[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ФЕВРАЛЬ 2001 ШВАТ 5761 — 2 (106)
«МАКС И ЕЛЕНА»
Лазарь Медовар
Повесть С. Визенталя впервые на русском языке (перевод В. Ляуэр. Нью-Йорк, 1999)
О Симоне Визентале, выдающемся общественном деятеле нашего времени, гуманисте, историке, писателе, прошедшем тяжелый путь от узника фашистских лагерей до почетного гражданина многих городов, почетного доктора многих университетов и академий, рассказал недавно И. Малах в очерке «Симон Визенталь – охотник за нацистами» («Лехаим» № 5 за 2000 год).
Несмотря на преклонный возраст С. Визенталь продолжает работу по розыску все еще скрывающихся нацистских преступников и преданию их суду.
«Макс и Елена» – первая книга писателя, изданная на русском языке, но не в России, а в США, в Нью-Йорке, где проживает и автор перевода – Валентина Ляуэр, любезно приславшая книгу в адрес журнала.
«Эта книга, – сообщается в аннотации, – впервые увидела свет в Германии в 1981 году под названием “Max und Helen”. В 1982 году книга была переведена на английский и вышла в США под названием “Max and Helen”. Теперь эта трагическая история – не только история любви, но и история нашего времени – предлагается вниманию читателя на русском языке».
Госпожа Ляуэр сообщает далее, что среди миллионов евреев, погибших в гетто, газовых камерах концлагерей, рвах Бабьего яра были родители ее покойного мужа, семья Ляуэр, убитая во львовском гетто.
«И книга эта – в память обо всех мученически погибших. Помните о них и Вы, читатель», – пишет она.
Редакция журнала «Лехаим» благодарит Валентину Ляуэр за присланную книгу.
Госпожа Ляуэр сообщает также, что господин Визенталь знаком с ее переводом и одобрил ее поступок.
Повествование ведется от лица автора, С. Визенталя, но представляет в основном диалоги между ним и главным героем – Максом. В этих диалогах раскрывается трагическая судьба двух любящих людей, Макса и его невесты Елены; в них также затрагиваются вопросы, актуальность которых вряд ли исчезнет в ближайшее время. Автор оказался сопричастным к судьбам Макса и Елены. В первый и единственный раз в своей жизни «охотник за нацистами» вынужден был отказаться от судебного преследования нацистского преступника и даже уничтожить уже собранные, обличающие его документы.
Обо всем этом ниже, в кратком изложении повести (диалоги героев сокращены автором статьи).
Повесть открывается словами: «Это правдивая история. Лишь имена некоторых ее героев и места событий изменены из соображений анонимности персонажей».
Поиск нацистских преступников вывел Визенталя и его помощников на след Вернера Шульце, бывшего коменданта одного из концлагерей, располагавшихся вдоль строящегося шоссе Львов–Киев. Строителями были заключенные евреи, в основном из местных жителей. Положение их в Залесье (так назывался лагерь) было катастрофическим – большинство из них умирали, не выдержав и трех-четырех месяцев; только очень немногие выживали.
Когда кому-либо удавалось бежать, эсэсовцы по приказу коменданта Шульце расстреливали за беглеца десять, а иногда пятнадцать евреев. Поэтому заключенные постоянно следили друг за другом, так как побег одного из них ставил под удар и их жизни. Шульце лично издевался над заключенными, избивал и калечил их.
Продолжение поиска позволило обнаружить, что Шульце жив, здоров и живет вполне благополучно. В 1948 году он женился на дочери хозяина фабрики и стал заместителем директора. У него трое детей, собственная вилла, машина. За службу в войсках СС награжден медалью. Шульце – типичный нацистский преступник, но чтобы отдать его в руки правосудия необходимы были свидетели его лагерных преступлений. Найти же таких свидетелей представлялось практически невозможным, так как немцы перед отступлением и уходом из лагеря (это относилось ко всем лагерям) уничтожали всех заключенных и сжигали все документы.
Помог случай. Знакомая Визенталя вспомнила об одном докторе, приехавшем из Польши и жившем в Париже. Этим доктором оказался Макс, единственный уцелевший узник лагеря Залесье, которого удалось разыскать. Однако этот единственный свидетель, несмотря на все доводы помощников Визенталя категорически отказался давать показания против Шульце.
«Когда господин Визенталь услышит мою историю, – объяснил он, – он поймет меня. Я уверен в этом настолько, что решение о том, быть мне свидетелем в этом деле или нет, я отдаю в руки господина Визенталя».
Их встреча состоялась.
Рассказывает Макс. «В молодости я хотел стать доктором. Мой отец был торговцем и зарабатывал столько, что едва хватало на содержание меня, моих сестер и братьев. Он не мог платить за мое медицинское образование, но, не считаясь с финансовыми лишениями семьи, послал меня в среднюю школу изучать иностранные языки – в надежде, что это поможет мне в будущем стать доктором. В то время в Польше были многочисленные ограничения для евреев, желающих изучать медицину. Так что практически мои шансы стать доктором были равны нулю. А еще – моя любовь к Елене.
Мы учились в одной школе совместного обучения в Золочеве. Кроме нее в классе были и другие еврейские девушки, а также две польки и две украинки. Но Елена была красивее всех не только в классе, но и на нашей окраине. Настоящее имя ее было Хава, но лучшие подруги, польские девушки, прозвали ее Еленой. И это красивое имя так подходило ей, что вскоре все стали называть ее Еленой. Только ее мать и сестра Мириам продолжали называть Хавой. Елена была не только красива, но умна и впечатлительна. Одно меня огорчало: она – дочь богатых родителей, хотя никогда это не подчеркивала. Я предпочел бы, чтобы она была такой же бедной, как и я. Тогда никто не заподозрил бы меня в том, что я охочусь за ее приданым.
В те времена в таком маленьком городишке, как Золочев, молодой человек не мог просто начать ухаживать за девушкой. Обычаи были строгие. Без официальной помолвки ничего нельзя было сделать. Но я даже радовался этому, потому что имел серьезные намерения жениться на Елене, когда получу образование. Родителям Елены было ясно: моему отцу трудно будет заплатить за это. Однажды отец Елены заговорил со мной и предложил мне финансовую помощь. И хотя я был уверен, что он искренне хочет помочь мне, я обиделся и долго обходил их дом стороной».
После того как ему отказали в поступлении во Львовский и Варшавский университеты, Макс отправился в Париж к своему дяде. Там ему удалось продолжить учебу. Чтобы поскорее ее закончить, приходилось много заниматься, но письма Елене он писал почти ежедневно, экономя на еде, чтобы покупать марки. Все праздники и каникулы он проводил дома с Еленой. Макс продолжает:
«Так прошли три года, и вот отец Елены предложил нам пожениться в июле. Это был 1939 год. Я медлил с ответом, так как не хотел отступать от своего решения жениться, только когда смогу содержать Елену. Я был тогда гордым и очень упрямым. Любовь и гордость боролись во мне. К сожалению, гордость победила. И наша свадьба была отложена. Наверное, все сложилось бы иначе, если бы я слушал свое сердце, а не глупые предрассудки маленького местечка. Это разрушило наши жизни... И обрушилась беда! Пришла война! Гитлер разделил Польшу с русскими. Наш город стал советским. В то время я был в Золочеве на каникулах. О возвращении в Париж с Еленой или без нее не могло быть и речи».
Макс рассказал о тяжелых днях жизни при коммунистическом режиме, который установили местные и советские коммунисты.
Золочев был маленьким бедным городишком с населением примерно 12 тысяч человек, половину из которых составляли евреи.
Война в Европе продолжалась. Все больше и больше еврейских семей переходили польско-советскую границу, убегая от нацистов. Однако оказывались они на территории, «оккупированной Советами, и власти немедленно отсылали их назад. Некоторым все же удавалось оставаться, выдавая себя за местных жителей.
Рассказывает Макс: «Русская оккупация продолжалась двадцать один месяц. Елена работала в библиотеке, я – в госпитале. В это время Львовский медицинский институт возобновил занятия, но меня не приняли, так как я был сыном торговца, а не рабочего. Итак, мы остались в Золочеве...
22 июня 1941 года мы услышали по радио, что началась война между Германией и Россией. Первый немецкий самолет пролетел над нами в восточном направлении. Молодежь призывного возраста и особенно мы, евреи, сразу же записались в добровольцы. В военкоматах мы добивались разрешения бороться с немцами. Но нас не принимали.
Вскоре немцы стояли у ворот Львова, русские отступали, с ними было разрешено отступать лишь проверенным коммунистам и евреям. Мы с Еленой решили сами пробиваться на Восток. С небольшим багажом мы дошли до окраины Золочева, но нас задержали советские солдаты – у них был приказ никого не пропускать. И мы вынуждены были вернуться.
С немецкими частями в город пришли и украинские националисты, которым немцы обещали “самостийную республику”. Однако уже через несколько дней мечта националистов оказалась вдребезги разбитой – у немцев были совсем другие планы...»
Вымещая досаду за несостоявшуюся независимость Украины и стремясь угодить немцам, украинские полицаи организовывали еврейские погромы. Семьи Макса и Елены прятались в подвалах. В беднейшей части города было создано еврейское гетто. Но вскоре пришли СС и СД, и евреи оказались под «опекой» немецкой полиции. Рассказывает Макс:
«В июле 1941 года была проведена регистрация евреев и организован отдельный департамент труда. Все евреи от двенадцати до шестидесяти лет должны были работать. Те, кто не мог получить регистрационную карту или у кого в ней не было отметки о работе, были вывезены. И никто не знал куда.
До конца 1941 года только немногие евреи работали на строительстве шоссе. Большинство людей жили, как и мы, в гетто, их использовали на принудительных работах на фабриках. Меня направили на сортировку старой одежды и материалов. Работа считалась важной для войны и поэтому могла спасти от того, чтобы быть схваченным эсэсовцами. Я устроил Елену работать туда же. Нам казалось, что наши семьи и мы в безопасности. Но в конце марта 1942 года эсэсовцы всех неработающих погрузили в товарные вагоны и вывезли в неизвестном направлении. Среди них были и наши с Еленой семьи. Позднее мы узнали, что эшелон направили в Бельцы, где всех уничтожили. В гетто прибывали новые люди, они рассказывали о группах сопротивления в лесах. И хотя оружия у нас не было, мы мечтали каким-то образом присоединиться к ним. Но сестра Елены, Мириам, в детстве переболела менингитом, и с тех пор ее здоровье оставляло желать лучшего. Забрать ее в лес – значило убить. О том, чтобы оставить ее, не было даже и речи, мы с Еленой считали себя ответственными за нее.
Через департамент труда мы были направлены в лагерь Залесье на строительство шоссейной дороги.
Комендантом лагеря был немец Генрих Балке, который делал все, чтобы сохранить порядок и справедливость на определенном уровне. Нас не изнуряли перекличками, как это делалось в других лагерях. Заболевший мог остаться в бараке. Комендант регулярно инспектировал кухню и делал выговор повару, если пища была плохо приготовлена. Но, по-видимому, его взгляды не соответствовали занимаемой им должности, и его убрали с поста коменданта. На следующее утро новый комендант, а им стал Шульце, начал вводить новый порядок! Нас выстроили в пять рядов перед молодым эсэсовцем, который, опираясь на трость, пристально и недружелюбно рассматривал нас. Вдруг он пронзительно прокричал: “Время, когда вы поднимали свои ленивые задницы лишь тогда, когда вам хотелось, безвозвратно ушло! Подъем и выход на перекличку становятся обязательными! А маршировать вы будете, как солдаты, а не как свиньи! Понятно?!”
Комендант концлагеря.
С появлением Шульце в Залесье наступили перемены. Лагерь обнесли забором из колючей проволоки, поставили сторожевые вышки; лагерь должен был стать крепостью – и ни малейшей возможности побега! Шульце не доверял даже украинской полиции. Польская семья, жившая у околицы возле леса, была выселена, а ее дом стал частью лагеря. Шульце устроил там контору и квартиру для себя.
Любимым занятием Шульце была проверка бараков. Когда мы уходили на работу, Шульце обходил наши “хоромы”, записывая имена тех, кто по его мнению неаккуратно застелил кровать. Кроватью служили нары, сбитые из грубых досок. На них лежал тонкий слой соломы, накрытый одеялом. Над каждой кроватью была прибита дощечка с именем заключенного. Вечером несчастные “нарушители порядка” должны были являться к Шульце. Вернувшиеся – все без исключения – были сильно избиты. Не было дня, чтобы он не избил кого-то.
Однажды Шульце заметил, что голова заключенного, избитого им накануне, забинтована. “Кто перебинтовал тебе голову?” Заключенный кивнул в мою сторону. Шульце свирепо взглянул на меня: “Ты доктор?” “Нет, – ответил я, – просто студент, медик”. “Этого достаточно для паршивых жидов! Как я понимаю, ты можешь помогать и тем, у кого сломаны ноги. С этого момента я освобождаю тебя от работы на строительстве, – милостиво сказал он, – но обещаю, что у тебя не будет недостатка в работе!”»
Макс организовал нечто вроде «уголка скорой помощи» в дальнем углу барака. Шульце не препятствовал, так как это позволяло ему лучше выглядеть в глазах всяких инспекторов. «Недостатка в работе» у Макса действительно не было. Шульце был садист. Он испытывал удовольствие, избивая свои жертвы до полусмерти. Он наслаждался криками и мольбами о помощи. А после жертвы умирали от этих побоев несмотря на все усилия Макса спасти их.
Кумиром Шульце был Гитлер. Во время переклички он читал заключенным отрывки из речей «фюрера». Для тех, кто не понимал немецкий, один из заключенных должен был переводить.
Макс был свидетелем многих изуверств Шульце. Много раз он думал о том, что может убить изувера, сделав неожиданно соответствующий укол. Но что будет после этого, ему тоже было ясно: из Золочева немедленно прибудет гауптштурмфюрер и станет чинить расправу. Все заключенные лагеря заплатят своими жизнями за «драгоценную» кровь Шульце. «Я не мог подвергнуть такой опасности Елену и всех других», – говорил Макс Визенталю.
Но тот и без него хорошо знал это: «Макс, ты не должен оправдываться, особенно передо мной! Многие выжившие упрекали себя в этом так же, как ты. Я не знаю, помнишь ли ты показания на процессе Эйхмана. Прокурор Хауснер спрашивал свидетелей снова и снова, почему они не защищали себя. И каждый объяснял свою ситуацию так же, как ты сейчас. Защитить себя значило подвергнуть опасности жизнь других. Заключенные концентрационных лагерей, были ли они немцами, австрийцами, евреями или людьми других национальностей, почти не имели возможности защищаться.
Чтобы быть абсолютно уверенными в успехе своей политики геноцида в отношении евреев, нацисты не остановились лишь на пропаганде антисемитизма, они пошли дальше. Они жестоко преследовали людей, которые относились к нам по-человечески. Таких людей ждала смерть!»
Показания Макса были бы идеальными для суда. Визенталь хорошо понимал это. Он пишет: «Взволнованный воспоминаниями, он подавлял в себе вспышки гнева и описывал страшное свое прошлое так объективно! Без сомнения, это был бы замечательный свидетель, его восприняли бы в суде весьма серьезно. Даже Вернер Шульце не смог бы отрицать свою вину при предъявлении таких убедительных обвинений. Но в чем дело? Почему все-таки Макс не хочет быть свидетелем? Этого я пока не понимал...
Чтобы поддержать Макса, я рассказывал ему о других случаях, когда мне удалось найти преступников. Я говорил о трусости этих вчерашних “героев”, которые на суде отрицали все и клялись, что они ничего не знали о преступлениях, а всю вину сваливали на эсэсовцев, умерших много лет назад. Но ни один из бывших наци не испытывал ни раскаяния, ни угрызений совести. Все они, безусловно, сожалели о том, что свидетели их преступлений избежали смерти. Потом я заговорил о тех, кто выжил и кого трудно было уговорить дать показания несмотря на все мои старания. С ними я был очень терпеливым, так как вначале они вообще не хотели ничего рассказывать».
«Но бывают ситуации, из которых нет выхода, – возразил Макс. – Я связан по рукам и ногам и не вижу никакого выхода из этого положения. Абсолютно никакого! Жди и увидишь. Скоро ты все поймешь!»
Расправа над заключенными.
Макс продолжал свой рассказ: «Весна 1943 года принесла нам новые надежды. Немцы терпели поражение за поражением. Вечерами я, инженер-строитель Гершон и двое других заключенных собирались в моем уголке, обсуждали ситуацию, строили планы побега и готовились к нему. Был выбран довольно простой план побега, который, однако, не мог повредить ни Елене, ни другим заключенным.
Я должен был дать Шульце список медикаментов, совершенно необходимых мне как “лагерному доктору”, а Гершон должен был сделать такой же список необходимых для строительства инструментов и материалов. Все это было в Золочеве. Сопровождать нас должен был украинский полицейский, с которым удалось установить хорошие отношения и который знал город. Мы планировали предложить ему деньга, чтобы он сказал по возвращении, что в Золочеве эсэсовцы забрали нас несмотря на его протесты. Подобное случалось довольно часто. Когда эсэсовцам нужны были работники, они без разбору хватали людей на улице.
Самым тяжелым было объяснение с Еленой. Она наотрез отказалась оставить Мириам и бежать с нами. Но она настаивала на моем побеге: “Ты должен выжить, Макс! И я уверена, ты останешься в живых как свидетель всего этого кошмара! Пусть Б-г благословит тебя!” Накануне бегства нам удалось встретиться еще раз. Елена снова настаивала: “Макс, беги! Умоляю тебя в память о наших родителях! Пожалуйста, беги! Я требую этого!” Это были минуты нашего прощания.
План удался. На следующее утро упряжка лошадей от строительной фирмы доставила нас в Золочев. Загрузив бричку материалами и медикаментами, охранник громким голосом, чтобы его услышал возница, приказал нам сопровождать его в город, где он должен был сделать личные покупки для своего офицера. После возвращения он объяснил, что долго ждал, так как эсэсовцы забрали его евреев для какой-то срочной работы и пообещали, что приведут их назад.
Много позже я узнал от Елены, что когда поздно вечером охранник вернулся в Залесье, и Шульце увидел, что он один, он закричал и ударил его по лицу еще до того, как тот успел открыть рот. Но украинец так правдоподобно и убедительно представил “происшедшее”, что ему все поверили. Шульце целыми днями звонил в различные офисы, но, конечно, безрезультатно. В конце концов он оставил это».
«Транспорт», рисунок Визенталя, сделанный им в концлагере.
После долгих дней блуждания по лесу, в основном ночью, беглецы встретились, наконец, с русским партизанским отрядом. В его составе, насчитывающем около ста двадцати мужчин и женщин, были русские военнопленные, которым удалось бежать, и несколько евреев.
Беглецов приняли в отряд, дали оружие. Они участвовали в операциях по разрушению немецких коммуникаций.
После соединения с частями Советской Армии и выяснения, как он попал к партизанам, Макса направили на работу в госпиталь в Ростове-на-Дону, где он пробыл до конца войны. Чтобы вернуться в Польшу, Макс написал заявление в польское посольство в Москве. Ответ получить он не успел.
Возмущенный случаями антисемитизма, свидетелем которых он стал, он во всеуслышание заявил: «Гитлер умер, но дух его, кажется, будет жить в Советской России!»
На другой день он был арестован и приговорен к пяти годам лагерей и пяти годам ссылки за антисоветскую пропаганду. Лагерный срок Макс отбывал в Иркутске; условия и порядки в лагере, по его словам, напоминали ему Залесье.
После освобождения в 1953 году он остался работать врачом в качестве вольнонаемного в иркутской больнице.
Проходили годы ссылки. Все это время Макс писал в польское посольство, в горсовет Золочева, другие инстанции, пытаясь найти Елену. Ответов он не получал.
Настали новые времена. Пришел к власти Хрущев, был осужден культ личности Сталина, начали работать реабилитационные комиссии. Макс был полностью реабилитирован и с помощью польского посольства получил разрешение на репатриацию.
В октябре 1958 года он вернулся в Польшу, вернее в Польскую Народную Республику – таким было ее новое название.
Поиски и запросы о судьбах Елены и Мириам продолжались. Но приходили только лаконичные ответы: «Не зарегистрированы». Золочев Макс, конечно, посетил, но застал там лишь пепелища, заросшие сорняками. Немцы перед отступлением сожгли лагерь дотла, а евреев забрали с собой, но никто не знал куда.
Совершенно случайно Макс встретил в Кракове школьную одноклассницу. Она ничего не знала о Елене, но дала адрес другой одноклассницы, Ванды, которая жила в Посене. Рассказывает Макс:
«Я немедленно отправился в Посен. Вначале Ванда не узнала меня. Неудивительно – после всего, что я пережил! Я так волновался, так сгорал от нетерпения, что сразу же, без всяких предисловий выпалил: “Я ищу Елену!” И услышал в ответ слова, сказанные очень просто и спокойно: “Елена жива!” Ванда объяснила, что Елена живет в Западной Германии в Касселе, откуда Ванда получает от нее новогодние поздравительные открытки. Но точного обратного адреса Елена не сообщает. Я вернулся в Варшаву полный надежд. Елена жива! Я мог найти ее!
Летом я приобрел туристическую путевку в Югославию, но все, чем я интересовался, это контакты с туристами из Западной Германии или Австрии. Мне рекомендовали одного австрийца, который за валюту взял меня с собой, и мы с ним смогли перейти австрийскую границу. Я попросил политического убежища, и меня поместили в лагерь для беженцев, недалеко от Вены. Спустя четыре недели я получил паспорт, а также деньги на билет в Кассель, которые дал мне Джойнт, организация помощи евреям. Адрес Елены я получил в адресном бюро города. Такси доставило меня по адресу. Я стоял перед ее дверью! Наконец я решил позвонить.
Дверь открылась... Передо мной стоял молодой человек. Шульце! Из нашего лагеря! Я закрыл глаза. Открыл их снова – не было никакого сомнения: это был Шульце! Он смотрел на меня вопросительно. Я стоял, окаменев, не в силах вымолвить ни слова. И вдруг из комнаты донесся голос, который я знал так хорошо! “Марк! Если это продавец, скажи ему, что нам ничего не нужно!”
Я вдруг понял, что молодой человек не мог быть тем прежним Шульце. Он слишком молод! На вид ему было лет восемнадцать.
Я услышал шаги... В глазах моих потемнело... Передо мной стояла Елена... Она плакала, бесконечно повторяя: “Макс!.. Макс...” Опять и опять!
Итак, это было наше воссоединение! После стольких лет страданий, страха и мучений я надеялся, что это будет выглядеть иначе! Заикаясь, я повторял снова и снова: “Как хорошо, что ты жива! Как хорошо!” Это все, что я мог сказать...
Но кто же этот молодой человек? Кем он был? Сходство с Шульце могло означать только одно... Он сказал “мама”... Значит, это ее сын!
“Ты замужем?” – спросил я Елену. Она спокойно ответила: “Марк и я живем вдвоем, слишком одиноко как для молодого человека, так и...” Она вдруг умолкла на середине фразы. Марк понял, что ей трудно говорить в его присутствии и, немного смущенный, вышел из комнаты. Я поведал Елене о своих мытарствах; признался, что все эти годы не мог простить себе, что оставил ее, и как мне тяжело было жить с этими мыслями.
В ответ я услышал: “Макс, на самом деле ты никогда и не оставлял меня. Это было безжалостное время, это оно разлучило нас”».
Из рассказа Елены Макс узнал, как сложилась ее судьба после его исчезновения. Шульце стал изливать на Елену свою злобу, к тому же она нравилась ему.
Он заставил Елену переселиться в одну из комнат в его доме. Елена понимала, что это означает, и только мысль о сестре останавливала ее от самоубийства.
Шульце знал, что самое лучшее орудие воздействия на нее – это Мириам. Он изнасиловал Елену и вскоре освободил Мириам от работы на строительстве, направив на внутрилагерные работы. Теперь сестры виделись ежедневно. Что-то случилось и с самим Шульце: меньше стало избитых, он вел себя более цивилизованно... и жизнь для заключенных вдруг стала легче. Но для Елены это был ад. Она пыталась защищаться от домогательств Шульце, но бесполезно...
Его не останавливало даже то, что он мог быть осужден за сожительство с еврейкой и понести суровое наказание. Его эсэсовские судьи, наверное, не приняли бы оправдание, что он изнасиловал еврейку, когда был пьян. И у него не было алиби! Его спасло только то, что никто не решился донести на него.
Два месяца спустя Елена поняла, что беременна, и сказала об этом Шульце. Он бушевал, как сумасшедший. Она знала, что иногда он думал, не застрелить ли ее. За четыре дня до ликвидации лагеря он потребовал у Елены фотографию. Но у нее не было ни одной, кроме случайно сохранившейся на старом удостоверении личности. Шульце вырвал ее из документа и куда-то ушел. Позже он дал ей пропуск на имя польской крестьянки из села Кудринка.
За два дня до ликвидации лагеря Залесье Шульце посадил Елену в бричку, запряженную парой лошадей, и отвез в Золочев. Елена отказывалась ехать без Мириам, но Шульце грубо втолкнул ее в коляску. Сестрам даже не пришлось попрощаться! Из Золочева поезд доставил их во Львов, где Шульце посадил Елену в поезд, идущий в Краков. Она, едва понимая, что происходит, не сопротивлялась.
За колючей проволкой. Рисунок С. Визенталя.
В Кракове миссия Красного Креста, работавшая на вокзале, поместила ее в женский монастырь, где она вплоть до родов проработала уборщицей.
Елена понимала, что ее жизнь с ребенком превратится в ад. Она призналась, что в минуту отчаяния даже хотела убить его.
Она избегала евреев, так как они могли заподозрить неладное – ведь в то время почти не рождались еврейские дети. И она решила уехать из Польши и поселиться там, где никто ничего не будет знать о ней и о ее нежеланном ребенке.
Макс спросил Елену, знает ли Марк, кто был его отцом? Она побледнела и посмотрела на меня с отчаянием: «Он не должен знать, кто был его отцом! Иначе он убьет себя!» Елена призналась: чтобы уберечь Марка от страшной правды, она сочинила целую историю о его происхождении. Она сказала сыну, что отец его был евреем, что он погиб в конце войны с нацистами, когда бежал из концлагеря. Макс должен был признать, что Марк понравился ему, он был вежлив и предупредителен. Но когда он улыбался, то становился так похож на Шульце...
Елена пыталась убедить Макса, что Марк скоро уедет на учебу в Мюнхен и не будет нуждаться в ней, что она готова переехать куда угодно, только чтобы они с Максом были вместе. Напрасно. Макс считал, что до конца его дней ребенок Шульце будет напоминать ему отца – ненавистного омерзительного изверга!
Наконец он сказал Елене, что она должна и дальше жить без него, жить так, будто он умер.
«Я освободил ее, освободил навсегда! И заливаясь слезами, Елена разрешила мне уйти. Она осознала – нет больше надежды меня удержать!» – закончил Макс свой рассказ о посещении Елены. Теперь Визенталь знал причину, по которой Макс не может давать показания. Если Шульце будет привлечен к суду, жизни Елены и Марка будут разбиты. Юноша узнает, кто его отец в действительности. Шульце будет тянуть Елену в суд как свидетеля, как доказательство, что он спас жизнь еврейке. «Мои показания, – говорил Макс, – не оживят мертвых, которые на совести Шульце. Но это может погубить живых – Елену и Марка. Это парадокс! Но их право на спокойную жизнь зависит от преступников, подобных Шульце, и от того, дадим ли мы этим негодяям возможность жить на свободе. Можно представить себе, сколько грязи будет вылито на Елену прессой! Подонки общества будут наслаждаться ее несчастьем!»
Ответ Визенталя был следующим:
«Это будет первый случай, когда я позволю преступнику, против которого у меня есть такие веские доказательства, уйти безнаказанно от правосудия! Но я хотел бы услышать от самой Елены, что она не хочет, чтобы Шульце был осужден за его преступления». И Макс дал Визенталю адрес Елены.
Из рассказа С. Визенталя о посещении Елены.
Две недели спустя я стоял у порога ее квартиры. Молодой человек открыл мне дверь, и я был поражен его сходством с тем Шульце, которого я знал по фотографии. Но я был готов к этому. Юноша вежливо приветствовал меня и добавил: «Я очень счастлив встретиться с вами. Мы, евреи, уверены в необходимости вашей работы». Слова, прозвучавшие из уст Шульце: «Мы, евреи...» Трудно поверить!
Инстинктивно я засунул руку в карман пиджака, где лежали фотографии Шульце. Марк не должен их видеть никогда. В парне не было ничего еврейского, однако он чувствовал себя евреем. Он сообщил, что Елена вышла и скоро вернется.
Чтобы сократить время ожидания, я рассказал ему все, что знал о страданиях евреев из Касселя. Марк слушал меня очень внимательно. Мне было больно за него. Он хотел стать членом еврейского общества. И даже предложил мне помощь.
– Я должен сделать это в память о моем отце, боровшемся с нацистами и убитом ими. Что я могу сделать для него и для наших людей, господин Визенталь? Поручите мне какую-нибудь работу, хотя бы попробуйте меня! Я уверен, вы будете довольны мной.
Я поблагодарил его. Елена появилась в комнате бесшумно, мы даже не заметили, как она вошла. Она поздоровалась со мной, и я не смог удержаться от восклицания:
– Елена, вы выглядите так молодо! Никто не поверит, что у вас взрослый сын!
Она попросила Марка оставить нас наедине. Когда он вышел, я обратился к Елене:
– Я хочу просить... нет, я умоляю вас быть сильной и отважной. Я должен сообщить вам что-то, что потрясет и расстроит вас. Шульце жив.
Она пошатнулась, схватилась за спинку стула, чтобы не упасть.
– Что?.. – запинаясь, спросила она. – Скажите, где его найти? Я убью его! Час его смерти давно пробил.
– Нет, Елена! – умолял я. – Вы не должны этого делать, я не позволю! В мире есть только один человек, который значит что-либо для Марка – это вы! Ради него – не делайте ничего, о чем будете потом жалеть.
Я продолжал говорить, взывая к ее материнскому чувству, пока она в какой-то мере не успокоилась. Мы перешли на «ты». Она спросила:
– Может, ты хочешь спросить, почему я родила ребенка от преступника? Я часто сама себе задавала этот вопрос, когда подходило время родов. Но все во мне было против аборта. Ведь все случившееся не было виной маленького существа, растущего во мне. Конечно, я могла отдать ребенка в приют для сирот, но ведь это был мой ребенок! Я – его мать! Мальчик только внешне похож на Шульце. Вырос очень хороший человек – сострадающий, внимательный, деликатный, нежный и любящий. В нем нет ничего от его отца, ничего!
Елена продолжала:
– Марк убежден, что память о преступлениях нацистов должна жить. Больше того, он считает, что за зверства должно быть возмездие! Он настаивает, имея в виду евреев, что наши люди никогда не должны забывать об этом! По еврейскому закону он – еврей, так как его мать еврейка. Так почему он должен считать себя одним из тех? Как бы то ни было, он полностью отождествляет себя с еврейством.
– Ты, вероятно, хотел бы знать, – спросила она, – почему я приехала в Германию. Это произошло случайно. Я с ребенком покинула Польшу в 1948 году на нелегальном транспорте одной из организаций. Нас привезли в Германию и поместили в лагере для беженцев Форвалде, недалеко от Мюнхена. Я переводила документы беженцев с русского и польского на английский. Через некоторое время мне предложили работу переводчика в американском военном бюро в Ульме. После ликвидации бюро мне предложили работу в Касселе, и я переехала сюда. Я сдала несколько экзаменов на курсах русского языка и сейчас работаю как дипломированный переводчик. Материально у меня все в порядке.
Я перешел к главному.
– Елена, теперь все зависит от тебя, будет ли Шульце на свободе наслаждаться жизнью, которую он построил на лжи. Хочешь ли ты, чтобы он остался безнаказанным, или я сделаю все, чтобы воздать ему по справедливости.
Ответ и доводы Елены Были аналогичны высказанным ранее Максом:
– Я не могу дать показания против Шульце в суде. Тогда сразу станет ясно, что он – отец моего ребенка. Он даже может попытаться отобрать у меня Марка. И, конечно, он может выиграть суд! Для Марка это будет смертный приговор! Газеты поднимут большой шум, сделают сенсацию из этой истории. Я уже вижу заголовки в газетах: «Эсэсовец спасает жизнь еврейки!» Или еще лучше: «Еврейка разоблачена как немецкая проститутка!» Кто выиграет от этого? Правосудие?
Но справедливо ли, если в результате будет разбита безвинная жизнь моего мальчика?
Я не мог не согласиться с доводами Макса и Елены. Они были правы. И я сказал Елене то же, что и ранее Максу:
– Елена, Вернер Шульце – это единственный преступник, которому я позволю уйти от правосудия. Не беспокойся! Обещаю тебе, я не стану преследовать его!
Я достал досье Шульце из моего портфеля и стал рвать бумаги и фотографии. Елена помогала мне. Она сказала, что у нее есть еще одна просьба, но я ее опередил:
– Я напишу Максу, что решение принято – дело Шульце закончено и что главный свидетель – замечательная женщина!
Елена обняла меня, и я поцеловал ее. Позднее она проводила меня на вокзал.
Как-то Петр, мой ассистент, поинтересовался, что случилось с досье Шульце.
– Это безнадежное дело, – ответил я ему. И из предосторожности я вытащил учетную карточку Шульце из нашего архива и уничтожил ее.
В «Эпилоге» повести С. Визенталь пишет:
«Вернер Шульце мертв! Он мчался по обледенелому автобану недалеко от Аусбурга, его автомобиль потерял управление и врезался в грузовик. Шофер был легко ранен, а Шульце, сидевший рядом, скончался на месте. Сделав копии некрологов, я выслал их Елене и Максу без комментариев. От Макса пришло письмо с одним единственным словом: “Спасибо”. Елена написала, что она опять уверовала в Б-га и его справедливость.
Через три года после описанного события я на несколько дней приехал в Мюнхен, и был приглашен на выпускной вечер медицинского института. Марк был в числе выпускников, и Елена тоже была там. Я не мог узнать Марка, и Елена помогла мне: – Видишь ли ты молодого человека с бородой? Третий справа, с длинными волосами, рыжеватый блондин. Это Марк! Ох уж эта современная молодежная мода! Я, наверное, единственная мать в Германии, которая счастлива, что ее сын так выглядит!
Марк познакомил меня со своей невестой. Они все трое улетали в Торонто, где должна была быть свадьба. После свадьбы молодые останутся в Канаде, Елена вернется домой. Меня пригласили на торжественный ужин. Перед уходом я деликатно сказал Елене:
– Когда вернешься из Торонто, напиши ему! Немного! Всего несколько слов: “Макс, я теперь одна!..”».
Этими словами заканчивается повесть.
В том же упомянутом номере «Лехаим» помещено интервью с Д. Голдхагеном, автором книги «Добровольные гитлеровские палачи», изданной в ФРГ и Франции в 1997 году.
«Холокост может произойти при наличии государственного аппарата, который его организует», – говорит Голдхаген.
В лагере «Залесье», как и в тысячах подобных лагерей, такая организация была проведена путем простой смены коменданта. Балке, который сочувствовал заключенным и стремился сделать их жизнь более или менее сносной, именно за это был снят со своего поста и заменен изувером Шульце, хорошо понимавшим и свое предназначение, и свою безнаказанность. Надо полагать, что все коменданты концлагерей знали циркуляр вермахта от 12 декабря 1942 года: «Войска могут в этой войне применять без сожаления все средства против женщин и детей, если это ведет к успеху».
Казалось бы, если нацисты считали, что выполняют святую миссию, избавляя мир от евреев, то и на плаху они должны были идти с высоко поднятой головой как борцы за правое дело. Однако ничего подобного не происходило. Наоборот!
Визенталь не раз подчеркивает в книге, что, если бы Шульце предстал перед судом, он, как и тысячи других «Шульце», отрицал бы свою вину, ссылаясь на «выполнение приказа». Чтобы замести следы своих преступлений, они уничтожали свидетелей, документы и целые лагеря, предавали своих начальников и друг друга. Убедительные примеры трусости и подлости бывших «героев» приводят Визенталь, Голдхаген, Эренбург, многие другие авторы.
Фашизм изуродовал психологию немцев. Он угрожает и сегодня. Книга «Макс и Елена» – еще одно предупреждение против угрозы фашизма.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru