[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ МАРТ 2001 АДАР 5761 — 3 (107)

ГЛЮКЕЛЬ ФОН ГАМЕЛЬН:

РАССКАЗ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

Продолжение.

Начало в № 103 – 111.

Книжка четвертая

I

Тем временем подросла дочь моя Хана. Это был очаровательный ребенок. Позднее я, возможно, расскажу о ней подробней.

Примерно в те дни корабль, плывший из Ост-Индии с грузом неограненных алмазов, попал в руки Короля Датского и был приведен в Глюксштадт. У членов команды карманы были набиты драгоценными камнями, и евреи торопились поскорее скупить их по дешевке.

Двум евреям стало известно, что добрая часть драгоценных камней попала в руки некоего бюргера из Норвегии (по-моему, он был булочник). Негодяи задумали ограбить его и отправились за ним вслед. Наведя справки, они быстро выяснили, где проживает бюргер, завязали с ним знакомство и напросились ночевать. Очень быстро вычислив, где он прячет свои сокровища, ночью они изъяли алмазы из тайника, а на рассвете покинули дом, наняли на берегу шлюпку и уже считали, что счастливо завершили авантюру.

Но Всемогущий Г-сподь решил иначе. Проснувшись поутру, бюргер поинтересовался у слуги, что поделывают его гости. Тот отвечал: уехали чуть рассвело. Бюргер, естественно, денно и нощно только и думавший о сокровищах, кинулся к заветному сундуку и обнаружил, что там пусто! Он сразу же заподозрил гостей в подлой краже. Бросившись в порт, он стал спрашивать, не видел ли кто-нибудь двух евреев, нанявших шлюпку и вышедших в море. Да, сказали ему, шкипер такой-то час назад вышел с пассажирами в море. Не теряя времени, бюргер нанял лодку с четырьмя гребцами и пустился в преследование. Вскоре показался ялик с двумя ворами. Заметив преследование, они побросали все драгоценности в море. Бюргер вскорости нагнал их и невзирая на протесты заставил вернуться на берег. «Что вы делаете? Побойтесь Б-га, что вы делаете? – кричали они. – Мы – честные люди, и у нас не найдут ничего, что принадлежало бы вам, а мы, будьте уверены, сумеем отомстить за это оскорбление». Они полагали, что поскольку сокровища теперь на морском дне, ложь их не откроется.

Однако сказано в десяти заповедях: «Не укради». Поэтому Г-сподь, да благословенно Имя Его, не помог им. В порту евреев раздели и обыскали, но они продолжали утверждать, что непричастны к краже. Тогда их подвергли пытке и пытали до тех пор, пока они не сознались, что сделали и как.

Они все еще думали, что если их обыщут и ничего не найдут, то удастся выпутаться. Но, как я уже сказала, Б-г того не хотел. Обоих приговорили к повешению.

Один из воров, чтобы избежать смертной казни, немедленно принял христианство. Другой всегда был верующим. Сын благочестивых родителей, он происходил из Вендсбека. Не захотев становиться вероотступником, этот еврей предпочел смерть. Думаю, на преступление его соблазнил товарищ, человек, о котором за всю его жизнь никто не сказал хорошего слова. Тогда и был предопределен его злосчастный конец. Ради семьи его я не стану называть этого имени, в Гамбурге всем прекрасно известного из-за случившегося. Несомненно, Б-г принял его жизнь как жертву, призванную прославить имя Г-сподне, – ведь он мог остаться в живых, последовав примеру товарища. Вместо этого он послушался заповеди «Люби Б-га Всесильного всем сердцем твоим и всей душой» и смертью своей, должно быть, искупил совершенный грех.

Из этого следует: нельзя допускать, чтобы любовь к мирским благам сбивала нас с пути истинного. Ибо недостаточно служить Г-споду всей душой, надо любить Б-га всем существом, а это означает: все, чем владеешь, отдай Г-споду...

Разворот книги «Древняя притча».

Германия, XV век.

II

Вернусь, однако, к собственной истории. У меня родился сын Мордехай, да сделает Г-сподь последний день его жизни таким же счастливым, как первый!

В своей третьей книжке я упомянула, как мы надеялись на приход Искупителя. Тогда, уверовав в то, что Шабтай Цви и есть долгожданный Мессия, многие продавали свои дома, земли, другое имущество, дабы быть готовым к Освобождению. Среди них был и мой свекор. Он прислал нам на хранение два сундука, рассчитывая с ними отправиться в Святую Землю, когда там соберется весь Израиль. Убедившись, что надежды не сбылись, он переехал из Гамельна в Гильдесгейм, что всего в 25 милях от Гамельна, где была хорошая и благочестивая еврейская община.

Прошло некоторое время, и мой муж, очень любивший и почитавший своих родителей, сказал мне: «Глюкельхен, дорогая, давай съездим в Гильдесгейм навестить отца и мать. Ведь ты не видела их целых 12 лет». Я была не против, и мы, взяв горничную, слугу и троих из наших детей, отправились в Гильдесгейм.

Мордехай был еще грудным ребенком. Слугу нашего Самуила, красивого парня, мы прозвали «ловким Самом» в противоположность другому слуге, прозванному детьми «Сам неуклюжий».

Итак, мы прибыли в Гильдесгейм. Свекор со свекровью очень обрадовались нам, потому что мой муж был их младшеньким. В то время наши дела, слава Б-гу, шли хорошо, и мы привезли с собой то, что, были уверены, станет отличным подарком. Проведя там три счастливых недели, мы распростились и благополучно вернулись домой.

В день отъезда свекор вручил нам небольшой серебряный кубок стоимостью не более 20 рейхсталеров, но он был нам дорог, как если бы стоил сотню. В то время, следует вам знать, свекор мой был богачом: капитал его превышал 20 тысяч рейхсталеров, и все дети были уже женаты или замужем. Поездка обошлась нам больше чем в 150 талеров. Но мы были вполне довольны подарком стоимостью в 20 талеров в отличие от нынешних деток, которые стремятся выжать из родителей все, что можно... Все наши дети, остававшиеся дома, оказались в добром здравии.

Свекор еще некоторое время продолжал жить в Гильдесгейме. Но спустя 4–5 лет он подсчитал, что проживание там обошлось ему почти в 10 тысяч рейхсталеров, хотя жил он скромно и не позволял себе ничего лишнего. Вместе с женой он пришел к выводу, что нет смысла оставаться там, и они перебрались в дом моего богатого свояка Лефмана Беренса в Ганновере, где и прожили до самой смерти. Оба умерли в преклонном возрасте, пользуясь всеобщим уважением и любовью.

Титульная страница в честь коронации прусского короля Фридриха I.

Берлин,1701 год.

III

Между тем наша фирма процветала. Ципоре, моей старшей дочке, было уже почти 12 лет. Лейб Гамбургер, проживавший в Амстердаме, сын реба Амшеля, предложил выдать ее замуж за Кошмана, сына Элиаса Клеве, да благословенна будет память его (Элиас Клеве, известный также под именем Элия Клевский /Элия Гомперц, принадлежал к видной еврейской семье. Он основал большую банковскую контору в Эммерихе, а позднее банк – и магазин в Берлине. Он был финансовым советником Великого Курфюрста, банкиром голландского правительства и поставщиком для голландской армии. Сын его Кошман, женившийся на дочери Глюкель Ципоре, владел типографией и издательством в Амстердаме. Элиас умер в 1675 году. – Прим. ред.)

Муж имел обычай дважды в год ездить в Амстердам. Написав брачному посреднику, что приедет лично посмотреть, как обстоит дело, он выехал в Амстердам на полтора месяца раньше обычного. (Заключение браков через брачных посредников было обычным делом на германских и польских ярмарках.) – страна тогда вела войну, и Элиас Клеве, бросив свой клевский дом, перебрался с семьей в Амстердам.

Как только муж прибыл туда, по Гамбургу поползли слухи, что дело уже решено. Когда приходила почта, многие вскрывали полученные письма прямо на бирже и тут же читали их. Другие отказывались верить этим слухам, и на бирже было заключено много пари, ибо Элиас Клевский пользовался большим почетом и уважением среди сынов Израиля. О нем говорили, что он «стоит» не менее 100000 рейхсталеров, и это была правда. А муж мой был еще молод, состояние наше было небольшим; мы еще только начинали собирать капитал, а в доме было полным-полно детей. Но чего хочет Г-сподь Всесильный, то и происходит. Известно, что за 40 дней до рождения ребенка принимается решение на небесах: «Сыну такого-то и такой-то будет дана в жены дочь такого-то».

Итак, мой добрый муж заключил брачный договор с богачом Элиасом Клеве и записал за дочерью нашей приданое в 2200 рейхсталеров в голландских гульденах. Свадьба должна была состояться через полтора года в Клеве. Муж обязался также выделить 100 рейхсталеров на расходы, связанные со свадьбой.

Когда приблизился ее срок, я с младенцем, которого в ту пору кормила грудью, муж мой, сама невеста – моя дочь Ципора, раввин Меир (сейчас он раввин Фридберга), горничная и слуга «ловкий Сам» – короче говоря, целый свадебный поезд, отправились на свадьбу.

Мы выехали из Альтоны вместе с Мордехаем Коэном, Меиром Ильясом и Ароном Тодельхе морским путем. Слов нет, какое это было восхитительное путешествие! Наконец мы прибыли в Амстердам.

До свадьбы оставалось еще три недели, и мы поселились у вышеупомянутого Лейба Гамбургера. Это стоило нам свыше 12 дукатов в неделю, однако мы не жалели денег, потому что за время нашего пребывания в Амстердаме муж заключил много сделок, покрывших половину расходов на приданое.

За 14 дней до свадьбы, мы – а это 20 человек – с музыкой и танцами отправились в Клеве, где нас встретили с почетом и разместили в доме, похожем на королевский дворец. Обстановка во всех отношениях была великолепная. Целые дни мы не имели покоя, потому что то и дело приезжали роскошно разодетые дамы и господа, чтобы поглядеть на невесту. Надо сказать, дочь моя была бесподобно красива.

Начались приготовления к пышной свадьбе. В то время в Клеве находился принц Фридрих. Тогда был еще жив его старший брат, курфюрст Карл, а принцу Фридриху было лет 13. Вскоре Карл умер, и курфюрстом стал сам Фридрих. (После смерти старшего брата в 1674 году принц Фридрих стал курфюрстом Бранденбурга, а в 1701-м – первым королем Пруссии. – Прим. ред.).

Принц Нассауский Мориц и другие титулованные персоны тоже оказались тогда в Клеве и изъявили желание присутствовать на свадьбе. Естественно, Элиас Клеве, отец жениха, сделал все, чтобы встретить высоких гостей с почетом. В день свадьбы сразу же после свадебного обряда был накрыт стол со всякими роскошными сладостями, лучшими импортными винами и фруктами. Можете себе представить всеобщую суету и волнение. Элиас Клеве и его родные сами прислуживали знатным гостям. Даже некогда было доставить и проверить по счету свадебные подарки и приданое, как это делается обычно. Свой свадебный подарок – деньги, что давали за дочерью в приданое, – мы зашили в мешочек и запечатали его восковой печатью. Элиас Клеве сделал то же самое, чтобы после свадьбы мы могли проверить сумму.

Когда жениха и невесту повели под свадебный балдахин, оказалось, что в суете забыли написать брачный контракт. Что было делать? Знать уже собралась, и все хотели скорее посмотреть свадебную церемонию. Тогда раввин Меир решил, что следует назначить доверенного человека, который сразу же после венчания напишет брачный контракт. Затем он прочел по книге брачные обеты, и дети были обвенчаны!

После церемонии все видные гости были приглашены в огромную гостиную Элиаса Клеве, где стены были обиты кожей, тисненой золотом. Там уже стоял огромный стол со всякими деликатесами, которыми не побрезговал бы и король. Компанию угощали согласно рангу каждого.

Моему сыну Мордехаю было тогда лет пять. Во всем мире не было никого красивей! Мы нарядили ребенка в парадный костюмчик. Все знатные господа ласкали его и в особенности принц – буквально не выпускал его ручонки.

Когда почетные гости отведали фруктов, пирожных и отдали должное вину, посуду убрали, и стол был вынесен. Тут в гостиной появились актеры в масках, которые, раскланявшись, принялись показывать свое искусство. Представление завершилось подлинно великолепным «Танцем смерти».

На свадьбе присутствовали и несколько видных сефардов, в том числе некий Мокатта, ювелир, у которого были красивые маленькие золотые часики с бриллиантами. Они стоили не менее 500 рейхсталеров. Элиас Клеве хотел приобрести эти часики у Мокатты, чтобы подарить их принцу. Однако добрый друг, стоявший рядом с ним, сказал ему: «Чего ради? Стоит ли делать молодому принцу такой дорогой подарок? Если бы он уже был курфюрстом, тогда я понял бы и одобрил ваше намерение». Но, стоит заметить, курфюрст вскоре умер, и наш молодой принц стал его преемником. Сейчас он сам курфюрст, и всякий раз после того случая при встрече со своим благоразумным другом Элиас Клеве не мог его не упрекать. Ведь правда: если бы Элиас Клеве в свое время подарил молодому принцу эти часики, тот всегда помнил бы об этом, потому что знатные господа таких вещей никогда не забывают. Ну, что прошло, то прошло, и нечего теперь вздыхать!

Как бы то ни было, молодой принц и принц Мориц, и все благородные и знатные гости распрощались, будучи очень довольными. Никогда ни одному еврею не была оказана такая честь, и свадьба закончилась очень хорошо.

Бокалы для жениха и невесты.

Германия, конец XVII века.

IV

После свадьбы я съездила в Эммерих (неподалеку от Клеве) на могилку моей сестры Гендель. Одному Б-гу известно, как я горевала, когда она умерла. До сих пор больно, когда подумаю, что такая молодая, такая красивая женщина лежит в земле. Ей не было и 25 лет, когда она умерла. Но что пользы предаваться скорби? Мы должны быть покорны воле Б-жьей. После Генделе остались сын и дочь. Сын вырос – это был приятный молодой человек, большой знаток Талмуда, но, увы, он умер молодым, еще неженатым. Все оплакивали его, и родные, и чужие.

На следующий день после свадьбы мы в отличном настроении отправились домой. Мы поехали через Амстердам между Вефилем и между Гаем, чтобы вернуться тем же путем, ибо в Писании сказано: «И он поехал по тем же местам, где когда-то был его шатер». Итак, мы вернулись в Амстердам, где пробыли около двух недель, там муж заключил несколько выгодных сделок.

Затем мы отплыли в Дельфцил. Чтобы попасть туда, надо пересечь озеро Долларт, где всегда дуют ветры и бывает такая качка, что и самые крепкие, если только они не привыкли путешествовать морем, страдают морской болезнью.

Поднявшись на борт судна, мы разместили слуг с детьми в большой каюте, просторной, как зала, а для себя наняли у шкипера маленькую каюту, где можно было остаться одним. В двери этой каюты имелось окошечко, которое можно было открывать, когда захочешь. Оно позволяло заглядывать в большую каюту и передавать туда и обратно все, что надо.

В нашей маленькой каюте было две койки. Муж сказал мне: «Глюкельхен, устраивайся, я тебя укрою, и тебе будет тепло и уютно. Лежи неподвижно, тогда не почувствуешь морской болезни». Мне никогда не приходилось переправляться через Долларт, но муж не раз ездил в Амстердам морским путем и знал, как надо себя вести.

Я все сделала, как он велел, и лежала не шевелясь. Погода была плохая, и всех на борту – простите за выражение – рвало. Не знаю ничего хуже морской болезни. Уверена, что смертные муки не могут быть хуже. Однако пока я лежала неподвижно, я особенно не страдала.

Но горничная, вместе с моим ребеночком находившаяся в соседней большой каюте, очень плохо переносила качку и не могла поднять руки. Младенцу тоже, без сомнения, было не лучше: он залился плачем. Горничная была не в состоянии пошевелиться и предоставила ребенка самому себе. Как всякая мать, беспокоясь о своем чаде, я не могла оставаться равнодушной к его крикам. Поэтому я встала и, втащив малыша через окошко к себе в каюту, приложила его к груди.

Б-же, как мне сделалось плохо – будто вот-вот умру! Я уже думала, что пришел конец, и начала исповедоваться в грехах, читая молитву, заученную наизусть. Муж продолжал спокойно лежать на своей койке, хорошо зная, что морская болезнь не смертельна и стоит ступить на твердую землю, как она пройдет. Услышав мою исповедь и молитву, он начал смеяться. Мне подумалось: «Вот я на пороге смерти, а мой муж лежит, и ему смешно». Однако, хотя я была очень рассержена, ссориться было не время. Кроме того, для этого не было сил. Пришлось лежать, переживая страшные муки, до тех пор пока через полчаса мы не добрались до берега и не сошли с корабля. Хвала Г-споду: морская болезнь тут же прекратилась!

Мы высадились в Дельфциле уже в темноте. Было слишком поздно искать гостиницу или хотя бы какой-то еврейский дом для приюта. Между тем буря не унималась, и мы опасались, что придется на улице провести всю ночь. В дороге мы не ели ни крошки и совсем ослабли, а между тем на следующий день начинался предновогодний пост. Поэтому перспектива провести ночь на улице и к тому же без ужина нам совсем не улыбалась.

Однако вскоре муж разыскал дом еврея, брат которого был женат на дочери Хаима Фюрста из Гамбурга, и попросил приютить нашу семью на одну ночь. Глава дома тут же ответил: «Ради Б-га, входите! Мой дом – ваш дом. Я могу устроить вас, но не обессудьте: накормить не смогу – уже поздно, а жена уехала в Эмден».

Муж был рад уже и тому, что будет крыша над головой, и немедленно нас пристроил. Кое-какие нашедшиеся припасы мы отдали детям. Что касается меня, я возблагодарила Г-спода, что для меня нашлась постель: в тот момент она казалась нужней, чем ужин!

Свадебный сервиз.

Голландия, XVII век.

V

Рано утром на следующий день мы отправились в Эмден, где остановились у Авроома Штадтхагена – отец его, Моисей Крамер из Штадтхагена, приходился дядей моему мужу. В Эмдене мы провели первые праздничные дни, и пребывание там было столь приятным, что мы позабыли мучительный переезд через Долларт.

У Авроома Штадтхагена было золотое сердце. Он оказал нам самый лучший прием. За столом у него кормилось шесть бедняков, присланных общиной. Их угощали той же едой, что и нас, – такого я больше не видела нигде, хотя мне приходилось бывать за столом у очень богатых.

После праздника мы выехали из Эмдена, рассчитывая приехать домой ко Дню Искупления. Рано утром мы прибыли в Витмунд, где взяли билеты до Гамбурга. Добраться до Вандеруга, куда пароходы заходят, чтобы уплатить таможенный сбор, взять на борт запас продовольствия и пополнить запасы топлива, можно за полдня. В Вандеруге местные власти поинтересовались, куда мы держим путь. Муж ответил: «Мы направляемся в Гамбург». На что нам сказали: «Предупреждаем, вряд ли вы доберетесь до Гамбурга на этом судне: в море полным-полно пиратов, они грабят всех подряд».

За билеты было уже уплачено 10 талеров, и День Искупления приближался. Тем не менее мы отказались от мысли отправляться морским путем и вернулись в Витмунд. Там мы приняли приглашение Брайнле, двоюродной сестры мужа, провести святой день у нее.

Мы посоветовались с Брайнле, как быть: из-за пиратов морской путь исключался, на суше же бесчинствовала солдатня. Поэтому мы решили посоветоваться с местными жителями.

Вдова Брайнле родом из Гамбурга была дочерью Лейба Альтонского. Это была мудрая и благочестивая женщина, к тому же близкая родственница мужа и наш добрый друг. Она сделала все, чтобы помочь нам.

Было решено: сразу же после святых дней мы отправимся домой сухопутным путем. Тем временем мужу следует съездить в Аурих и получить пропуск от генерала Будица, который, как нам сказали, служил при разных герцогах и монархах. Этот человек всюду пользовался большим уважением, и, если он выдаст пропуск, нас нигде не остановят. Для перестраховки Меир Аурих брался уговорить генерала Будица выделить для нашей охраны крепкого солдата. За день до Йом Кипура муж выехал в Аурих и возвратился как раз к последнему ужину перед постом. Он добился всего, чего хотелось, и даже привез капрала, смелого и честного человека, которому было поручено проводить нас до Гамбурга.

Как только миновал День Искупления, мы наняли карету до Ольденбурга. Это обошлось почти в такую же сумму, как если бы мы приобрели в собственность и карету, и лошадей. Кучера так боялись за себя и экипаж, что меньшая сумма, на их взгляд, не стоила риска. Можете себе представить, как был обеспокоен мой муж и как все мы нервничали. Мне пришлось снять хороший дорожный костюм и напялить какие-то обноски.

Сопровождавший нас раввин Меир сказал мужу: «Добрый реб Хаим, почему у вас такое плохое настроение и зачем вы заставили жену надеть это безобразное платье?» На что муж ответил: «Б-гу известно, что не за себя боюсь я и не за свои деньги! Я боюсь за наших женщин – жену и горничную». «Незачем бояться за них, – сказал раввин Меир. – И вы обманываетесь насчет своей жены. Ей совсем не нужно напяливать эту ужасную одежду – никто и так пальцем ее не тронет!» Муж страшно обиделся на реб Меира за то, что тот вздумал острить в тот момент, когда он от страха за нас был вне себя.

К полуночи мы выехали из Витмунда. Какую-то часть пути нас провожали Брайнле и добрые люди с ней, не скупившиеся на благословения. До Ольденбурга мы добрались вполне благополучно.

Нужно ли описывать все, происходившее в Бремерфорде и на протяжении всего пути? Ограничусь тем, что скажу: с Б-жьей помощью, под защитой верного капрала и с надежным пропуском мы приближались к конечной цели путешествия.

Добравшись до Ольденбурга, мы обнаружили, что весь город занят солдатами. Кучер, нанятый в Витмунде, ни за какие деньги в мире не соглашался везти нас дальше. Пришлось мужу бегать по всему городу в поисках другой кареты. Наконец в деревеньке в десяти милях от Ольденбурга он нанял экипаж за очень высокую цену. Мы отправились в эту деревню и благополучно прибыли туда к вечеру.

Вечером мы сидели у огня, а наш хозяин и другие жители деревеньки собрались вокруг, разговаривая о том, о сем, и покуривая табак. Один из крестьян заговорил о герцоге Ганноверском. «Мой господин, – сказал он, – тоже отправил 12 тысяч солдат в Голландию». Услышав это, муж возрадовался, что сейчас находится в Ганноверской земле, потому что герцоги Люнебургские умеют поддерживать порядок в своих владениях. Там солдат не смеет не то что украсть курицу, а даже перышко выдернуть из ее хвоста.

Муж тут же спросил, далеко ли до Ганновера. «Сорок миль», – отвечал ему крестьянин. Сообща они подсчитали, что если мы пустимся назавтра в путь, то успеем добраться до Ганновера еще до праздника Кущей. Муж тут же нанял экипаж, и на следующий день к вечеру мы продолжили путь. Муж радовался, что сможет провести святые дни с дорогими родителями и тем выполнить заповедь «Чти отца твоего и мать твою». Наконец, после всех тревог и тягот путешествия мы благополучно прибыли в Ганновер.

У городских ворот нас встречал мой свекор. Он стоял, как ангел, как сам пророк Илья, с посохом в руке, старик с румяными щеками и седой длинной – чуть ли не по пояс – бородой. Если бы какой-нибудь художник задался целью написать портрет красивого старого человека, не нашлось бы лучшей модели. Как забились наши сердца при виде его, как радостно мы провели первый день праздника!

Однако еще до конца праздника (не в Израиле праздник Кущей Суккос отмечается 8 дней) мы выехали в Гамбург. Свекор со свекровью очень просили нас побыть у них подольше, но наши обстоятельства этого не позволяли, и мы сумели объяснить им свои причины. Итак, мы тепло простились и расстались в наилучших отношениях. Увы, больше мне не пришлось их увидеть. Будь милостив ко мне, Г-споди, и дозволь мне быть рядом с ними в раю!

Хотя мы с удовольствием расстались бы с нашим капралом, хорошо вознаградив его за услуги, но он попросил взять его в Гамбург. Он так много слышал об этом городе, но никогда там не бывал. Учитывая все его услуги, порядочность и заботливость на протяжении путешествия, муж не счел возможным отказать, и мы взяли его с собой.

Прибыли мы за день до окончания праздника, и, слава Б-гу, нашли свою семью в добром здравии. Путешествие в оба конца стоило нам 400 с лишним рейхсталеров. Но мы не считались с расходами, потому что дела, слава Б-гу, шли хорошо. Г-сподь не лишил нас своего благоволения и до сего часа пребывает с нами.

Итак, после многих переживаний мы снова были в родном доме.

Свадебный камень.

В средневековье женихи в конце брачной церемонии  разбивали винный бокал, бросая его в стену.

В Германии этот обычай перешел в бросание бокала о специальный свадебный камень, который вставлялся в наружную стену.

Бинген, Германия, начало XVIII века.

VI

В городе Гельмсштадте, расположенном в 25 милях от Гильдесгейма, проживал некий реб Мойше. То был университетский город, и поэтому евреям жилось там неважно. Поэтому реб Мойше был выслан из Гельмсштадта, уехал в Померанию, и каким-то образом добился права проживать в Штетине.

Там он раздобыл охранные грамоты от влиятельных лиц, а также патент на чеканку монеты – во всем Штетине одному ему было дано право чеканить деньги. В патенте были оговорены вес монеты и ее покупная стоимость, а следить за чеканкой правительство назначило своего контролера.

Но Мойше Гельмсштадту не хватало собственных средств для такого масштабного предприятия. Он написал моему мужу и, приложив свои охранные грамоты, спрашивал, не возьмется ли тот обеспечивать монетный двор серебром, и если да, то он предлагает мужу войти в долю и получать часть монет и всех драгоценностей, приобретаемых или продаваемых монетным двором.

Штетин был крупным городом. Уже более ста лет в нем не жил ни один еврей, но много евреев бывало там проездом. Они приезжали, чтобы по низкой цене закупать жемчуг и драгоценные камни. Здесь же драгоценные камни можно было с выгодой продать.

Муж считал, что «дриттель» (монета достоинством в 1/3 талера) сулит немалую выгоду. За сто тысяч штетинских дриттелей охотно давали почти столько же, сколько за новые дриттели Люнебурга и Бранденбурга.

Поэтому муж написал реб Мойше, что если это серьезное предложение, то он готов стать его партнером.

Прежде чем обосноваться в Штетине, реб Мойше несколько лет жил в Берлине, где он многим задолжал. Но мы, увы, об этом ничего не знали. Правда, было известно, что больших средств у него нет, но мы учли, что обосновался он в крупном торговом центре, обзавелся отличными охранными грамотами, так что перед ним открывалось широкое поле деятельности – практически вся страна. Он и еще десяток таких, как он, смогли бы обеспечить себе богатство и видное положение. И лишь намного позже мы узнали о его долгах – к большому ущербу для нас, как вам станет ясно в дальнейшем.

Мы направили в Штетин сына Натана, которому в то время было лет 15, чтобы он, так сказать, присматривался к делу. После чего начали отгружать Мойше серебро в больших количествах, а он уже передавал это серебро на монетный двор. В обмен он присылал нам штетинский дриттель, который мы немедленно продавали на бирже.

Эти сделки приносили хорошую прибыль – порой два процента, порой чуть больше или чуть меньше, в зависимости от курса обмена. Мы также получили от Мойше несколько партий жемчуга – тоже прибыльного, и в общем были очень довольны.

Свадебная сцена у ашкеназов Амстердама.

XVIII век.

VII

За год до всего этого у меня родилась дочь Эсфирь.

Тогда же поступило несколько брачных предложений для сына Натана; в частности, предлагалось женить его на осиротевшей дочери богатого парнаса еврейской общины, доброй памяти Эли Балина. Одновременно поступило предложение женить его на дочери богача Самуила Опенгеймера, и этот брак чуть было не удался. Но, как может показаться, сам Г-сподь Б-г его не захотел. (Самуил Опенгеймер из Гейдельберга /1635? – 1705/ был первым евреем, получившим разрешение поселиться в Вене после высылки в 1670 году. Он стал главным поставщиком австрийских армий на французском и турецком фронтах. Свою прибыль от этого дела он использовал, чтобы стать придворным банкиром Леопольда Первого. Когда он умер, австрийская монархия осталась должна ему миллионы, которые, естественно, так и не были уплачены. Его влияние, как влияние и всех других придворных евреев, было огромно. – Прим. ред.)

Деньги, которые давали своим детям в приданое родители жениха и родители невесты, следовало отослать моему зятю Исааку Гамельну во Франкфурт. В соответствии с этой договоренностью мы депонировали у него драгоценностей на несколько тысяч рейхсталеров. Самуил Опенгеймер тоже прислал деньги, которые он давал в приданое за своей дочерью. Однако из-за зимы и наводнения доставка этих денег задержалась сверх условленного срока на 14 дней.

Интерьер синагоги.

Германия, конец XVII века.

Между тем брачный посредник настойчиво предлагал женить нашего сына на дочери Эли Балина. Муж сказал себе: «Нет никаких известий о том, что деньги, согласно договоренности, поступили во Франкфурт от моего брата Исаака. Выходит, богач Самуил Опенгеймер свое решение изменил. Если мы станем тянуть с решением о браке нашего сына с дочерью Эли Балина, то кругом окажемся в проигрыше».

Поэтому мы решили дать согласие. Мать сиротки, дочери Балина, обещала дать 4 тысячи рейхсталеров банко и взять на себя все расходы по свадьбе. Мы в свою очередь обязались дать за сыном Натаном 2400 рейхсталеров банко. На таких условиях и состоялась помолвка.

Прошло восемь дней, и от моего зятя Исаака пришло письмо: деньги прибыли, и мужу следует безотлагательно прислать разрешение на брак. Увы, было поздно!

Муж послал брату письмо с извинениями: поскольку после оговоренного срока прошло уже 14 дней, он-де думал, что Самуил Опенгеймер решил подыскать другого жениха дочери. Что же касается его самого, то, получив еще предложение, тоже понравившееся, он в этих неопределенных обстоятельствах счел возможным его принять. Напоследок он выражал надежду, что Самуил Опенгеймер найдет себе невестку, а своему сыну жену, которая придется по вкусу.

Б-же мой, какую бурю возмущения вызвало это письмо у моего свояка! Но что сделано, то сделано!

Кроме того, мы в общем-то были довольны своим решением – вполне приличный брак! Покойный Эли Балин был хорошим, справедливым человеком, пользовался большим уважением у евреев и у неевреев. На протяжении многих лет он был парнасом нашей общины. Четыре тысячи талеров банко тоже была немалая сумма!

Все хорошо, если бы Г-сподь дал молодой чете возможность опериться и подняться, как Самуилу Опенгеймеру, который, чем дольше живет, тем выше поднимется. Но великий и милосердный Г-сподь раздает дары и милости по своему усмотрению. Не ставя под сомнение мудрость Его, мы, смертные, должны благодарить Создателя за все, что Он ни пошлет нам.

После помолвки мы привезли нашего Натана домой, чтобы он приготовил невесте подарок. По этому случаю тоже был устроен большой пир. Все складывалось ко всеобщему удовольствию. Спустя две недели сын вернулся в Штетин.

Роспись потолка синагоги.

Германия, начало XVIII века.

Экстерьер синагоги.

Германия, XVIII век.

Самуил Опенгеймер.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru