неповторимым даром. Признаться, мне в жизни не пришлось общаться с коронованными особами, да и титулованных я видел мало – потомков князей Голицыных и Шереметевых, нескольких баронесс и одного барона – Мишеля де Серевиля, отличного парня, воевавшего в летном полку «Нормандия-Неман». Но всемирно известных художников я, к счастью, повидал. Хотя Александр Лабас пока не относится к их числу, но у него в запасе вечность. И своего часа он непременно дождется. В этом он сам был крепко уверен. В том же уверен и я. А почему – об этом я скажу в этой статье. Несколько запоздалой, хотя я знал художника несколько десятилетий, дружил с ним, постоянно общался, писал небольшие заметки, которые, правда, Александр Аркадьевич очень ценил. Он вообще был человеком добрым, приветливым и дружелюбным. Не зря говорят: чем больше у человека таланта – тем больше в нем доброты.

Едут. 1928 год.

Лабас был художником большой формы и богатого содержания. Содержание в искусстве – это идея, облеченная в острую форму. Лабасу были присущи чувство скорости, высоты, необычность взгляда на мир с верхней точки, с высоты птичьего полета. Совсем недавно я разглядывал работы Александра Лабаса в Третьяковской галерее и в Музее личных коллекций и еще раз убедился в их неповторимости, новизне и поразительной необычности.

В моем представлении Лабас – настоящий классик, к которому всегда будут обращаться художники будущих поколений, как они обращаются к Босху, Рембрандту, Пикассо и Шагалу, каждый раз находя у них какие-то темы и образы, которые не живут на земле, а витают в облаках. Ведь классика – это не отжившее и устаревшее, как черепа первых христиан, а вечно живое, питающеее, одухотворенное. Это особое представление о красоте, без которой жизнь теряет свой первоначальный смысл.

Итак, мы видим юного Лабаса в Смоленске, древнем городе с зелеными берегами Днепра, старинными постройками, Кремлем ХII века. Отец его, невысокий худощавый человек с бравыми закрученными усами. Он работает в типографии, любит книгу, издатель и печатник. В 1912 году Лабас становится учеником Строгановского училища.

Ему всего двенадцать лет. Он изучает резьбу по дереву, роспись по эмали и фарфору. Впоследствии все это пригодится ему для работы. В 1916 году Лабас попадает в студию Ильи Машкова. Упоение жизнью и живописью пронизывает все существо юноши. Он восторжен, трудолюбив, уверен в себе. Художнику чуждо мелочное прозябание на белом свете. Двадцатью годами раньше родившийся Илья Машков рассказывает своему ученику Лабасу, как он искал свое место в русле классики.

– Ты знаешь, Александр, – говорил он Лабасу, – искусство живописи так низко пало, а я всегда мечтал о возрождении его былого величия. Кто мне помог, кто надоумил и научил? Сезанн, Ван Гог и Гоген! ВОТ Освободители! Они открыли мне и моему другу Кончаловскому новые пути, горизонты, дороги. Они научили нас, дурней, что главное в искусстве – свежесть взгляда, искренность, мастерство. Все нужно брать на вооружение – вывеску, лубок, примитив, все сгодится, все пойдет в дело. Главное – открыть все богатство возможностей живописи. Это сделал еще Джотто – первый живописец. Он показал всем, как нужно пользоваться цветом, линией, объемом.

Лабас слушал своего учителя, внимал его наставлениям, а после на практике претворял в свою живопись его уроки. И, вероятно, вполне успешно. Потому что его дела в искусстве шли хорошо.

Остроту видения, искренность и мастерство – все лучшее, чем обладал Машков, – он передал одному из своих учеников Александру Лабасу.

Лабас – художник движения. Многие отмечали, что у него даже названия картин «подвижны» – «Едут», «В полете», «На пути к Москве», «На паровозе», «Поезд идет», «Из машины». Самолеты летят, машины едут, поезда мчатся, парят дирижабли. Лабас уносится мечтой в далекие дали – он рисует города будущего и очень похожие на правду – станции космического вращения, скафандр, кругом деловые люди со сложными приборами. Когда-то Лев Николаевич Толстой высказался в том смысле, что художник – это человек, который видит то, что не видит никто, но что насущно и важно знать всем. На мой взгляд, универсальное определение – и такое простое! Не уверен, знал ли Александр Лабас эти слова Толстого. Мы редко говорили с ним о литературе, но человек он был начитанный. Одно для меня бесспорно: Александр Аркадьевич под такое определение Толстого подходил идеально. В книге отзывов на одной из выставок А. Лабаса я нашел такую запись: «Замечательный художник! Художник-мыслитель, художник-новатор, художник-поэт! Какая неиссякаемая молодость души! Как неистощимы поиски средств выражения чувств и мыслей. Можно говорить о высшем: о мире лабасовской живописи».

Цветовая композиция. 1920-1921 годы.

Чем же привлекателен этот мир, который открывают нам картины Лабаса?

Многие художники увлекались изображением города. Сутолока, теснота, улочки, дома, куда-то спешащие люди. Кусочки природы, взятой общесхематично. Сколько таких городских пейзажей прошло перед нами в советской и зарубежной живописи... Совсем иную картину представляет город у Лабаса. Вот он перед нами. Картина называется «Город на Западной Двине». 1928 год. Феерия легкого тумана затягивает пространство, которое разворачивает перед нами художник. В этом городе щедрость художника диктует ему особое настроение для передачи своих переживаний. Город ему по душе. Он им открыто любуется, он дышит в нем легко и свободно. Это его город. Он словно спускается с холма вниз, а дальше разворачивается обширная панорама реки, на дальнем плане маячат едва видимые домишки, резко взмывает над ними розовое и синее небо. Несколько человеческих фигур создают настроение обжитости города. В картине Лабаса прослеживается путь от абстрактного, беспредметного к изобразительному. Цвета и ритмы у Лабаса удивительно свежие, неожиданные, острые. Он властно берет зрителя в плен, и тот невольно начинает смотреть на мир глазами Лабаса. И поражается, как радостен и печален одновременно мир, который предстает его глазу, его воображению, его чувственному восприятию. Я не раз ловил себя на том, что восприятие художника становится моим собственным. Особенно остро почувствовал я силу художественного воздействия Лабаса, когда он показывал мне работы, сделанные в моем родном Батуми. Я с детства помнил неповторимые запахи города, его магнолий, камышей, акаций, оливковых деревьев, запахи накаленных пузатых кораблей, барж, смол, канатов, рыбы, сейнеров, ловящих хамсу – такие запахи есть только в Батуми. Одесса пахнет по-другому, Ялта – на свой лад, Поти, Гагра, Евпатория – нигде запахи не повторяются. И глядя на батумские работы Лабаса, я вдруг почувствовал знакомый с детства запах города. Я сказал об этом Александру Аркадьевичу. Художника тронуло мое отношение к его работам.

– Я вам обязательно подарю одну батумскую акварель! – сказал Лабас. В моем представлении этот глубокий и тонкий художник-романтик творил и создавал свой мир необыкновенно живописно. Его работы подтверждали, что основой в живописи должен быть цвет, как в музыке звук. Но откуда же на меня повеяло еще и духом? Это уже был один из секретов художника, который не может раскрыть даже самый проницательный искусствовед.

Как-то Лабас сделал в дневнике запись, которая много говорит о нем как о художнике: «Сегодня я смотрел на небо и думал о том, что мало кому из художников разных веков удалось передать эту удивительную нежность голубизны и легкости и тончайшие переливы медленно плывущих облаков».

Чувство композиционного равновесия, свойственное Лабасу, особенно наглядно проявляется во многих картинах, в которых непременным компонентом является изображение неба. В серии сочинских пейзажей небо то легкое и невесомое, то тяжелое и тревожное над горами – это 1924 год. В картине «Едут» 1928 года небо бесконечное, серо-розовое, воздушная крыша земли. «Первый паровоз на Турксибе» 1931 года – небо раскаленное, желтое, как пленка в кипящем молоке. Картина «В полете» 1935 года. Небо высокое, безоблачное, легкомысленное, веселое – в нем гудят аэропланы, скользят к круглой земле парашютисты. Пейзаж «Вечером». Это Батуми 1936 года. На дальнем плане в бирюзовое небо упирается яркий огонь маяка. Выше парит самолет, на берегу вечером гуляют беспечные люди, они дышат свежим морским воздухом, небо их совершенно не интересует, оно просто есть, а позже, когда в нем вспыхнут яркие и крупные звезды, им можно будет всласть полюбоваться. В каждом конкретном случае художник Лабас добивается гармонического единства. Это чувствовали многие люди, которых восхищала волшебная кисть большого художника. Я только назову десяток фамилий авторов, которые так или иначе воздавали должное крупному таланту Александра Аркадьевича Лабаса, одного из создателей Общества станковистов, куда входили лучшие мастера живописи 30-х годов. О Лабасе писали Луначарский, Грабарь, Фаворский, Пименов, Тугенхольд, Эфрос, Жан-Ришар Блок, Леон Муссинак, Эренбург, Лучишкин, Комиссаржевский, Слуцкий. И писали все эти уважаемые и авторитетные люди, тонко разбирающиеся в искусстве, что у Лабаса абсолютный слух на цвет, что он редкостный и замечательный своей пластикой художник, что он владеет мастерством с таким совершенством, что можно только диву даваться,

Власти, которые были всегда строги к формалистам, а Лабас был формалистом убежденным, твердым и непреклонным, охотно посылали его картины на всевозможные выставки, чтобы доказать, что в СССР искусство цветет пышным цветом, художники благоденствуют, а культура поднята выше небес. Лабас работал самозабвенно, все время его жизни было отдано любимому делу, в котором он находил все новые и новые возможности.

Городская площадь. 1926 год.

Вот как выглядела его выставочная деятельность, дающая возможность составить творческую характеристику мастера. Александр Аркадьевич начал выставляться в 1921 году, впервые показал свои работы на выставке молодых художников в Екатеринбурге. В 1923-1924 годах его произведения экспонируются в Голландии и Германии, в 1927 году – на выставке «Итоги и достижения Советской власти за 10 лет». Эту выставку представляют в Берлине, Вене, Праге, Стокгольме, Осло, Копенгагене. После возвращения из Европы выставка показывается и в Москве. К этому времени художник создает такие, ставшие музейными картины как, «Девушка 20-х годов», «Городская площадь», «Поезд идет», «В кабине аэроплана», «Едут», «Город на Западной Двине», серию «Октябрь».

Что же хочет сказать художник своими работами, чего добивается, за что его ценят зрители – на родине и за рубежом? Дадим слово самому мастеру. «В чем хочется разобраться и что имеет важное и даже важнейшее значение в искусстве? Мне кажется, что прежде всего нужно разобраться и почувствовать предметы как бы изнутри. В этом нам крепко помогли импрессионисты, потом кубисты, за ними сюрреалисты. Эти проблемы решало искусство XX века. Вот я разбирался – что снаружи, а что внутри. В природе, в философии, в искусстве. Не такое это простое дело. На это жизни мало порой. Ну, скажу, с грехом пополам разобрался. Потом мне нужно было проникнуть внутрь психологии, состояния, характера человека. Я много писал в своей жизни портретов. Писал людей выдающихся, как гениальные поэты Борис Пастернак и Перец Маркиш, режиссеры Мейерхольд и Муссинак, композитор Дмитрий Шостакович и актер Михоэлс, мой учитель Петр Кончаловский позировал мне и поэт Назым Хикмет, художники Павел Кузнецов и Фонвизин. Менялись темы, менялись лица, положения и обстоятельства.

Портрет Переца Маркиша. 1937 год.

Но задачи, которые мне нужно было решать в той или иной работе, не менялись. Задумывая то или иное произведение, я представлял себе целостный живописный образ, создавал на холсте слепок своего внутреннего видения. Это для меня обычный способ работы. Тут все дело в том, сколько художнику отпущено от природы, от Б-га.

Я умею добиться своего, у меня все средства рассчитаны, продуманы заранее, поэтому мне легко импровизировать уже непосредственно на холсте. Я знаю свою цель, знаю, к чему мне следует идти в работе. Для многих это неразрешимая загадка, они идут на ощупь, наугад, пользуются тем случайным, что под руку попадет. Вот и получается так называемое искусство социалистического реализма. Там нет ничего социалистического, тем более реализма в его высоком смысле, как его понимали наши великие художники Серов, Репин, Левитан, Врубель.

Страница из дневника А. Лабаса.

Портрет В. Мейерхольда.

Меня всегда поражало небо, причудливые очертания облаков, игра света и цвета, цветы и деревья с их особенным, неповторимым рисунком, полет птиц. Какое разнообразие красок, переливов, сколько причудливой игры теней и света. Я с удовольствием работал с натуры, очень увлекался всем этим, испытывая невообразимый интерес ко всему, что видел. Мог работать и без натуры, на память или просто сочинял от себя. Мне важно было сосредоточиться на своих чувствах, ощущениях, впечатлениях, наблюдениях. Во мне всегда что-то происходило, это был сложный внутренний процесс. Что-то откладывалось из того, что я видел вокруг, что-то возникало при помощи так называемого внутреннего зрения, что удивительно для меня самого – творческий процесс продолжался и днем и ночью, когда я видел самые захватывающие, самые неожиданные, самые фантастические сны.

К этому следует добавить, что для художника очень важны впечатления детства. Скажем, мой родной Смоленск я воспринимал в детстве как чудесный сказочный город. Вероятно, я не смог бы создать многих своих картин, если бы у меня не было ярких детских впечатлений. Образная память для художника – та плодородная почва, на которой взрастают самые диковинные цветы.

Испытывая с детства сильное влечение к рисованию, я чувствовал, что потребность эта растет с годами, становится все больше. И с детства я остро отзывался на все, что меня окружало. Я стремился создавать новое, не повторять других и самого себя. Процесс развития художника может быть ускорен содействием других людей, в частности искусствоведов, художественных критиков. Они делают достижения художника достоянием многих людей. Я очень ценю их труд. Вообще-то, должен заметить в скобках, труд художника, его путь необычно тернист, труд художника опасен. Художник должен быть тверд и непоколебим. А у нас художников особенно “ласкали”, Малевич дважды сидел в тюрьме, другие томились в лагерях годами и десятилетиями, как Шухаев и Антощенко-Оленев, а многих расстреливали, как Древина, профессора ВХУТЕМАСа и Семашкевича. Такое жуткое время было: художников душили, все новое в искусстве воспринималось в штыки. 20-е годы были временем невиданного взлета в искусстве, нигде в мире, ни в одной стране не было столько мощных талантов, как у нас. Поэтому так властно во всем мире утверждался авангард, истоки которого пошли из России».

Вечером в Батуми. 1936 год.

Этими и похожими мыслями Александр Лабас охотно делился с близкими ему людьми. Многое записывая для себя, я часто просил его написать воспоминания, издать отдельной книгой, но у него на это не было времени.

Работы Александра Лабаса обладают редким свойством – они со временем не стареют, будто ничто не властно над ними. Каждая встреча с его произведениями вызывает неожиданную радость открытия. Это закон большого искусства. Можно ли сказать, что Рембрандт устарел или Рафаэль, что поблек от времени Джотто? Я беру вершины мирового искусства для сравнения, чтобы еще раз подчеркнуть ясность и чистоту, свежесть и новизну художественных образов Александра Лабаса. Его высоко ценили современники, я уверен, что будут ценить и будущие поколения. Ведь достижения отдельных мастеров искусства принадлежат всем – это общечеловеческое достояние. Украинец Гоголь писал в Риме, а еврей Шагал работал в Париже, русские художники Фешин и Коненков большую часть жизни прожили в Америке и ничуть не стали менее русскими, Бунин и Набоков были разлучены с родиной, но их знают во всем мире так же, как Кандинского, который жил в Германии, или Пикассо, всю жизнь прожившего во Франции.

Убежден, что такой мастер, как Лабас, мог бы принести всемирную славу любой европейской стране, а у нас о нем вышла тощая монография, притом единственная и весьма скромная. А по совокупности сделанного он достоин самых почетных лавров, не меньше Осипа Цадкина или Хаима Сутина. Думал ли Александр Аркадьевич об этом? Зная его на протяжении многих лет, могу предположить, что наверняка думал, но сделать ничего не мог. Картины его побывали во многих странах мира, но автор мог передвигаться не дальше Крыма или Прибалтики, путь дальше был ему заказан. Работал он себе на Верхней Масловке до самой смерти в своей мастерской, радовался, когда ему удавалось добиться осуществления того, что задумал, и не очень огорчался, если что-то получалось не так, как хотелось бы. Часто приглашал к себе, чтобы услышать мнение о своих работах со стороны, был общителен, приветлив, корректен.

Одно время Лабас был увлечен темами революции и гражданской войны. «Октябрь в Петрограде», «Утро после боя», «Октябрь» – это картины, пронизанные трагизмом разрушения старого мира, братоубийственной войны, воцарением красных знамен, революционных матросов, красногвардейцев. Такие темы всегда поощрялись властями, картины приобретались в музеи, показывались на выставках. Эти полотна Лабаса побывали на ХVIII биеннале в Венеции и на третьей международной выставке современной живописи в США, в Питсбурге.

Первый советский дирижабль. Эскиз. 1931 год.

Много сил и энергии, творческого пыла и энтузиазма отдал мастер теме авиации. Проблема движения, воздушная стихия, покоренная человеком, волновала художника постоянно. Пожалуй, в советском искусстве не было другого художника, который так ловко, блистательно и мастерски воплотил бы эту тему в искусстве. Он подымался в воздух и однажды попал в катастрофу, остался жив и написал об этом событии рассказ «Мой первый полет» и картину «В авиационной катастрофе» (1928 год). Ореол романтики сопутствовал первым успехам воздухоплавания. Работы Лабаса нравились летчикам, впоследствии их с удовольствием разглядывали космонавты. Аэростаты, дирижабли, небо, обжитое людьми, – все это в картинах Лабаса оживало в цвете, динамике, движении, стремительном ракурсе.

Его картина «В кабине аэроплана», кажется, объехала весь мир. Люди, сидящие в креслах, парят в безвоздушном пространстве, как будто их ввергло в состояние невесомости. Космичность всегда сопровождала живопись Александра Лабаса, была не только ее спутницей, но и неотъемлемой составной частью.

Отдельную страницу творчества художника представляет его работа в театре. В театре имени В.Ф. Комиссаржевской Лабас осуществил как декоратор постановки пьес Сухово-Кобылина «Дело» и «Свадьбу Кречинского». Потом Лабас работал в Государственном еврейском театре, где шла пьеса Э. Лабиша «Миллионер, дантист и бедняк». Режиссером спектакля был Леон Муссинак. Сначала зритель видел занавес – дома с окнами, балконы с людьми. В центре помещалась длиннющая лента, которая заканчивалась коляской с лошадью. Лошадь двигала ногами, лента вращалась, казалось, что лошадь бежит во весь опор. Условность была художественно убедительна. Жан-Ришар Блок писал об этом спектакле: «В лице Лабаса советская страна имеет художника молодого, талантливого, отличного. Декорации и костюмы живописны, полны выдумки и вкуса. Их оценили бы высоко и в Нью-Йорке, и в Париже. Для каждого французского зрителя постановка одного из лучших водевилей Лабиша на советской сцене – счастливая неожиданность». Такой высокий отзыв был неожиданностью и для самого художника. Этот год его работы с Муссинаком, Михоэлсом и Зускиным навсегда запомнился художнику как один из самых интересных в его творческой жизни.

Осенью 1966 года в Москве состоялась групповая выставка пяти московских художников – А. Лабаса, М. Аксельрода, М. Горшмана, А. Тенеты и А. Шульца. Представленные на выставке живопись и акварели Лабаса вновь подтвердили высочайший европейский уровень его таланта. Художественный критик Александр Каменский употребил по отношению к живописи Лабаса термин, на мой взгляд, очень удачный: созерцательное самозабвение.

На пристани. Одесса. 1936 год.

Действительно, созерцательность вместе с редкой наблюдательностью составляли одну из сильных сторон творческой личности Лабаса. А самозабвение – черта, присущая поэтам. Ее Александр Лабас пронес через всю свою жизнь. В его душе всегда жил натиск восторга, удивление перед видимым красочным миром – почти детское. Непосредственность лирического переживания была воспринята им с молодых лет от учителей бубнововалетца Аристарха Лентулова и сезанниста Петра Кончаловского. А уроки Лабас усваивал быстро, талантливо, прибавляя к ним свою душу, свое понимание. Ничто не может предать забвению имя подлинного большого художника, каким является Лабас. Ранний Лабас просто прекрасен – это отзыв о работах мастера, написанный Андреем Тарковским.

Когда в 1976 году была открыта персональная выставка Александра Лабаса в Москве, ее посещали больше тысячи зрителей в день. Люди шли на выставку как на праздник живописи, и автор их не обманул. Оказалось, что многие знали его по картинам, которые по одной-две попадались на выставках. А теперь перед ними открывался целый мир, представал притягивающий глаз художник со своим голосом, языком. Открывался мир природы, почувствованный тонким мастером, природы нежной, таинственной, полной поэзии. Было ясно, что так почувствовать и передать, воплотить в картине состояние времени года, местности, пейзажа способен только он, Александр Лабас, зоркое око и отзывчивое сердце которого полно чуткости.

«Вы мыслите цветом, а не закрашиваете пространство между контурами, как это подчас водится у нас, Вы умеете делать все. Сказка, быт, портрет, движение, восторг, боль, проникновение через видимое в мир невидимого, скрытого от беглого взгляда – все Вам подвластно. За Вашими работами стоит богатый и сложный душевный мир современника. Взгляд ребенка и мудреца – это взгляд истинного художника. Надо обладать большой нравственной силой, чтобы сохранить этот взгляд, чтобы не расплескать ничего из богатств натуры, заложенных природой.

Движение мира изображать трудно, трудней, чем расположившийся для позирования мир натюрмортов и витрин. Ваш поезд летит на меня, раздвигая пространство. Самолет Ваш режет воздух, оставляя в нем ледяную струю. Миновала опасность воздушной тревоги, и дома как бы очнулись, глядят из-под опущенных век-окон в полутьму... Ваша поэтика динамична. Это передано естественно и убедительно. У Вас очень живо передан мир городских окраин, машины, асфальт, дома. Ваша фантазия ненасытна. Она диктует вам цвета и сочетания. Долгие годы Ваше искусство было в полутьме запасников, для него не хватало стен. Но Вас нынче приветствуют и чествуют. Вам воздается по заслугам. Я думаю: “Сколько же надо было иметь терпения, любви к искусству, веры в людей, жизнестойкости, чтобы работать и не сдаваться!”». Такое письмо получил художник Лабас от поэта Льва Озерова. В нем выражено главное. Сказано о самом существенном.

Общаясь с Александром Аркадьевичем, я часто думал о его мужестве и вере в себя, в свое призвание. Слава Б-гу, что его не взяли в 37-м, тогда он работал для павильона Всемирной выставки в Париже над панно «Советская авиация». Его не взяли на фронт по состоянию здоровью и он имел бронь, потому что работал над диорамами для Главного павильона ВДНХ.

Поезд.

Лабас любил общение, его высказывания я никогда не записывал, память сохраняла кое-что. Однажды в журнале «Дружба народов» я написал об акварелях Александра Лабаса, кто-то сказал ему об этом, он немедленно позвонил, пригласил меня в гости, был очень тронут, благодарил. Тогда же он говорил о том, что талантливых художников очень мало, а бездарных – сколько угодно, и они очень радуются, когда им удается схватить за горло людей одаренных, помешать им, попортить нервы. «Чтобы выдержать это, нужно иметь волю и силы. Не идти ни на какие компромиссы, не уступать. Каким-то чудом мне удавалось делать свое дело...» Так говорил Александр Аркадьевич в тот раз, то был, кажется, 1983-й – последний год его жизни. Помнится, он добавил еще, что от бездарей ничего не останется, а от настоящего искусства людям будет прибыток. «От меня останется молодым многое, пойдет на пользу молодым, одно только плохо, что мне за восемьдесят, а условия для работы остаются все такими же трудными даже для молодого начинающего художника, а за плечами столько всего переделанного...»

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru