[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ФЕВРАЛЬ 2001 ШВАТ 5761 — 2 (106)
Прочитал в октябрьском номере «Лехаима» большой материал об И. Эренбурге и захотел поделиться воспоминаниями о своей переписке с писателем.
О том, что написал мне Илья Эренбург
В домашнем архиве разыскивал нужную бумагу. В одной из папок наткнулся на два письма в голубых конвертах и... пригласительный билет. Кончики пальцев похолодели, болью тяжких воспоминаний сжалось сердце: эти письма сыграли зловещую роль в моей судьбе.
Вспомнился октябрь 1959 года. Неожиданно почта принесла пригласительный билет в Дом ученых. Днепропетровское отделение Союза советских писателей Украины и правление Дома ученых приглашали на вечер, посвященный 100-летию со дня рождения выдающегося еврейского писателя Шолом-Алейхема. По решению ЮНЕСКО 1959 год был объявлен годом этого писателя.
Пригласительный билет удивил. И борьба с «космополитами», и «дело врачей», и другие антиеврейские акции были совсем недавно. И вдруг... На вечере должен был выступить писатель Федор Залата. Затем – лекция о жизни и творчестве Шолом-Алейхема, выступление талантливой актрисы русского драматического театра им. Горького, заслуженного деятеля искусств Украины А. Солнц...
Однако вечер не состоялся. Вопреки расклеенным афишам и разосланным пригласительным билетам. В дверях Дома ученых стоял его директор В.М. Соколов. Смущенно улыбаясь, он что-то лепетал о «технических причинах». Люди в недоумении уходили. Было это 21 октября. Как потом выяснилось, «техническими причинами» оказался запрет обкома партии. Якобы ни местная писательская организация, ни Дом ученых «не согласовали» с ним сие мероприятие. Такова версия.
Еще в юности я читал и перечитывал в русском переводе рассказы, повести и романы Шолом-Алейхема. Смеялся и плакал: похождения его героев были и смешны, и печальны. В скобках замечу: по своему воспитанию и литературным вкусам в те времена лично мне духовно были ближе Толстой и Чехов, нежели Шолом-Алейхем.
И все-таки... Я кипел возмущением и негодованием. Так бесцеремонно, неуважительно отнестись к памяти великого писателя!.. Я был молод и горяч. И по тем временам совершил безрассудный поступок. Написал взволнованное, гневное письмо на имя члена Всемирного Совета мира, писателя Ильи Григорьевича Эренбурга.
Отправил письмо и – пожалел. Но было уже поздно. Пришел ответ. Письмо в голубом конверте, адрес написан рукой писателя. Вот текст письма:
«Москва, 3 декабря 1959 г.
Уважаемый Эдуард Ефремович!
Ваши письмо я получил и чувства Ваши в отношении несостоявшегося вечера, посвященного Шолом-Алейхему, разделяю. Я считаю, что выдвинутые препятствия были актом произвольным и советую написать об этом в ЦК КПСС, в отдел литературы. Я согласен поддержать Вашу жалобу, тем более что эта юбилейная дата отмечалась в Москве.
Всего Вам доброго.
И. Эренбург».
Словно загипнотизированный этим письмом, совершаю еще один безрассудный по тем временам поступок, имевший для меня роковые последствия. По совету И. Эренбурга пишу письмо в ЦК КПСС.
Спустя неделю грянул гром. Из обкома партии пришла открытка. Мне надлежало явиться к заведующему отделом пропаганды и агитации Воробьеву. Поскольку я беспартийный, пришлось пройти долгую и унизительную процедуру оформления пропуска. Кордон милиционеров.
И вот я в кабинете Воробьева. На его столе подлинник моего письма в ЦК КПСС. Воробьев не один. Поодаль, у окна, сидит с независимым видом, положив ногу на ногу, худощавый мужчина средних лет с пронзительным темным взглядом. За все время моего пребывания в кабинете он не проронил ни слова. И не спускал с меня глаз, был как-то напряжен, очень внимательно вслушивался. Впоследствии из достоверного источника узнал: то был сотрудник КГБ.
С того памятного дня пинкертоны этого учреждения взяли меня «под колпак». Не хочется приводить подробности тягостного разговора с Воробьевым. Конечно, он обрушил на меня поток обвинений, упреков, угроз. Как я, историк, посмел, мол, через голову обкома обратиться в ЦК КПСС?! Только, мол, сионистам на руку мое письмо!.. И как я, педагог, могу учить и воспитывать молодежь после такого поступка!..
Я не захотел дальше слушать весь этот вздор. Встал, намереваясь покинуть кабинет. Не тут-то было. Мне властно приказали сесть. И объяснили: обком не покинуть, если пропуск не подписан... Пришлось еще долго молча слушать оскорбительные нравоучения.
И это не все. Я тогда работал преподавателем обществоведения в профессионально-техническом училище № 5. Расправились со мной оперативно, спустя всего несколько дней: меня уволили... по сокращению штата. Затем перестали печатать в местных газетах, лишили возможности читать лекции в обществе «Знание», долго не давали работу в школе.
Характерная деталь того беззаконного времени. Заведующий гороно А.А. Ковура, ныне покойный, глядя не на меня, а в стол, внятно и жестко заверил: пока он жив, учительской работы я не получу.
Я голодал. Сдал в комиссионку все, что мог. Кое-как жил случайными заработками. В конце концов бывший в те годы заведующий Амур-Нижнеднепровским районо Федор Кириллович Панченко – порядочный и интеллигентный человек, на свой страх и риск дал мне работу в одной из школ района.
Я стал ниже травы и тише воды. Негодовать, жаловаться не хотелось. Спустя несколько месяцев неожиданно получаю еще одно письмо:
«Москва, 6 мая 1960 г.
Уважаемый Эдуард Ефремович!
По поводу Вашего письма о несостоявшемся вечере в связи с юбилеем Шолом-Алейхема я беседовал с работником Центрального Комитета КПСС тов. Поликарповым Д.А. Он сказал мне, что выяснил обстоятельства этого дела и считает, что отмена вечера была неправильной: если даже юбилейный вечер по дате был назначен слишком поздно, его можно было провести как вечер памяти Шолом-Алейхема. Я счел полезным Вас осведомить об этом устном ответе на мой запрос товарища Поликарпова.
Желаю Вам всего доброго. И. Эренбург»
Каюсь: письмо это оставил без ответа. К стыду моему, струсил. Опасался снова потерять работу...
Эдуард Флинк, Днепропетровск
Уважаемая редакция!
С живейшим интересом прочла в № 1 «Лехаима» материал о Шафирове и его потомках, среди которых, как утверждает автор, и писатель Алексей Толстой. Если у него на самом деле есть еврейские корни, совершенно по-новому воспринимается такой рассказ о нем Фаины Раневской из ее «Дневника на клочках»:
«Последнюю встречу с ним не забуду. Он остановил меня на улице, на Малой Никитской. Я не сразу его узнала, догадалась – это Толстой. Щеки обвисли, он пожелтел, глаза были тоже не его. Он сказал: “Я вышел из машины, не могу быть в машине – там пахнет. И от меня пахнет, понюхайте...”.
Я сказала, что от него пахнет духами.
А он продолжал говорить: “Пахнет, пахнет, всюду пахнет”.
Машина стояла рядом, но он не хотел в нее садиться. Я предложила проводить его до дому. Взяла его под руку. По дороге он просил меня запомнить и сказать всем, что с фашистами нельзя жить на одной планете, что их надо поселить к термитам, чтоб термиты ими питались, или же чтобы фашисты питались термитами.
Его не надо было вводить в состав комиссии, которая изучала все злодеяния фашистов. Нельзя было...
Нельзя, нельзя было заставить его смотреть на то, чего нельзя вынести, после чего нельзя жить. Это зрелище убило его, прикончило».
К сожалению, ничего не знаю об участии А. Толстого в упомянутой комиссии. Если кому-то из читателей «Лехаима» это известно, поделитесь. Думаю, не только мне, но и другим все это будет весьма интересно.
С уважением, Циля Квиклис,
Запорожье
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru