[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2001 НИСАН 5761 — 4 (108)

ГЛЮКЕЛЬ ФОН ГАМЕЛЬН:

РАССКАЗ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

Продолжение.

Начало в № 103 – 111.

VIII

Мы продолжали вести дела с Мойше Гельмсштадтом. Но это был ненадежный человек. Такие, как он, когда держат в руках деньги – независимо от того, чьи они, – обязательно станут выдавать их за свои.

Неприятности начались, когда Гельмс-штадт предъявил кассиру платежный документ с ошибкой на тысячу талеров. Кассир отказался его признать и настаивал на своей правоте, после чего Мойше Гельмсштадт подал на него в Штетинский суд, что обошлось нам в копеечку!

Затем он показал свое истинное лицо – наглый, надменный, бессовестный мошенник! В его руках никогда не было меньше десяти-двенадцати тысяч рейхсталеров банко, но, видимо, он даже не задумывался, что деньги не его и рано или поздно надо будет выплатить их кредитору. Он мог думать только о том, что вот перед ним деньги, и о той радости, которую можно от них получить. Он купил себе великолепный кабриолет и пару самых лучших лошадей, каких только можно было достать в Штетине, нанял двух-трех лакеев и горничных и стал жить-поживать в свое удовольствие. Между тем его бизнес никогда не давал большого дохода. До приезда в Штетин он жил, как я уже говорила, в Берлине, откуда был вынужден уехать из-за своих долгов и двойной игры. А когда деньги нашего доброго Хаима Гамельна оказались в руках этого надутого индюка, он уже не мог удержаться. Несомненно, он сказал себе: «Теперь-то я покажу этим мерзавцам в Берлине, кем я стал!».

Итак, он садится в свою карету, запряженную четверкой лошадей, берет 2 или 3 тысячи талеров в дриттелях и сообщает нам, что намерен обменять дриттели на дукаты в Берлине и позднее переведет эти дукаты почтой. В такой процедуре не было ничего необычного: на обмене можно было заработать один процент прибыли, и, кроме того, отправка дукатов обходилась дешевле отправки дриттелей, следовательно пока еще все было хорошо!

Но когда Мойше Гельмсштадт прибыл в Берлин, ему захотелось позвенеть монетами, лежавшими в кармане: известно, что глупость плюс деньги всегда производят шум. Однако у его кредиторов как евреев, так и неевреев, был хороший слух, и они засадили нашего реб Мойше в тюрьму. Словом, покинуть город он мог только после уплаты 1800 рейхсталеров и, конечно, из денег Хаима Гамельна!

Вернувшись в Штетин, он не прислал доброму Хаиму Гамельну ни дукатов, ни дриттелей. На тот момент он выудил у нас более 12 тысяч рейхсталеров банко.

В конце концов мы получили от него 2 тысячи рейхсталеров. Он написал нам письмо, в котором просил прислать новый запас серебра: монетный двор-де простаивает – не из чего чеканить деньги!

Хотя сыну моему Натану вся эта история была не по нутру, он не посмел уведомить нас об этом, потому что все его письма перлюстрировались. Однако через знакомых купцов он передал, что просит отца как можно скорее приехать в Штетин.

Случилось так, что Исохар Коэн только что вернулся из Курляндии. Мне следовало бы рассказать историю Исохара гораздо раньше, поскольку он служил у нас более десяти лет, однако я поведаю ее позже особенно потому, что надо будет нарисовать его портрет. А для моего повествования, сейчас я это сделаю или позже, – неважно!

Как бы то ни было, муж сказал Исохару Коэну: «Вы должны поехать со мной в Штетин: посмотрим собственными глазами, каково положение вещей». Итак, они поехали в Штетин и попытались предъявить счет Мойше Гельмсштадту.

Но Мойше всячески оттягивал встречу с ними и попытался отделаться от мужа, отдав ему немного золота и жемчуга, а также разные векселя на Гамбургский банк. Муж не захотел ждать дольше и потребовал, чтобы Мойше Гельмсштадт показал свои отчеты. Согласно подсчетам не хватало 5 500 рейхсталеров. Можете себе представить, как вытянулось лицо моего мужа. Тогда Мойше Гельмсштадт сказал ему: «Братец, я ясно вижу, что вам не по вкусу такая отчетность, и я вас не осуждаю. Я совершил ошибку, когда вложил ваши деньги в дело. Но не беспокойтесь, вы получите вексель на эту сумму и меньше чем через полтора года получите все сполна. Пойдемте со мной в комнату, где я молюсь».

Он повел мужа наверх в маленькую молельню, что имелась в его доме. Там вытащил святые свитки Закона (Торы) из ковчежца и, держа их в руке, поклялся каждой святой буквой в этих свитках, что все векселя будут оплачены в срок. Он поклялся, что у него есть средства, – просто деньги сейчас вложены в дело. Получив же деньги, мой муж будет вполне удовлетворен и захочет работать с ним и впредь. Он твердил эти фальшивые заверения, на перечисление которых не стоит тратить бумагу.

Хотя муж был страшно возмущен, а Исохар Коэн кипел от бешенства, будучи настроен прибегнуть к силе и подать на мерзавца в суд, мужу казалось бессмысленным обращаться в Штетинский суд, потому что Швеция пользовалась дурной славой.

Удрученный, муж вернулся домой со своими векселями и сообщил мне печальную весть. Он предпочел бы ничего не рассказывать, но ведь никогда в жизни он ничего от меня не скрывал.

В то время я была беременна Лейбом. Можете себе представить наше горе. За две недели до того мы потеряли 1500 талеров из-за банкротства в Праге, еще 100 талеров в Гамбурге украл у нас купец. Сын Натан был обручен, и должна была состояться через полгода свадьба, на приготовления было уже потрачено свыше 3000 рейхсталеров. Короче говоря, мы подсчитали, что за год потеряли свыше 22000 рейхсталеров банко. При всем том мы были еще молоды, и в нашем доме было полно детей, да помилует их Б-г. Приходилось терпеть все молча, чтобы поддержать свою репутацию.

Я заболела от расстройства, хотя официально объясняла свою болезнь беременностью. Однако нутро мое жгло, словно огнем. Мы с мужем утешали друг друга как могли.

Приближалась Франкфуртская ярмарка, и, как обычно, мужу предстояло ехать туда в одиночку. В четверг утром он прибыл из Штетина, а на другой день выехал во Франкфурт. Он покидал меня с тяжелым сердцем.

Перед его отъездом я попросила Исохара Коэна ради всего святого отправиться вместе с ним. Муж так был расстроен, что мне не хотелось отпускать его одного. Но с присущей ему вредностью Исохар Коэн отказался сопровождать его, если только муж не пообещает ему двух процентов от всего, что купит или продаст. Что делать? Выхода не было! Пришлось уступить требованиям Исохара.

Муж умолял меня не думать о нашем несчастье. Я обещала ему забыть обо всем, в свою очередь муж обещал мне сделать то же. Могу сообщить вам, что вместо обещанных Мойше Гельмсштадтом векселей мы получили гроши. Был оплачен лишь один вексель. Что касается остальных, Гельмсштадт не признал своей подписи, и эта история обошлась нам еще в несколько сот талеров.

В пятницу муж приехал в Харбург, а в субботу вечером выехал далее в почтовой карете. Из Харбурга я получила его длинное письмо с утешениями. Он писал, чтобы я не терзала себя и Б-г поможет нам вернуть свое состояние на других операциях.

Так потом и вышло! Никогда в жизни муж не заключал столько сделок, как на этой Франкфуртской ярмарке. Наши прибыли составили несколько тысяч талеров – и всё благодаря Всевышнему, который не лишил нас милости и благодати и у которого всегда есть бальзам для каждой раны.

Оставшись дома, я думала, что никого нет в мире несчастнее меня, забыв старую поговорку «Весь мир полон стонов, но каждый считает, что стонет именно он».

Шел философ как-то по улице. Встретился ему старый друг. Он спросил друга, как идут дела? Тот отвечал: «Плохо! Столько горестей, как у меня, нет ни у кого в мире». На это философ сказал: «Приятель, давай поднимемся на крышу моего дома. Я покажу тебе весь город и расскажу, сколько горестей и неприятностей скрывается под каждой крышей. И тогда, если захочешь, можешь бросить свою горесть в общую чашу и в обмен вытащить любую другую. Может быть, ты найдешь такую, которая будет больше по душе».

Оба поднялись на крышу, и философ поведал своему другу о печали, что омрачала жизнь каждого из домов. Потом он предложил: «Теперь сделай так, как я тебе говорил». Но друг ответил: «Действительно, я вижу, что в каждом доме скрывается не меньше, если не больше бед, чем у меня. Уж лучше мне держаться за свою беду». Каждому свойственно думать, что его бремя – самое тяжкое. Отсюда следует, что нет ничего лучше терпения. Потому что, если Г-сподь Всемогущий захочет, то может снять с нас бремя в одно мгновение.

Молитвенник. Германия, конец xvi века.

IX

Тяжело заболел мой отец. Он давно уже страдал от подагры, но этот приступ оказался роковым. Он начал опухать и более трех месяцев не вставал с постели. Каждый вечер мы приходили к нему и не раз думали, что вот-вот наступит конец.

Приближался час, когда Г-сподь решил перенести его из этого мира в жизнь вечную. В этот вечер мы сидели с ним до поздней ночи. Но поскольку мне предстояло вскоре рожать, мать заставила нас с мужем пойти домой, что мы и сделали.

Только мы задремали, как в дверь постучали. Посланный матерью человек попросил мужа немедленно вернуться. Такое уже случалось, и мы не усмотрели в этом ничего необычного. Поэтому муж убедил меня оставаться в постели, дав обещание при необходимости послать за мной. Я позволила себя уговорить и вскоре крепко заснула.

Муж добрался до дома моих родителей в тот самый момент, когда отец испустил дух. Было около полуночи. Муж не велел меня будить: двумя-тремя часами позже, сказал он, уже не имеет значения.

Но когда я крепко спала, в дверь трижды постучали с такой силой, будто рушился весь дом. Я вскочила и стала спрашивать, кто стучит – ответа не последовало. Я быстро оделась и поспешила в дом отца, где и узнала, что произошло.

Можете представить мое горе. Все мы горевали вместе. Но поздно! Я потеряла любимого отца. Он умер в преклонном возрасте среди любящих и уважающих его людей 24 Тевеса.

Я никак не могла успокоиться, но по прошествии тридцати дней Г-сподь благословил меня сыночком, которого нарекли Лейбом в честь покойного деда.

Однако, казалось, он родился под дурным знаком. По приходе в этот печальный мир, он плакал, не переставая двадцать четыре часа подряд. Акушерка и все женщины думали, что он не жилец на белом свете! Однако Милостивый Г-сподь решил иначе: ребенку с каждым днем становилось лучше, вскоре он совсем окреп и вырос в чудного мальчугана, ставшего утешением для всех вокруг. Я не могла нарадоваться на своего сыночка.

Переплет молитвенника. Германия, XVIII век.

X

Мамочка осталась вдовой с тремя сиротами. Мой добрый отец завещал ей 1600 рейхсталеров и по 1400 рейхсталеров каждому ребенку. По правде говоря, детям должно было достаться больше, но их ограбили более чем на тысячу талеров – об этом я, возможно, расскажу поздней.

Ни мой муж, ни реб Йосеф, муж сестры Эльки, не получили ничего, хотя по закону каждый из них мог претендовать на половину сыновней доли. Но они отказались от своих прав в пользу нашей матери и осиротевших детей.

Спустя год после смерти моего отца им удалось устроить помолвку моего брата Вольфа с дочерью Якова Лихтенштадта из Праги. Реб Яков, пользовавшийся репутацией хорошего и справедливого человека, до самой смерти оставался парнасом всей провинции и был чрезвычайно богат, но, поссорившись со своим пасынком Авроомом Лихтенштадтом, к концу жизни он лишился всего состояния.

Свояк Йосеф сопровождал моего брата Вольфа на пир, устроенный по случаю помолвки. По возвращении он, захлебываясь, рассказывал о пышности празднества и о роскоши в доме Якова Лихтенштадта – последний находился тогда в зените своего благосостояния.

Муж сопровождал жениха на свадьбу вместе с Исохаром Коэном, который все еще служил у нас. Свадьба была отпразднована пышно.

Свояк и муж предприняли эти поездки за свой счет, ни копейки не попросив на расходы у моей матери.

Все состояние отца было вложено в драгоценности, поэтому муж и свояк решили провести аукцион. Они обратили все отцовские драгоценности в наличные, чтобы мать могла достойно выдать замуж своих дочерей, когда найдутся подходящие женихи.

Вскоре на Лейпцигской ярмарке моя сестра Мата была обручена с сыном богатого и ученого раввина Моделя Риса. Свадьба состоялась в Гамбурге.

Общеизвестно, каким превосходным человеком был рабби Модель. А такой доброй женщины, как его жена Песя, не было во всем мире! Такого благочестия среди еврейских женщин не знали со времен Сары, Ревекки, Рахили и Лии. При этом Песя была очень способной женщиной: она успешно вела коммерческие дела и обеспечивала достойный уровень жизни мужу и детям как в Вене, так и позднее, когда они переехали в Берлин.

Дело в том, что рабби Рис был больным человеком. Болезнь приковала его к постели, и он не мог заниматься делами. Однако слух о его необычайной мудрости прославил его во всем мире. Его очень любил и курфюрст Бранденбургский – да возвеличит имя его Г-сподь! – который однажды сказал: «Если бы ноги его были такими же, как голова, равных ему не было бы в мире!».

Оба – и Модель Рис, и Песя – умерли в Берлине в богатстве и почете. Завещание Песеле – это поучительное чтение. Не стану сейчас писать о нем, но всякий, кто захочет, может обратиться к ее детям, потому что они любовно берегут этот замечательный документ.

Теперь незамужней оставалась только моя младшая сестра Ривка, но и ее удачно выдали замуж за сына моего свояка Лейба Гамельна, жившего в Бонне. Этот Лейб был отличным человеком: многие годы он возглавлял свою общину и соседние еврейские общины. У него тоже было порядочное состояние.

Вместе с сыном Шмуэлом он отправился в Гамбург, где и была отпразднована веселая свадьба. Никто не подумал бы, что моя мамочка – вдова: свадьба была такой пышной, как если бы мой дорогой отец был еще жив. Никто из видных лиц еврейской общины не пренебрег приглашением – все явились как один, чтобы выказать уважение моей матери.

После свадьбы Лейб Боннский вернулся домой. Спустя полгода он умер – умер в знатности, богатстве и почете, оставив по себе добрую славу.

Сын его Шмуэл вместе с моей сестрой немедленно выехали в Бонн, чтобы вступить во владение завещанным имуществом. В Бонне Шмуэл преуспевал в делах и приобрел много друзей. После смерти отца он был избран парнасом боннской еврейской общины.

Спустя несколько лет вспыхнула война между королем Франции и кайзером. Французы двинулись на Бонн и заняли его. Дом Лейба Боннского, доставшийся ему в наследство от отца, подобно всем остальным домам, был разграблен и сожжен. Лейб потерял все, что имел, и, будучи не в состоянии продержаться самостоятельно, приехал к родственникам в Гамбург. Много можно написать о том, как он снова встал на ноги, как затем его опять постигла неудача, и он впал в нужду. Поистине он был благочестивым и богобоязненным человеком. Да поможет Г-сподь в час нужды ему и детям его, рожденным и воспитанным в богатстве и довольстве, вступившим в браки, которым, увы, не всегда сопутствовала удача, неблих! Как учит нас история царя Креза, никто не может назвать себя счастливым, до самого последнего часа своей жизни.

Теперь моя матушка переженила или выдала замуж всех своих детей, и все браки, к ее большой радости, оказались удачными, все дети были здоровы и пользовались большим уважением. Когда умер мой отец, матушке было около сорока четырех лет.

Хотя она могла бы вторично выйти замуж, и все претенденты на ее руку были очень богатыми людьми, добрая женщина предпочла оставаться верной памяти мужа и жила самостоятельно, мудро распорядившись оставшимися у нее небольшими средствами. Она жила в своем собственном маленьком домике вдвоем с экономкой, в мире и довольстве. Пусть Г-сподь вразумит каждую женщину, которой доведется потерять любимого мужа, последовать ее примеру.

Много можно написать о том, как мирно и спокойно жила моя добрая матушка, довольствуясь тем малым, что у нее было, сколько добра она делала при своих малых средствах, как терпеливо сносила все ниспосланные ей Г-сподом испытания. Да поможет ей Б-г и дальше вести такую жизнь, вплоть до прихода нашего Мессии!

Нельзя пересказать, как любили дорогую мою родительницу ее дети и внуки, – да позволит ей Б-г дожить до ста лет!

Пояс для свитка Торы. Германия, начало xvIIi века.

XI

Дочку Хану мы обручили с сыном моего свояка Авроома Гамельна Шмуэлом, – так пожелала моя покойная свекровь. Нравилось нам это или нет, но брак тот был заключен по воле Б-жией.

Открылась очередная Франкфуртская ярмарка, и муж вместе с Йохананом, Мендлом и Лейбом Госларом отправился во Франкфурт. Сразу же после закрытия Франкфуртской они выехали на другую ярмарку – Лейпцигскую.

Когда они добрались до Фульды, реб Йоханан заболел. Мой муж, Мендл и Лейб Гослар не хотели оставлять больного, но мужественный и добрый Йоханан не хотел и слышать о том, чтобы они задержались. Поэтому они продолжили свое путешествие, а у постели больного остался его сын Аарон. Спустя пять дней реб Йоханан умер. Не успели наши путники добраться до Лейпцига, как получили печальную весть. Можете себе представить, как они были поражены.

Вскоре после этого, уже в самом Лейпциге, заболел реб Мендл, сын ученого Михоэла Шпейера из Франкфурта, и через неделю тоже умер. Горе и смятение воцарились среди евреев. Мало того, что смерть похитила молодого и прекрасного юношу, которому не исполнилось и двадцати четырех лет, но и с похоронами возникли трудности. Его свекор Мойше бен Натан, тоже прибывший на ярмарку, не надеялся похоронить его на еврейском кладбище, по иудейскому обряду. Ибо в те дни евреи приезжали в Лейпциг с риском для жизни, и к ним относились очень неприязненно.

Немало намучившись, потратив немалые деньги, они, наконец, с помощью влиятельных людей получили разрешение увезти тело. Гроб был отвезен в Дессау, в 30 милях от Лейпцига, где была ближайшая еврейская община. Это обошлось им в тысячу с лишним талеров, но они благодарили Г-спода, что смогли вывезти тело из Лейпцига.

Известие об этих несчастьях быстро добралось до Гамбурга.

Тем временем заболели мой муж и Лейб Гослар. Тяжело больные они кое-как добрались до Хальберштадта. Мужа сопровождали Мойше Шнаутхан и Исохар Коэн.

Когда они прибыли в Хальберштадт, мужу было так плохо, что они потеряли всякую надежду довезти его живым. От имени мужа Исохар Коэн пишет мне письмо, дабы успокоить меня. В нем он сообщает, чтобы я не пугалась: он вне опасности. Исохар настоял на том, чтобы муж подписал этот текст.

Но что это была за подпись! В ней нельзя было разобрать ни одной буквы. Можете себе представить, в каком я была смятении и как испугались дети!

Это письмо я получила в первый день праздника Швуэс... За день до этого все мужчины вернулись с ярмарки домой. Не было только моего мужа. Даже не было письма от него! Тут же по возвращении мужчины пришли ко мне и просили не тревожиться – все будет хорошо! Но это меня не успокоило!

Можете себе представить, как мы провели этот праздник! В самый праздник я ничего не могла предпринять, но уже на следующий день рано утром я отправила сына Мордехая, Якова Поллака и Хаву в Хальберштадт узнать, жив ли еще мой муж. А сама я постилась, молилась – не упрекай меня, Г-сподь Б-г мой, – каялась в своих прегрешениях и старалась делать добрые дела.

Г-сподь сжалился над нами и укрепил моего мужа: ему стало лучше, и он позволил нанять экипаж. Айзик Киршхайн, бывший возле него во время болезни, дал постель, чтобы во время путешествия муж мог находиться в лежачем положении, и еще одну постель предоставил в распоряжение его спутников.

Они в карете по очереди сидели возле больного и заботились о нем. Вот таким образом муж вернулся домой, он был совершенно разбит и измучен.

Но мы возблагодарили Г-спода, что как говорится в Талмуде, «Он вернул его нам, а не могиле». Милостивый Г-сподь продлил его жизнь еще на шесть лет и позволил ему женить еще двух детей.

Свиток Торы. Германия, начало XVIII века.

XII

Но я позабыла рассказать о смерти своего доброго свекра. Он скончался за три года до того, как болезнь настигла моего мужа в Лейпциге.

Однажды муж получил письмо: «Твой отец болен». Он бросил все дела и поспешил в Ганновер. Там он оставался почти три недели.

Свекру было уже почти 80 лет, и он был очень слаб. Он решил, что после того, как еще раз повидает сына, сможет умереть спокойно. Ведь муж мой был его младшим ребенком, и он его особенно любил, потому что «он был сын старости его» .

Но, когда Хаим пробыл с ним три недели, а Г-сподь не удостоил прибрать его, свекор сказал моему мужу:

«Сын мой, я вызвал тебя, потому что хотел, чтоб ты был со мной в мой смертный час. Но ты занятой человек, и вот уже три недели как оставил дела. Ты исполнил свой долг. Я предаю себя в руки Г-спода, а ты поезжай с Б-гом домой, к семье».

Несмотря на все возражения моего мужа и вопреки его желанию свекор приказал ему ехать домой таким не терпящим возражений тоном, что тот не стал перечить. И всем другим детям, бывшим при нем, свекор тоже велел отправляться по домам.

Не успел муж прибыть в Гамбург, как произошло следующее.

Дочка моя Хана, которой было тогда лет одиннадцать, спала в своей кроватке, что стояла напротив моей кровати. Рано утром я встала и пошла в синагогу на утреннюю молитву. Тут Хана выбежала из своей комнаты вне себя от страха. Служанки стали спрашивать ее: «Что с тобой, Хана, что напугало тебя?» Она отвечала: «Я проснулась и хотела посмотреть, спит ли еще мамочка, но, Б-же мой, – вижу: в ее кровати лежит старик с длинной седой бородой. Я ужасно испугалась, спрыгнула с постели и бросилась вниз. Убегая, я оглянулась и увидела, что старик поднял голову и пристально на меня смотрит!»

Слуги еще не пришли в себя, когда я вернулась из синагоги. Я стала спрашивать их, что случилось, но они сочли за лучшее промолчать, чтобы меня не пугать.

Спустя два дня вернулся муж. Не прошло и недели после его возвращения, как было получено известие, что добрый реб Йосеф умер.

Трудно описать горе мужа. После того, как прошло семь дней траура, он пригласил десять знатоков Талмуда и выделил одну комнату в нашем доме для Б-гослужений. Дни и ночи он читал Тору в этой комнате. Целый год он носил траур и даже перестал ездить по делам, чтобы не пропустить ни одного кадиша.

Спустя двенадцать недель после смерти свекра в Везель на свадьбу своего сына Шмуэла приехал мой свояк Ицхок Гамельн. Оттуда он проехал в Ганновер, чтобы побывать на могиле отца. Другие братья поехали тоже и просили мужа, чтобы он сопровождал их. На следующий день после того как получил письма, он поднялся рано утром и выехал в Харбург в сопровождении девяти человек, чтобы иметь возможность ежедневно возносить молитвы (для чтения молитв необходим миньян – наличие 10 человек. – Прим. ред.). На протяжении всего пути он не пропустил ни одного кадиша, хотя это стоило ему немалых денег.

Прибыв в Ганновер, он прочел завещание отца. В каждой строке этого завещания отразились мудрость и благочестие покойного. Мужу рассказали, как умирал мой свекор – как настоящий мудрец: он умер «от поцелуя» (выражение, обычно употребляемое, чтобы описать смерть праведника – Прим. ред.).

Дети поделили наследство в строгом соответствии с последней волей свекра. Никаких недостойных претензий друг к другу высказано ими не было.

Восемь дней оставался муж в Ганновере, утешая мать в ее горе. Он просил ее переехать на жительство к нам в Гамбург, но добрая женщина не желала и слышать об этом: она не хотела оставлять могилу мужа!

Спустя два года в возрасте 82 лет она скончалась и была похоронена рядом с моим свекром. Другой такой благочестивой и доброй четы не было на свете! Да наградит Г-сподь нас за их достоинства! О, если бы и нам с мужем было суждено провести так свою старость, но Г-споду Б-гу было угодно решить иначе!

Украшения для свитка Торы. Германия, начало xviii века.

XIII

Спустя некоторое время муж оказался в Амстердаме. Там ему предложили выдать нашу дочь за Мойше Крумбаха, сына богача Авроома Крумбаха из Меца. Его просили поспешить с ответом, и поэтому лишь после того как ответил согласием, он смог сообщить мне, что сделал.

Договор о помолвке был заключен в Клеве с Элиасом Клевским (отцом моего зятя Кошмана), которого Авроом Крумбах уполномочил подписать за него контракт.

Еще до получения письма мужа, извещавшего меня, что дочь моя Эстер сговорена, я получила письма от нескольких лиц, предостерегавших меня от этого брака ввиду того, что у жениха куча недостатков. А тут как раз пришло письмо от мужа с извещением, что подписан договор о помолвке.

Можете себе представить, как мало радости доставило мне это известие, и в каком настроении я стала готовиться к свадьбе. Однако до возвращения мужа нельзя было ничего предпринять.

Через неделю муж вернулся домой, рассчитывая, что я встречу его с распростертыми объятьями и оба мы порадуемся предстоящему браку нашей дочери. Однако я встретила его с тяжелым сердцем, слова не шли с языка.

Муж сразу заметил, что я расстроена, но ни один из нас не хотел омрачать радость нашего воссоединения. Поэтому прошло несколько дней, прежде чем мы заговорили о предстоящей свадьбе.

Тем временем муж получил письмо от одного нашего доброго друга, сообщавшего ему, что он услышал о предстоящем браке и просит не предпринимать никаких решительных шагов, не посмотрев сначала на молодого человека.

Серьезно встревожившись, муж, наконец, сказал мне: «Глюкельхен, ты, должно быть, уже что-то слышала на этот счет? Ведь я не заметил у тебя радости». Тут я и показала ему все полученные мною письма. Муж очень испугался и погрузился в мрачное раздумье. Создавалось впечатление, что у молодого человека были все дефекты, какие только можно себе представить. Думали мы, думали, но не могли ничего придумать, ведь договор был уже подписан.

Тут я решилась написать фрау Яхет, матери жениха. Я все еще хорошо помню выражения, которые я употребила в этом письме. Вначале я передавала ей и ее семье дружеский привет от нас. Потом сообщала, что нами получены разные письма, в которых нас уведомляют, что сын ее имеет всяческие недостатки. Мы, конечно, уверены, что все это ложь, и поэтому просим ее прислать жениха согласно обычаю на пир по случаю помолвки, устраиваемый в доме невесты. А когда мы воочию убедимся, что, как мы и надеялись, в этом деле поработали лгуны и клеветники, мы будем приветствовать жениха с величайшей радостью и не пожалеем для него ни самых лучших подарков, ни почестей. Но если – упаси Б-же – окажется, что дело обстоит иначе, тогда я прошу ее не присылать к нам своего сына, ибо мы ни за что не станем так ужасно обманывать свое родное дитя. Если же она тем не менее решит прислать сына, рассчитывая, что в любом случае наша дружба и родство побудят нас, как это порой бывает, посмотреть сквозь пальцы на его недостатки, я прошу ее этого не делать. Если – упаси Б-же, – сведения о ее сыне окажутся соответствующими истине, каждый должен убедить себя, что все к лучшему, и я позволяю ей думать о моей дочери плохо, если это как-то утешит ее и так далее, в том же духе...

Можете себе представить, как уязвило это письмо превосходную фрау Яхет. Она не скрывала своего гнева и презрения. Она и без моей просьбы – писала она – собиралась отправить жениха с визитом к невесте, чтобы молодые познакомились. Но ввиду такого оборота дел, если мы желаем посмотреть на ее сына, то должны сами приехать в Мец или же послать туда человека, которому доверяем.

Обмен подобными неприятными письмами занял немало времени, а решение так и не было принято. Между тем из-за войны между французским королем и Рейхом ни мы не могли съездить к Крумбахам, ни они прислать к нам сына.

Я забыла упомянуть, что еще задолго до этого состоялась свадьба моего сына Натана с Мириам, дочерью покойного Эли Балина. На торжество приезжали мой зять Кошман Клеве и дочь Ципора. Мы оплатили все расходы, связанные с их поездкой, и, кроме того, осыпали их подарками. Приехали также Яков Ганновер с женой Зюсе и многие другие гости, так что свадьба получилась пышная и многолюдная.

В том же году мы понесли убытки в сумме более десяти тысяч рейхсталеров банко. Но хвала доброму Г-споду, который всегда щедро возмещал наши потери! Если бы Он только сохранил мне моего мужа, – венец головы моей – более счастливой супружеской четы не нашлось бы в целом свете! Но за мои тяжкие грехи и чтобы научить меня смиряться с Его волей, Всемогущий сулил мужу уйти в лучший мир, где он обрел жизнь вечную, а меня оставил на этой унылой земле. Молю Создателя, чтобы конец наш произошел согласно воле Его и да угодно будет Ему, чтобы мы оказались в раю.

Указка для чтения Торы. Германия, xviii век.

XIV

Когда муж вернулся из Ганновера, куда он ездил на могилу отца, оказалось, что я вновь беременна. Все время беременности он надеялся, что я рожу сына и можно будет назвать его именем покойного отца, – и, хвала Г-споду, у меня родился сын!

А теперь, дорогие дети, я расскажу вам правдивую историю, которая может послужить вам уроком.

Когда молодые женщины носят ребенка в своем чреве и при виде каких-либо фруктов или другой еды ощущают желание непременно съесть их, пусть это сделают немедленно, иначе – упаси Б-же – может возникнуть угроза их собственной жизни или опасность, что дитя родится с каким-то пороком – поверьте, я знаю, о чем говорю!

Раньше я всегда смеялась над рассказами, что та или иная женщина пострадала из-за невыполненного желания. Я не хотела этому верить, тем более не раз бывало у меня самой, что во время беременности, увидев на рынке всякие соблазнительные фрукты, все же проходила мимо, не покупая их, поскольку это было слишком дорого для меня, однако никакого вреда от этого не бывало!

Но, как говорится, раз на раз не приходится! Это я поняла, будучи беременна сыном Йосефом. Когда я была на девятом месяце, матери моей понадобилось пойти к юристу, который жил на Пфердемаркте. Она попросила меня с ней пойти. Путь был не близкий, и хотя подходил час вознести дневные молитвы (помнится, это было начало месяца Кислев) (ноябрь или декабрь), – мне не хотелось огорчать мать отказом. Итак, мы пошли в город вдвоем. Напротив дома, где жил этот юрист, находилась лавка, где продавалась германская мушмула (мушмула – род деревьев или кустарников семейства розоцветных; разводят ради съедобных плодов. – Прим. ред.). Я всегда любила ее и сказала маме: «На обратном пути надо обязательно купить мушмулу». Потом мы пошли к юристу и сделали там все, что от нас требовалось. Но когда мы закончили дела, уже наступили сумерки и, торопясь домой, совсем забыли о мушмуле. Вернувшись домой, я вспомнила о плодах, и мне стало досадно, что в спешке я забыла их купить. Однако думала я об этом не больше, чем обычно думаешь о том, чем хотелось бы полакомиться, но такой возможности нет.

Я легла спать в отличном настроении, но около полуночи начались схватки. Позвали акушерку, и я родила Йосефа. Мужу сразу об этом сообщили. Он был счастлив, что имя его отца может воскреснуть.

Однако женщины, бывшие при мне во время родов, о чем-то шептались. Я заметила их странное поведение и пожелала узнать, в чем дело. Они отмалчивались, но я настаивала. Наконец они сказали, что новорожденный покрыт с ног до головы какими-то коричневыми пятнами. Я велела принести ребенка, чтобы самой посмотреть, в чем дело. Тельце ребенка не только было покрыто пятнами, но поражала его странная неподвижность: он не шевелил ни рукой, ни ногой, как будто душенька его – упаси Б-же – расставалась с телом, не брал грудь и даже не открывал ротик. Муж, увидев это, пришел в отчаяние.

Все это случилось в среду ночью, а через неделю полагалось совершить обряд обрезания. Однако ребенок день ото дня слабел, и мы уж не надеялись, что он доживет до того дня. Наступила суббота, а в пятницу вечером мы отпраздновали Зохар (трапеза, проводимая в первую субботу после рождения мальчика. – Прим. ред.) . В состоянии ребенка улучшения не было.

Когда субботний день был на исходе и муж уже сказал молитвы, мама пришла со мной посидеть. Я сказала ей: «Позови “шабас гой” (нееврей, которого нанимают, чтобы выполнять по субботам работы, запрещенные для еврея. Я хочу ей дать одно поручение». «Что ты имеешь в виду?» – спросила мама. «Я все время думаю, – сказала я ей, – что могло послужить причиной коричневых пятен на теле младенца и почему он такой слабый. Может быть, дело в том, что мне хотелось поесть мушмулы, но я не выполнила своего желания. Именно в ту ночь я родила. Пусть “субботняя женщина” купит мне на несколько шилингов мушмулы. Я приложу ее к губам младенца – и кто знает, может быть Г-сподь смилостивится над нами, и с Его помощью ребенок поправится».

Мать рассердилась на меня и сказала: «Что за чушь! На улице непогода. Можно подумать, что небеса вот-вот обрушатся. Будь уверена, что прислуга не захочет и носа высунуть за дверь. К тому же все это глупости!»

Но я не отставала: «Мамочка, сделай это для меня, пошли эту женщину за мушмулой. Я заплачу ей столько, сколько потребует, лишь бы она принесла мушмулу. Иначе я не успокоюсь!»

Мать позвала «субботнюю женщину». Та согласилась пойти, но на дворе такая была непогода, что хороший хозяин собаку не выгнал бы на улицу. Мне казалось, что эта женщина никогда не вернется. Так всегда бывает, когда ждешь чего-то: каждая секунда превращается в час! Но в конце концов она вернулась и принесла мушмулу!

У мушмулы кислый вкус, и я знала, что это неподходящая еда для младенца. Все же я приказала няньке распеленать сына, положить его перед огнем и, размяв мушмулу, приложить мякоть к его ротику. Все смеялись над моей глупостью, но я настаивала, и няньке пришлось мое желание выполнить. Как только плод мушмулы коснулся губ младенца, он открыл ротик, как будто хотел его проглотить, и высосал мякоть одной мушмулы целиком. А до этого он вообще не открывал ротик, так что нельзя было влить даже каплю молока, не хотел брать и соску с сахарной водичкой.

После этого няня приложила ребенка к моей груди и – о чудо! – он начал сосать с такой жадностью, будто трехмесячный ребенок. С того момента начали пропадать пятна с его лица и тела, и только на боку осталось одно пятнышко величиной с зернышко чечевицы.

Когда наступил срок обрезания, ребенок был вполне здоров и хорошо сформирован. Слава Б-гу, он стал сыном Израиля в положенное время. После церемонии был пир, подобного которому в Гамбурге не вспомнят. Хотя муж только что потерял тысячу марок банко в результате банкротства сефарда Ицхака Ваза, радость по поводу рождения сына затмила все его огорчения.

Видите, дети мои дорогие, прихоти беременной женщины не просто глупость, и не всегда следует их отметать.

Во время следующей беременности я очень страдала. На седьмом месяце началась лихорадка – небывалая вещь для меня. Если температура повышалась утром, четыре часа меня бил озноб, потом четыре часа горела в жару, и еще четыре часа с меня градом лил пот, и это было хуже, чем жар или озноб! Я ничего не могла есть, хотя приносили самые соблазнительные кусочки. Однажды вечером муж попросил меня пройтись с ним вдоль городской стены, неподалеку от нашего дома, чтобы я подышала свежим воздухом и немного развлеклась. Он надеялся, что после прогулки у меня проснется аппетит. «Но у меня нет сил гулять», – отвечала я. Тогда он предложил повезти меня в кресле на колесиках. Так мы доехали до стены, где я посидела на травке.

Тем временем Тодрос, повар Мануэля Тейшейры, по приказу мужа приготовил обед, достойный самого короля. Когда все было готово, нас позвали домой. Муж думал, что я войду в дом, увижу накрытый стол, а на нем всякие вкусности, и я захочу есть. Но как только я вошла в дом, от одного запаха кушаний меня стало мутить, и я просила Б-га ради либо вынести все блюда, либо меня увести подальше.

Так, мучаясь целых два месяца, я очень ослабла и часто думала: Г-споди Б-же, когда наступят сроки, у меня не будет сил произвести на свет этого ребенка.

Но когда наступил мой срок, Г-сподь пришел ко мне на помощь, и я почти без усилий и мук произвела на свет очаровательного, хорошо сформированного ребенка. Однако и его мучила такая же лихорадка, что и меня. Мы приглашали врачей и знахарей, но все было бесполезно. Ребенок мучился 14 дней, а затем Г-сподь взял себе свое, а нам оставил наше – бездыханное тельце!

Потом у меня было еще два-три приступа лихорадки, но не прошло и месяца, как я поправилась, и силы ко мне вернулись.

После этого я родила еще дочку Гендельхен, а спустя два года – сына Шмуэла. Потом сына Мойше, потом дочку Фрейдхен и дочку Мириам. Две последних не помнят своего отца.

Что мне сказать о том, что происходило в промежутках? Каждые два года я рожала... Меня мучили горести и тревоги, как и всякую мать, в доме которой полно детей – Б-г с ними! – и я считала, что мое бремя тяжелее, чем у других, что никто столько не страдал из-за своих детей, как я. Бедная дурочка, я не понимала своего счастья, когда усаживала детей за стол и они были «как масличные ветви вокруг трапезы моей, как плодовитая лоза в доме моем»...

Сын Мордехай вырос. Это был красивый, хорошо воспитанный мальчик – награди его Г-сподь за уважение к матери и отцу. Его воспитание сказывалось во всем. Однажды он сопровождал отца в Лейпциг, и там муж мой заболел. У него были желудочные колики. Как заботливо Мордехай ухаживал за отцом! Он все ночи проводил у его постели, не пил, не ел, не спал. Конечно, и отец о нем заботился, но все же трудно было ожидать от столь юного мальчика такой нежной заботы, такого самопожертвования! Однако с Б-жьей помощью оба вернулись домой живы-здоровы!

Муж никогда не отличался крепким здоровьем, поэтому и спешил устроить браки своих детей, пока были силы о них позаботиться.

Поэтому и Мордехая обручили в раннем возрасте с дочерью хорошо известного парнаса Мойше бен Натана. Муж дал за сыном 2000 рейхсталеров, а Мойше бен Натан дал дочери в приданое 3000 рейхсталеров датскими кронами. Расходы по свадьбе составили более 300 рейхсталеров, но обе семьи разделили их поровну, а потом мы обязались в течение двух лет обеспечивать молодой чете стол и кров.

Но, увы, не прошло и шести месяцев, как Б-г отнял у нас моего доброго и благочестивого мужа, венец головы моей. В год от сотворения мира 5449 (1689) гнев Б-жий обрушился на нас, и мой любимый был вырван из моих объятий.

Хранилище Торы. Германия, начало XVIII века.

Я осталась вдовой с восемью детьми, да и четверо, которые были уже пристроены, еще нуждались в помощи и советах любимого отца.

Что сказать? За мои грехи, видно, пришлось мне потерять своего любимого мужа, а детям – отличного отца. И остались мы, как овцы без пастуха!

Я всегда надеялась, что умру первой, потому что при жизни мужа я вечно чем-то болела. Всякий раз, когда я, бывало, расхвораюсь, этот добрый человек говорил, что надеется не пережить меня. «Разве я смогу заменить детям тебя?» – говорил он и любил нас всем сердцем.

Без сомнения, видя его благочестие, Б-г взял его первым. Он умер в богатстве, почете, не дожив до худых дней. Удачно женив своих детей, он и сам пользовался всеобщим уважением. Про него с полным правом можно сказать, что он был счастливым человеком, ибо   умер счастливым.

Теперь, дети мои, вы знаете историю реб Хаима Гамельна, вашего дорогого покойного отца. Какое было бы счастье, если бы Г-сподь позволил нам пожить вместе и вместе повести всех наших детей под свадебный балдахин! Но за грехи мои Г-сподь счел меня недостойной этого!

И осталась я одинокая, и беды мои каждое утро обновлялись. Я расскажу об этом в пятой книжке, которая, увы, будет печальной, как скорбь по Сиону. Деньги и все добро, завещанное мне мужем, – ничто по сравнению с этой потерей!

Я заканчиваю четвертую книжку. Да обретем мы радость, как обрели печаль, – и ты, Г-сподь Единый, смилостивься над сиротками.

Конец моей четвертой книжки

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru