[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2001 СИВАН 5761 — 6 (110)

ГЛЮКЕЛЬ ФОН ГАМЕЛЬН:

РАССКАЗ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

Продолжение.

Начало в № 103 – 111.

V

С каждой почтой я получала письма от сына Лейба и слышала, что он успешно занимается коммерцией. Все хвалили его деловые качества. Он побывал на Лейпцигской ярмарке, где сделал прекрасные закупки, и приобрел большой магазин в Берлине. Другие мои дети тоже вели с ним коммерческие дела.

Я часто писала его тестю Гиршелю Рису и спрашивала, доволен ли он моим сыном, ведь молодой человек еще не приучен к делу. До сих пор он проводил все свое время в хедере и в бейс а-мидраше (комнате для занятий при синагоге). Гиршель Рис регулярно отвечал мне, что оснований для беспокойства не имеется. Я довольствовалась этим и считала, что с моим сыном все в порядке.

Тем временем подросла дочка Генделе, добрая и красивая девушка. Тут брачный посредник реб Йосеф предложил нам еще один несчастливый брачный союз в Берлине. В Берлине в то время жила вдова Боруха Вейта, богатого и всеми уважаемого человека, после смерти которого остались двое сыновей и две дочери.

Посредник предложил выдать мою Генделе за старшего сына Вейта. Он заверил, что это отличный молодой человек, склонный к занятиям, имеющий пять тысяч талеров наличными, владеющий половиной дома стоимостью еще в 1500 рейхсталеров, серебряными украшениями для Торы и всяким прочим. Его мать намеревалась держать его при себе, так как она все еще активно занималась коммерческими делами, обещая кормить и поить молодых в течение двух лет.

Я отвечала посреднику, что не отклоняю это предложение, но хочу все обдумать и дать ответ позднее. После чего я посоветовалась с моим деверем Йосефом и другими добрыми друзьями. Все они хором советовали мне соглашаться, но сказали, что сын мой, живущий в Берлине, лучше сможет информировать меня обо всем.

Итак, я написала сыну Лейбу и велела ему прислать мне полный отчет. Он рекомендовал соглашаться на этот брак, потому что у жениха имеется капитал в 5 тысяч рейхсталеров и все остальное, как и утверждал брачный посредник. Тогда я уполномочила сына подписать договор об обручении – увы, это принесло мне впоследствии много горя! Свадьба должна была состояться через полтора года.

Я полагала, что все обстоит хорошо, и сказала себе, что если уж у меня один ребенок в Берлине, пусть и другой едет туда же – обоим это будет приятно. Но увы, все обернулось не так!

Сын мой Лейб, как я уже говорила вам, был молод и в коммерческих делах неопытен. А его тесть, вместо того чтобы приглядывать за ним, отпустил вожжи и позволил ему бегать, как потерявшемуся ягненку.

Как я упоминала, Лейб стал вести дело на широкую ногу, открыв большой магазин, полный разных товаров. Его тесть женил своего сына Моделя на дочери моего деверя Йосефа. Этот Модель тоже был неопытный и к тому же дурно воспитанный парень. Однако все его приданое – 4 тысячи рейхсмарок – отец Йосефа влил в дело моего сына.

Сын мой Лейб держал Моделя в магазине для общего надзора. Но что это был за «надзиратель»! Приказчики, мужчины и женщины, крали товар у него из-под носа. Другие бесчестные люди, коих немало и в самом Берлине, и вокруг него, лебезя перед ним и якобы торгуясь, тоже тащили добро у него из-под носа.

Кроме того, сын мой Лейб ссудил несколько тысяч рейхсталеров польским евреям – и этих денег больше не видел!

Мне с детьми все это было неизвестно: мы-то думали, что Лейб возглавляет хорошее большое дело, и выписывали ему большие авансы. В то время у меня была чулочная фабрика, и я продавала чулок на многие тысячи талеров, записывая доход на свой счет. Вдруг мой незадачливый сын пишет письмо, в котором просит прислать ему тысячу талеров и большую партию чулок, что я и сделала.

Потом на ярмарке в Брауншвайге я встречаю неких амстердамских купцов, которые показывают мне выданные им моим сыном Лейбом векселя на 800 рейхсталеров. Лейб пишет мне, чтобы я, не сомневаясь, выкупила эти векселя, обещая перевести мне деньги в Гамбург. Поскольку я всегда поддерживала честь своих детей, я сказала себе, что не стану позорить его, опротестовывая эти векселя, и гордо их оплатила.

Гамбург. Еврейская биржа.

Я рассчитывала, что по возвращении с Брауншвайгской ярмарки найду перевод от Лейба. Но ничего подобного! А когда я запросила его письмом, он ответил отговорками, которые мне совсем не понравились. Но что было делать? Приходилось довольствоваться этим.

Спустя две недели пришел один мой добрый друг и сказал: «Не могу скрывать от вас: дела сынка вашего Лейба вызывают у меня беспокойство! Он влез в долги! Свояку Моделю он должен 4 тысячи рейхсталеров. Модель сидит у него в магазине – предполагается, что он должен за всем наблюдать, но он еще юнец и не справляется с порученной ему задачей. Он все время уходит из магазина – то поесть, то попить, — а тем временем все, кому не лень, воруют! Хозяина в магазине нет! Сын ваш Лейб слишком порядочный человек, и приказчики водят его за нос. Сверх того, берлинцы тянут с него огромные проценты. А слева и справа у Лейба два волка: один из них – Вольф Мирельс, сын гамбургского раввина Соломона Мирельса, другой волк – это Вольф, родственник ученого Веньямина Мирельса. Каждый день второй Вольф (игра слов: «вольф» по-немецки «волк». – Прим. перев.) идет в магазин и забирает там бесплатно все, что захочет. В заключение скажу, что ваш сын ведет дела с польскими евреями, и, насколько мне известно, они уже облегчили его кошелек больше чем на 4 тысячи талеров».

Вот такие новости, и еще многое в том же роде рассказал мне мой добрый друг. Сердце у меня защемило, и помутился рассудок.

Когда мой друг увидел, как я потрясена, он пытался утешить меня, говоря, что если кто-то поддержит Лейба, то сына моего еще можно спасти.

Все это я рассказала сыновьям Натану и Мордехаю. Они сжались от страха и рассказали мне, что Лейб и у них занял несколько тысяч. Один Б-г знает, что это означало для меня – ведь одной мне Лейб был должен свыше 3 тысяч рейхсталеров. Но я не стала бы принимать это так близко к сердцу, если бы в дело не были впутаны его братья. Что нам было делать? Мы не смели ни с кем посоветоваться.

Решено было, что я поеду вместе с Мордехаем на Лейпцигскую ярмарку и посмотрю сама, как обстоят дела. Прибыв в Лейпциг, мы обнаружили, что Лейб уже там и скупает всякий товар.

Я завела с ним разговор: «О тебе говорят то-то и то-то! Подумай о Б-ге, о твоем добром и честном отце! Смотри, не опозорь нас!» «Незачем вам беспокоиться из-за меня, — отвечал он. – Совсем недавно, меньше месяца тому назад, мой тесть ездил к своему родственнику Вольфу из Праги. Мы вместе подбили итоги моим счетам, и он, слава Б-гу, пришел к выводу, что мои дела в отличном состоянии». На что я сказала ему: «Покажи мне твой баланс». «Со мной его нет, — ответил Лейб, — но, сделай милость, приезжай в Берлин, и я покажу тебе все, чтоб ты успокоилась». «Во всяком случае, — сказала я, чтобы закончить разговор, — не приобретай больше товаров ни на копейку».

Но стоило мне повернуться спиной, как реб Ицхок и реб Симон, сын рабби Манна из Гамбурга, всучили ему товаров в кредит больше чем на 1400 талеров. Услышав об этом, я пошла к ним и просила их, ради всего святого, аннулировать эту сделку, ибо мой сын должен перестать заниматься коммерцией, иначе он разорится. Но все напрасно: они вынудили Лейба взять товар.

После ярмарки я вместе с сыном Мордехаем, Гиршелем Рисом и другими берлинцами поехала в Берлин.

Только я вошла в его дом, сын мой Лейб сказал: «Думается, моя единственная ошибка заключалась в том, что я слишком много денег вложил в товар». На что я отвечала: «Ты должен мне свыше 3 тысяч рейхсталеров. Что до меня, я согласна получить эту сумму не деньгами, а товаром по той же цене, по которой ты сам платил за него». «Мамочка, дорогая, — сказал он, – если ты сделаешь это, я выкручусь из трудного положения и никто из-за меня не потеряет ни гроша».

На следующий день я пошла вместе с сыном в его магазин и действительно увидела, что он слишком затоварился. Он дал мне товару на 3 тысячи рейхсталеров, считая по закупочной цене. Можете себе представить мое настроение! Но как бы то ни было, я всегда стремилась только к одному – помочь своим детям.

Мы распорядились упаковать товар в тюки и отправить в Гамбург. Тут я заметила два тюка товаров, которые мой сын купил в Лейпциге у гамбургских купцов реб Ицхока и реб Симона. Я сказала сыну: «Эти два тюка отправь назад, а я позабочусь о том, чтобы их приняли, даже если мне придется заплатить за них из собственного кармана. А теперь, когда ты вернул мне свой долг, как насчет долга моим сыновьям Натану и Мордехаю?» У Лейба имелись векселя и польские ценные бумаги на сумму свыше 12 тысяч рейхсталеров. Их он отдал Мордехаю в уплату долга.

Ротенбург. Дом строительного цеха.

Просидев целый день в его магазине, мы вместе вернулись домой. Как вы понимаете, никакого удовольствия от ужина я не получила.

Рано утром на следующий день мой сынок является ко мне в комнату и говорит, что тесть не дает согласия, чтобы товар был отправлен из Берлина в Гамбург, поскольку Лейб-де должен Моделю 4 тысячи рейхсталеров, но если я уплачу последнему эти деньги, то могу забрать этот товар и отправлять куда душе угодно. Рассказывая все это, сын плакал.

Тут меня охватили смертельный страх и боль. Мне сделалось дурно, и до самого отъезда из этого проклятого города я не могла подняться с постели.

Я пригласила Гиршеля Риса прийти ко мне и спросила его, что он делает – неужели хочет одним ударом убить меня и моего сына?..

Но стоит ли писать об этом в подробностях? Их не вместили бы и десять листов бумаги! Я была вынуждена дать Гиршелю Рису вексель на 2500 рейхсталеров – вексель, который через две недели в Гамбурге должен быть предъявлен к оплате.

Тут Гиршель Рис сказал: «Надеюсь, никто не понесет убытка! Ведь у вашего сына еще большой запас товара! Помимо того что на здешнем складе, у него есть еще товар на 2 тысячи рейхсталеров во Франкфурте-на-Одере, не считая векселей и разных других документов, находящихся в руках вашего сына Мордехая».

Что оставалось делать? Приходилось все принимать с покорностью Я подписала векселя, после чего отправила мои товары в Гамбург. Затем в сопровождении Гиршеля Риса пошла в магазин, показала ему два тюка товаров от реб Айзика и реб Симона и просила немедленно вернуть их, чтобы освободить сына по крайней мере от этого обязательства.

Векселя и документ, имевшийся на руках у Мордехая, принесли нам мало пользы – их мы передали Гиршелю Рису, который клятвенно обещал перевести в Гамбург все, что удастся выручить за них.

Еще около двух тысяч рейхсталеров сынок мой был должен Лейбу Бешере и Лейбу Гослару. Он дал мне векселей на достаточную сумму, чтобы им уплатить. Я могла бы удержать эти векселя в покрытие моего собственного счета, но если бы это сделала, мой сын, безусловно, был бы объявлен банкротом. Поэтому я передала их кредиторам Лейба.

В очень дурном настроении поехали мы домой. Я была совсем больна. Сыночек Мордехай пытался меня утешить, но, Б-гу известно, что он сам был удручен еще больше меня и не скрывал этого!

Приближалась ярмарка во Франкфурте-на-Одере, и на ней мы надеялись покрыть наши убытки и поправить пошатнувшиеся дела. Но вместо этого Гиршель Рис явился в магазин моего сына и наложил руку на все, что тот имел, – не только на товары, но и на все его векселя и на те два тюка товаров, что было обещано отправить в Гамбург. Ни нам, ни Лейбу не осталось и пфеннига.

Увы! Этим дело не кончилось, поскольку мой сын оказался должен еще какому-то купцу тысячу рейхсталеров и собирался дать ему на эту сумму векселя с покрытием в Гамбурге. Однако купец этот, узнав как обстоят дела, проявил бессердечность и хотел засадить Лейба за решетку.

Что было делать сыну? Его тесть позволил бы ему гнить в тюрьме за сотню талеров, не говоря уже о тысяче. Поэтому сын сказал купцу: «Сами видите, что здесь вам ничего не светит! Давайте поедем вместе в Гамбург, где мать и братья не бросят меня. В конце концов, если захотите, сможете упрятать меня в тюрьму и в Гамбурге». После чего сын пишет мне: «Прибываю в пятницу. Причину сообщить не могу. Расскажу все при встрече».

Письмо было получено за день до его приезда. Нетрудно представить себе, как я была удручена. Я поняла, что это не предвещает ничего хорошего, что тесть забрал у него все, в Гамбурге у сына остались большие долги и расплатиться ему нечем.

Однако времени на печальные размышления не оставалось. В пятницу рано утром пришло известие, что Лейб находится в Купеческом собрании и просит меня или кого-то из братьев прийти к нему. Я была безмерно напугана и не могла сделать ни шагу. Вместо меня пошел сын Мордехай, который и принес печальное известие.

Я обратилась за советом к своим деверьям Йосефу и Элиасу. Если затягивать дело и кредиторам станут известны наши обстоятельства, тогда мой сын погиб! В конце концов мы пришли к решению взять тысячу талеров под залог недвижимости, чтобы спасти Лейба из рук купца. До наступления темноты Лейбу следовало оставаться в Купеческом собрании, а с наступлением вечера перебраться в наш дом и пробыть там до воскресенья. Рано утром в воскресенье, согласно нашему плану, я должна была отправить его вместе со своим свояком Шмуэлом Бонном в Гаммельн, где он мог оставаться у моего зятя Самуила Гамельна, пока не выяснится, что намерены предпринять наши супостаты.

Так и было сделано, и снова это стоило мне многих денег.

Лейб отправился в Гамельн; на пути туда ему необходимо было остановиться в Ганновере. Хотя мой племянник, богатый Яков Ганновер, сын Лефмана Беренса, очень сочувственно отнесся к нему, никакой реальной помощи он не оказал. Они с отцом писали мне утешительные письма, я отвечала приличествующим образом и благодарила их за утешения, но указывала, что, кроме утешений, нужна еще и реальная помощь и предлагала им похлопотать за моего сына, чтобы он смог выпутаться из затруднительного положения. В ответ Яков Ганновер предложил помочь пятьюстами талеров при условии, что мои сыновья Натан и Мордехай дадут письменную гарантию, а деньги будут ему возвращены.

Еврейский уличный торговец. XVIII век.

Еще подтверждение, что нельзя считать человека другом, пока его не испытаешь. А я-то верила, что Яков Ганновер, считавшийся близким другом Лейба, мог бы сделать больше в память о моем покойном муже, мог бы дать несколько тысяч, чтобы сохранить честь своего дяди. Увы!..

Прошло шесть месяцев, а Лейб все еще оставался в Гамельне. Спустя некоторое время в Ганновер приехал курфюрст Бранденбургский. Услышав об этом, я написала своему деверю Лефману Беренсу, чтобы он раздобыл для Лейба охранную грамоту. С такой грамотой Лейб мог бы вернуться в Берлин, узнать, как обстоят его дела, и постараться умиротворить своих кредиторов.

Ибо моего сына любили и евреи, и неевреи, и все прекрасно знали, как злые люди – пусть имя их будет стерто из памяти людской – ограбили его, пользуясь его великодушным и доверчивым характером.

Оставались еще разные мелкие претензии к нему, из которых он мог бы выпутаться. Он надеялся, что Г-сподь пожалеет его и позволит снова встать на ноги. Но, видно, Небо все еще гневалось на нас.

Сын Лейб поехал в Берлин, где попытался заняться коммерцией в скромных масштабах. Но, затыкая одну дыру, он создавал другую, – все время думая, как все подобные люди, что он поправляет дела.

VI

Как я уже рассказала вам, договоренность об обручении моей доченьки была достигнута, когда мы считали, что сын процветает. Но после того, как все обернулось так несчастливо, мысль выдать ее за берлинца стала мне отвратительна. Кроме того, Лейб рассказал, что жених был намного беднее, чем он писал ранее. Сын хотел предупредить меня об этом с самого начала, но поскольку уже тогда он испытывал денежные затруднения, а родители этого молодого человека помогли ему деньгами (что только способствовало его дальнейшему краху), он чувствовал себя обязанным писать о женихе одобрительно.

Я решила посоветоваться с моими друзьями и другими опытными людьми, ибо срок несчастной свадьбы быстро приближался. Из Берлина меня известили, что весь капитал жениха равнялся 3500 талерам плюс половина дома, после чего я сочла себя вправе разорвать соглашение, сославшись на то, что обещания, содержавшиеся в договоренности о помолвке, не были выполнены.

Обмен письмами, требованиями и контртребованиями занял более года, и в конце концов – Б-г мне судья – меня буквально за волосы втянули в эту историю, и я была вынуждена повезти дочь в Берлин и выдать там ее замуж.

Приданое ее было положено в банк под процент в Гамбурге, приданое жениха тоже было отдано в руки заслуживающих доверия берлинцев под процент. Хотя я отправлялась в Берлин без всякой радости, – не только из-за сына Лейба, но и потому что перспектива этого брака не радовала меня, – однако я превозмогла себя и не допустила никаких промахов, которые могли бы отравить жизнь моего ребенка.

Я помирилась с Лейбом. Его участь была достойна сожаления. Ведь он делал все, что мог, – можно сказать, с ног сбился, стараясь выпутаться (о результатах я уже говорила). Хотя меня томили дурные предчувствия, я твердо решила не показывать, как удручена. Поэтому свадьба была веселой, и все было честь по чести. Богач Иегуда Берлин, его супруга и все друзья его дома почтили нас своим присутствием на свадебной церемонии – ко всеобщему великому удивлению, ибо до сих пор Берлин никогда не снисходил до личного присутствия на свадьбах венских евреев. Он сделал невесте дорогой подарок, а после свадьбы дал в честь молодоженов пышный обед.

После свадьбы мы стали собираться восвояси; я уезжала с тяжелым сердцем, ибо судьба сына все еще не выходила у меня из головы. Все же я цеплялась за надежду, что Б-г придет ему на помощь.

Итак, я простилась со своей доброй и милой дочуркой, и мы выехали в Гамбург. Увы, больше я ее никогда не видела. Словами не описать, как трудно было нам расставаться: как будто мы знали, что в этом мире уже не свидимся! Так и получилось: мы простились навек!

По прибытии домой я с каждой почтой стала получать письма от доченьки, и, казалось, это были счастливые письма. Хотя она тоже беспокоилась и огорчалась из-за Лейба, но добрая и благочестивая девочка ни словом не касалась этой темы, стараясь оградить меня от новых печалей. Она схоронила это горе в собственном сердце.

Положение Лейба быстро сделалось таким, что ему было необходимо покинуть Берлин. Он нашел убежище в Альтене, под защитой Президента. Хотя Альтена находилась под властью Дании, ею управлял Президент. Находясь в Альтене, Лейб был вне досягаемости своих гамбургских кредиторов.

Пусть страдания, которые я перенесла, горюя о его судьбе, и неприятности, которые причинили его кредиторы, будут зачтены мне как наказание за грехи! Ежедневно мне приходилось отрывать деньги от себя и детей, чтобы платить по счетам сына.

Затем мой сын тяжело заболел, и я ежедневно посылала в Альтену двух врачей, а также людей, чтобы ухаживать за больным. Это тоже стоило больших денег. Но в конце концов Лейб поправился.

План «Нейштадта» – еврейского района Гамбурга: 1 – районный рынок; 2 – синагога.

В это время в Берлине заболела моя добрая доченька Генделе, и к моему ужасному горю и горю всех ее знавших эта юная девушка умерла! Кара эта была больше, чем я могла вынести! Такой чудный, искренний ребенок, тонкая и изящная, как сосенка, полная невинной любви и благочестия, напоминающая святых женщин иудейского племени. Весь Берлин оплакивал ее! Очень горевала и свекровь, любившая ее как собственную дочь. Но материнского сердца это не исцелило. Ведь прошло всего 17 недель после ее свадьбы! Но не стану вновь бередить свои раны…

Прошло семь дней траура, и Лейб прислал мне письмо, в котором просил приехать в Альтену. Я отправилась к нему. Мы оба поплакали. Он старался утешить меня как мог. Потом он сказал: «Мамочка, чем кончится мое плачевное положение? Я – молодой человек, а мне приходится томиться здесь в бездействии. Моя дорогая сестра умерла бездетной, поэтому муж ее обязан возвратить приданое, которое пойдет моим братьям. Если они в последний раз пожалеют меня и помогут из этих денег, чтобы я удовлетворил претензии кредиторов и смог вернуться в Гамбург, верю, что с Б-жьей помощью я смогу снова встать на ноги».

Сердце мое сжалось при этих словах; горькие слезы помешали ответить. Наконец я сказала: «Как могло тебе в голову прийти так обидеть своих братьев? Ты прекрасно знаешь, что они уже и так пострадали из-за тебя. По правде говоря, они до сих пор не могут оправиться от того ущерба. А сейчас, когда немного омытых слезами денег возвращается к ним, ты хочешь их выхватить, чтоб они оторвали их от сердца, которое и так горько обижено».

Целый час мы спорили, кричали и жаловались друг на друга, и наконец слова иссякли.

Молча я завернулась в свою гамбургскую шаль и пошла домой в слезах и с тяжелым сердцем. Ни словом я не обмолвилась об этом случае в разговорах с детьми, но Лейб послал за братьями и так донимал их своими просьбами и мольбами, что эти великодушные люди обещали выполнить его желание.

Вскоре он договорился со своими кредиторами и вернулся ко мне в Гамбург. Как только его тесть узнал об этом, он отправил свою дочь, жену Лейба, вместе с их ребенком ко мне, и стал давать своей дочери два рейхсталера в неделю на булавки. Мне ничего не оставалось, как принять их всех и постараться быть с ними приветливой.

В то время я занималась торговлей, и мой ежемесячный оборот составлял от пятисот до шестисот рейхсталеров. Дважды в год я ездила на Брауншвейгскую ярмарку и каждый раз получала несколько тысяч прибыли. Поэтому если бы меня оставили в покое, я скоро бы компенсировала убыток, который понесла из-за Лейба.

Дело мое процветало. Я заказывала товары в Голландии, закупала товары в Гамбурге, а продавала их в собственном магазине. Не щадя себя, я работала и летом, и зимой, сама ездила по делам и день-деньской бегала по городу.

Более того, я торговала и речным жемчугом. Я скупала его у евреев, сама отбирала и сортировала жемчужины, а потом перепродавала там, где, как я знала, на него был большой спрос. Кредиторы доверяли мне. Если бы во время сессии биржи мне понадобилось 20 тысяч рейхсталеров банко, я получила бы их!

Но все это было мне ни к чему. Я видела, как мой сын Лейб, человек благочестивый и добродетельный, знаток Талмуда, гибнет на моих глазах.

Однажды я сказала ему: «Увы, я не вижу для тебя будущего. Что до меня, у меня большое дело, даже больше, чем мне по силам. Давай, поработай на меня, а я стану платить тебе два процента от продаж». Лейб принял это предложение с большой радостью. Он так усердно принялся за работу, что мог бы вскоре встать на ноги, если бы его природные склонности не привели его к краху. Через моих клиентов он стал хорошо известен купцам, которые полностью ему доверяли. Почти все мое дело было в его руках.

VII

Сыну моему Йосефу было тогда четырнадцать лет. Это был отличный мальчик, очень способный к учению, стремившийся к изучению Талмуда. Поэтому мне хотелось отправить его учиться, как он того заслуживал, только я не знала куда.

В то время в доме Ицхока Полака был учитель, надежный молодой человек из Лисы (Польша), большой знаток Талмуда. Он услышал, что я хочу отдать сына в школу, и предложил поручить мальчика ему. Он не станет брать ни копейки ни за питание, ни за обучение в течение двух лет, сказал он, а по истечении этого срока обещает вернуть мне моего сына, обученного толковать Алоху и Тосафистов (тойсфойс – комментарии на комментарии Раши, сделанные его внуками. – прим. ред.).

Я навела о нем справки. Все советовали принять его предложение. Тогда я заключила с ним контракт и проводила сына вместе с его учителем в Лису.

Сын благополучно туда прибыл, о чем безотлагательно сообщил мне, а потом стал регулярно раз в неделю писать, что он доволен учителем и старательно учится. А большего я от него и не требовала!

Спустя две недели Йосеф написал мне письмо, в котором просил прислать деньги, чтобы оплатить пансион за полгода и жалованье учителю. Конечно, я не обязана делать это, писал он мне, но жизнь в Лисе очень дорога, и учителю приходится изыскивать средства, что, естественно, мешает успешным занятиям. Однако, если бы его учитель был освобожден от этой необходимости и от других своих забот, ученье шло бы быстрее. Были у учителя и другие дети из Гамбурга – их родители уже прислали деньги, поэтому сын просит меня от других не отставать.

Мне в общем было все равно, когда платить – месяцем раньше, месяцем позже – поэтому я отправила ему деньги за полгода. Все шло хорошо, и от приезжих я узнавала, что сын учится усердно.

Однако по прошествии шести месяцев я получила от Йосефа – помню, это случилось в канун субботы, мы как раз собирались идти в синагогу, – такое письмо:

«Дорогая мамочка, тебе известно, что я всегда был хорошим мальчиком и никогда не делал ничего против твоего желания. Поэтому надеюсь, что и сейчас ты не лишишь меня своей любви и не допустишь, чтобы я попал в руки неевреев.

Тут я должен сообщить тебе, мамочка, что еврейская община Лисы очень много задолжала церковным властям и не в состоянии вернуть ни долг, ни проценты. Община не видит другого выхода, как отдать детей немецких евреев церковным властям в качестве заложников, предоставив затем их родителям выкупать их, как знают. Парнас общины по секрету раскрыл этот план всем учителям, имеющим немецких учеников, и студент, изучающий Талмуд – это мой добрый друг, – сообщил мне это шепотом. Я не смею сам писать тебе об этом, так как мой учитель бдительно следит за мной и читает все письма, поэтому я и попросил этого молодого человека написать тебе от моего имени. Ради Б-га, дорогая мамочка, напиши зятю Токеля, чтобы он дал мне 50-60 талеров, чтобы я мог заплатить учителю; тогда он тайно отправит меня домой и таким образом я ускользну из их рук.

Прошу тебя ради всего святого поспешить. Если ты помедлишь, я попаду – упаси Б-же – в руки поляков, и в таком случае выкуп обойдется нам вдесятеро дороже. Прошу тебя, не бросай своего сына ради этой небольшой суммы на произвол судьбы, чтобы я не попал в руки, из которых будет трудно впоследствии освободиться».

Когда я прочла это, силы оставили меня. Я вызвала своего сына Мордехая и показала письмо. Он тоже пришел в ужас. Суббота еще только началась. Мы решили, что как только пройдет праздник, Мордехай отправится в Лису и заберет Йосефа домой.

Весы. Германия, XVIII век.

Мордехай тут же выехал в Берлин, а оттуда во Франкфурт-на-Одере. Выезжая из городских ворот, он увидел, что навстречу ему на маленькой польской тележке едет Йосеф. Мордехай остановил его и спросил, чем объяснить, что он едет во Франкфурт, и что означает его странное письмо. Тут он показал это письмо.

Прочтя его, Йосеф сказал: «Что это означает? Не имею ни малейшего представления! Должно быть, мой учитель – пусть имя его будет вычеркнуто из нашей памяти – сам написал это письмо, чтобы выкачать из меня побольше денег, хотя он уже выжал из меня все, что мог. Он забрал все мое имущество, срезал серебряные пуговицы с моей одежды и все спрятал. Когда я захотел уехать, он сказал, что я должен ему много денег, хотя все это была ложь, – я, дескать, жрал, как свинья, объедал его и совсем разорил! Убедившись, что с ним невозможно разговаривать, я обратился к зятю Токеля с просьбой как-то договориться с учителем. Он уплатил 30 рейхсталеров, забрал меня, посадил на эту тележку и отправил домой в Гамбург. Слава Б-гу, я освободился от этого мошенника! Мало того, что он обобрал меня, ведь он ничему меня не научил!

Мордехай был рад тому, что встретил брата в воротах Франкфурта, и оба моих сына вместе вернулись в Гамбург. Я была счастлива снова видеть Йосефа, немедленно подыскала ему честного учителя, и с тех пор сын учился дома под моим наблюдением.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru