[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2001 ТЕВЕС 5761 — 1 (105)

ГЛЮКЕЛЬ ФОН ГАМЕЛЬН:

РАССКАЗ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

Продолжение.

Начало в № 103 – 111.

Книга третья

Женский молитвенник. Германия, 1728 год.

I

Трудно поверить, какие странные вещи случаются с нами, бедными грешниками. Мне было около двадцати пяти лет. Добрый муж мой усердно трудился, занимаясь своим делом, я же, хотя была еще моложе, помогала ему, как могла. Не хочу хвастаться, но муж ни с кем не советовался кроме меня, и ничего не предпринимал, не обсудив со мной своих планов.

Случилось так, что некий молодой человек по имени Мордехай, работавший с моим зятем Лефманом в Ганновере, приехал в Гамбург и остановился у нас. Мордехай нам понравился, и мы договорились, что он будет нашим разъездным агентом.

Будучи родом из Польши, этот молодой человек отлично говорил по-польски, и поэтому мы послали его в Данциг, где, как выяснилось, можно было купить много речного жемчуга, а в то время на него был большой спрос у ювелиров. Мы дали Мордехаю аккредитив на несколько сот талеров и кучу наставлений, как покупать жемчуг. Если бы нашлась возможность не только купить, но и продать его в Данциге, мы заработали бы еще больше, но в то время скупкой жемчуга интересовались все, и мы не стали строить далеко идущие планы.

Итак, Мордехай отправился в Данциг, стал скупать жемчуг и отправлять его в Гамбург. Могу добавить, что покупал он выгодно и получил хорошую прибыль. Но ему не хотелось надолго задерживаться в Данциге, потому что был он уже в таком возрасте, когда следует обзавестись семьей. Вернувшись в Гамбург, он обручился с дочерью Натана Высокого. Свадьба должна была состояться через полгода.

Мужу хотелось, чтобы это время Мордехай поработал в Данциге. Но, видно, была на то воля Б-жья, он не хотел уезжать. «До свадьбы уже меньше шести месяцев, – отговаривался он. – Не успею уехать, как надо будет возвращаться. Я предпочел бы остаться в Германии, скупать вино». Муж сказал ему: «Что тебе взбрело в голову? Лично я не хочу иметь никаких дел с торговлей вином». «Что же, – отвечал Мордехай, – стану закупать вино на собственные деньги!»

И, как ни убеждал его муж, как ни сердился на него, даже науськал на Мордехая будущего тестя, чтобы отговорить его от этой злосчастной затеи, ничего не подействовало! Видно, этому доброму человеку суждено было уступить свое место другому. Потому что если бы Г-сподь его пощадил, никогда не разбогатели бы Иегуда Берлин и Исохар Коэн. Итак, поскольку муж отказался быть его партнером, Мордехай начал скупать вино на собственные деньги, и по этим делам отправился в Ганновер, имея при себе около 600 рейхсталеров. По прибытии он оставил деньги у моего зятя Лефмана и просил перевести их в те города, где он будет заключать сделки.

Затем он отправился из Ганновера в Гильдесгейм. Но не раскошелился на почтовых лошадей, поскольку был очень прижимистый, вернее, Б-г не дозволил ему этого. И он отправился пешком, благо Гильдесгейм находится всего в 15 милях от Ганновера.

Уже на подходе к Гильдесгейму ему встретился браконьер и пригрозил: «Гони деньги, жид, или я стреляю!» Мордехай засмеялся: Ганновер казался ему столь же безопасным, как Гамбург жителю Альтоны. Обычно дорога, связывающая Гильдесгейм с Ганновером, не бывает пустынной, но на этот раз, увы, не видать было ни прохожего, ни путешественника. Браконьер снова подступил: «Вонючий жид, что медлишь? Говори: да или нет!» С этими словами он взялся за ружье и выстрелил нашему Мордехаю в голову. Тот замертво упал на дорогу. Так этот честный и порядочный парень вместо свадебного пира нашел свою плачевную участь... Б-же мой, когда я думаю об этом, волосы встают дыбом. Ведь он был таким добрым, благочестивым, Б-гобоязненным юношей, и, даруй Г-сподь ему жизнь, достиг бы больших высот, да и мы бы от этого выиграли. Б-гу известно, как горевали мы с мужем!

Какое-то время Мордехай лежал на дороге в луже крови, и тут на него наткнулись люди, шедшие из Гильдесгейма. Они сразу же опознали его, ведь в округе он был хорошо известен, и взялись похоронить его. Нельзя передать скорбь всех, кто его знал, но бедному юноше было уже все равно! Так и погиб этот человек в расцвете сил!

Из Ганновера и Гильдесгейма нам присылали соболезнования, так как было известно, что мы совместно ведем дела, и люди думали, что при нем могли быть и наши деньги. Однако было у него с собой всего несколько рейхсталеров на текущие расходы.

Хотя в Ганновере и Гильдесгейме приняли меры, чтобы разыскать убийцу и покарать его по заслугам, все было бесполезно. Тот скрылся, и нигде его так и не нашли. Пусть Г-сподь накажет его за пролитую кровь, а душу Мордехая пусть упокоит наравне с праведниками и мучениками!

Так мы остались без разъездного агента. Но вскоре в Гамбург прибыл молодой Иегуда Берлин (Иегуда Берлин, известный также под именем Йост Либман, был финансовым агентом и придворным ювелиром Великого курфюрста, а позднее – его сына, курфюрста Фридриха III и короля Пруссии Фридриха I. В качестве «придворного еврея» он сделался преемником Израиля Аарона, на вдове которого женился. Пользовался большим влиянием при берлинском дво-ре и обладал многими привилегиями, включая право иметь собственную синагогу и право освобождать от уплаты подушного налога, взимавшегося только с евреев. Среди его потомков – композитор Мейербер, умер в 1701 году. – Прим. ред.) вместе с Якобом Обернкирхеном, брачным посредником, который сватал ему дочь Пинкуса Харбурга. Из сватовства, однако, ничего не вышло: видно, Б-г не хотел этого брака. Иегуда же остановился у нас, так как, будучи племянником моего свояка Лефмана, приходился родственником моему мужу. Он прожил у нас несколько недель и очень пришелся по душе. Иегуда старательно изучал Тору, имел деловую хватку и вообще производил впечатление умного парня. Поэтому муж сказал мне: «Глюкхен, как ты посмотришь, если договориться с этим юношей и отправить его в Данциг? По-моему, он подходит для такой работы». Я ответила: «И у меня была такая мысль! Ведь кого-то все равно придется приглашать». И мы поговорили с Иегудой на эту тему. Он сразу согласился и уже через неделю отправился в Данциг.

В Гамбург он перевез все свое состояние – янтарь на сумму 20 или 30 рейхсталеров – и поручил моему мужу его продать. Поглядите, дети мои дорогие, как, если Г-сподь того захочет, Он может сделать из малого большое: Иегуда Берлин почти без всякого начального капитала нажил большое состояние, став видным человеком.

Некоторое время он оставался в Данциге, получая хорошую прибыль и продолжая скупать речной жемчуг. Но он мог бы расширить сферу деятельности. В то время кредит в Гамбурге труднее было получить, чем сейчас. Что до нас, то мы, еще молодые люди, не были обременены богатством. Тем не менее мы посылали Берлину аккредитивы, а порой даже переводные векселя, так что у него всегда были свободные деньги. Года через два он вернулся в Гамбург, и мой муж, подведя итоги, выплатил ему долю в прибылях 800–900 рейхсталеров.

Тем временем у нас родилась дочь Мата, чудесный, красивый ребенок.

Портрет придворного еврея с кольцом. Германия, 1702 год.

II

Примерно тогда же начались разговоры о Шабтае Цви (лже-Мессии). Горе нам, грешным, чего мы только ни слышали и почти поверили... Когда вспоминаю, в каком порыве каялись и молодые, и старики, то не нахожу слов. Но это известно всему миру!

О, Г-сподь Всемогущий, в надежде на Твое сострадание к Израилю и прощение мы уподобились женщине в родовых схватках, надеющейся, что за страдания она будет вознаграждена рождением ребенка, но оказалось, все было напрасно – «мы слушали ветер». Так и по всему миру Твои дети раздирали одежды, раскаивались в грехах, молились и старались творить добро. На протяжении двух-трех лет Твой народ Израиль был как роженица, – увы, все впустую... Мало того, что мы оказались недостойны видеть ребенка, о котором мечтали, возлагая на него все наши надежды, в конце концов мы остались одни, брошенные на произвол судьбы. И все же, Г-сподь мой и Б-г, Твой народ Израиль не отчаивается, веря, что в милосердии Ты его искупишь. И хотя искупление откладывается, я верю и надеюсь, что оно придет, когда будет на то Твоя святая воля. Ты не забудешь народ свой, народ Израиля!

Теперь я вернусь к дальнейшей истории моей жизни.

Гравюра с изображением Шабтая Цви. 1669 год.

III

Пока я оправлялась от родов, поползли слухи, что в Гамбурге – защити нас, Г-сподь! – отмечены случаи чумы. Эпидемия росла, и болезнь поразила три-четыре еврейских семейства. Почти все они умерли, и дома их стояли в запустении. Наступило время тяжких страданий и опустошений.

Большинство евреев бежало в Альтону.

Залогов у нас было на несколько тысяч рейхсталеров. В числе заложенных вещей были и не особенно ценные вещи на сумму всего 20–30 талеров, были стоимостью до ста – ведь когда имеешь ссудную кассу, нельзя отказывать никому, сколько бы ни стоил залог, будь то 10 рейсхталеров или всего 5 шиллингов. Когда в городе стала свирепствовать чума, нас постоянно осаждали клиенты. Хотя мы понимали, что, возможно, они уже носят бациллы чумы, но были обязаны разговаривать, чтобы по крайней мере вернуть выкупаемую вещь. Если бы, спасаясь от чумы, мы бежали в Альтону, они последовали бы за нами по пятам! Поэтому мы решили, взяв детей, уехать в Гаммельн, где жил мой отец.

Сразу же после праздника Йом Кипур мы выехали из Гамбурга и за день до праздника Кущей прибыли в Ганновер, где остановились у моего свояка Авраама Гамельна. Поскольку приближался праздник, мы решили пробыть здесь Святую неделю.

При мне были дочь Ципора, тогда четырех лет, двухлетний сын Натан и дочка Мата, крошечный, двухмесячный младенец.

Свояк Лейб Ганновер предложил, чтобы первые дни праздника мы провели в его доме, где размещалась и синагога. На второй день утром, когда муж находился наверху, в синагоге, а я еще в спальне одевала Ципору, то заметила, натягивая на нее одежду, что она морщится от боли. Я спросила: «Что с тобой, дитя мое?». «Мамочка, – отвечала она, – у меня что-то болит под мышкой!» Посмотрев, я увидела болячку. У мужа тоже была такая, и цирюльник в Ганновере просто залепил ее пластырем. Поэтому я сказала няне, которую привезла с собой: «Пойди к моему мужу, он наверху в синагоге, и спроси, кто тот цирюльник и где он живет. А потом отведи к нему девочку и пусть он налепит ей пластырь!» Ничего дурного я не предчувствовала.

Девушка поднялась наверх, нашла мужа и поговорила с ним. (Следует заметить, что прежде чем попасть на мужскую половину синагоги, надо пройти через женскую.)

Когда няня прошла мужскую часть, мои золовки Ента, Сулька и Эстер, сидевшие среди женщин, остановили ее и спросили: «Что ты делала на мужской половине?». Девушка простодушно ответила: «У нашей Ципоры болячка под мышкой, и я спросила хозяина, у которого тоже такая была, какой цирюльник его лечил, чтобы отвести к нему ребенка».

Женщины сразу всполошились: не только потому, что слабо разбирались в таких делах, но и потому, что заподозрили, как бы мы не привезли с собой из Гамбурга заразу, – и сразу стали совещаться, что делать.

Случилось разговор их услышать чужой женщине, старухе, приехавшей из Польши. Она сказала: «Не пугайтесь, уверяю вас, это пустяк! Мне приходилось иметь дело с такими болячками много раз, и, если хотите, я схожу вниз, осмотрю ребенка и сообщу вам, есть опасность или нет». Женщины успокоились и попросили ее немедленно осмотреть девочку, чтобы – упаси Б-же – ничем не рисковать.

Я ничего обо всем этом не знала и, когда ко мне пришла добрая старушка и спросила: «Где тут маленькая девочка?», я удивилась: «Почему вы спрашиваете?» – «Почему? Я лекарша и хочу полечить вашего ребенка. Не бойтесь, я вылечу ее в два счета!» Ничего не подозревая, я привела дочь. Старуха как взглянула на нее, так и бросилась со всех ног прочь.

Взбежав по лестнице, она закричала во весь голос: «Прочь! Прочь! Спасайтесь, кто может! В вашем доме чума! Девочка, которая живет внизу, больна чумой!» Можете себе представить, какая паника началась среди женщин, как завизжали эти трусихи!

Мужчины, женщины – все, кто был погружен в молитву, со всех ног бросились из синагоги. Они схватили мою дочь и няню, вытолкали их за двери, и никто не посмел дать им приют. Нечего и говорить, в каком я была горе!

Я и плакала, и кричала. Я умоляла людей, ради всего святого, подумать, что они творят! «С ребенком ничего страшного, – уверяла я, – разве вы не видите, что девочка, слава Б-гу, здорова. Перед отъездом из Гамбурга у нее был гнойный прыщик на головке. Я помазала его мазью, а теперь такой же прыщик вскочил под мышкой. Смотрите, она ничуть не больна, поглядите: вот она играет на лужайке и с аппетитом ест булку с маслом».

Но тщетно! «Если до Его Высочества герцога дойдет, что в столице чума, горе нам!» – отвечали они. И та старуха сказала мне в лицо: она дает голову на отсечение, что ребенок заразен.

Титул «афтарот» на целый год, отпечатанный в Амстердаме в 1666 году.

Наверху надпись: «Корона Цви», внизу: «Шабтай Цви, царь Израиля, мессия».

Что делать? Я взывала к их милосердию: «Ради Б-га, позвольте мне оставаться с дочкой. Где будет она, там и я, только пустите меня!» В конце концов вмешались мои свояки Авроом Лефман и Лейб. Посовещавшись с женами, они обсудили, что делать: куда поместить няню и ребенка и как сохранить эту историю в тайне от властей, потому что, если бы она достигла ушей герцога, всем нам несдобровать. Наконец они придумали такой план: няня и девочка, переодетые в старье, должны отправиться в соседнюю деревню Пайнхольц, неподалеку от Ганновера. Там они обратятся к крестьянам и скажут, что ганноверские евреи, сославшись на то, что и так осаждаемы бедняками, отказались принять их в дни праздника и даже не позволили войти в город. Пусть попросятся провести святые дни в деревне, предложив за беспокойство деньги. «Мы знаем, они должны уверить крестьян, что ганноверцы пришлют нам еду и питье. Ведь не захотят же они, чтоб в праздники мы голодали».

Мои родственники вступили в переговоры со старым поляком из Ганновера и с той старухой из Польши, о которой я рассказала выше: попросили их проводить няню с ребенком в деревню и посмотреть, чем закончится дело. Однако старик и старуха потребовали, чтобы тотчас же им уплатили по 30 талеров за такой риск. Мои свояки Авроом Лефман и Лейб, посовещавшись, вызвали меламеда, большого знатока Талмуда, чтобы узнать, не будет ли нарушена из-за этих денег святость дня. В конце концов они пришли к выводу, что деньги уплатить необходимо, ибо на карту поставлена человеческая жизнь.

Итак, посреди святого праздника нам пришлось отослать от себя любимое дитя и страдать от мысли, не заразилась ли она – упаси Б-же – чумой. Любой отец, любая мать поймут, что мы переживали.

Мой добрый муж в углу комнаты плакал и молился Г-споду, а я то же самое делала в другом углу. Несомненно, Б-г услышал наши молитвы ради добродетелей моего мужа. Нам было не легче, чем праотцу нашему Аврааму, когда он готовился принести в жертву своего сына. Ибо праотец наш Авраам действовал по велению Б-жию и из любви к Г-споду, и поэтому даже в горе имел утешение! Но нам, со всех сторон окруженным чужими людьми, было так тяжело, что сердца наши чуть не разорвались. Однако другого выхода не было. Приходилось все сносить терпеливо. «Человек должен благодарить за злое, как он благодарит за доброе».

Я вывернула платье няни наизнанку, а вещи дочки завязала в узелок. Ребенка я тоже одела в лохмотья. В таком виде моя добрая няня и любимое дитя под надзором старика и старухи отправились в соседнюю деревню. Можете представить, сколько слез было пролито при прощании. И только сама девочка была весела и счастлива, как могут быть счастливы только дети. А мы с нашими ганноверскими родственниками, которые сочувствовали нам, плакали и молились Б-гу и провели праздники в самом подавленном настроении.

Между тем наш ребенок, няня и старики добрались до деревни, и одна из крестьянок их приютила, поскольку деньги у них были, а это всегда помогает! Крестьянка удивилась: «Сейчас ваш праздник, почему же вы не остановились у евреев?» Они отвечали: «Ганновер переполнен бедняками, и нас не пустили в город, но заверили, что евреи пришлют нам праздничную еду!» Мы же вернулись в синагогу, но молитва уже закончилась.

В то время Иегуда Берлин, который тогда вел с нами дела, не был еще женат и жил в Ганновере. И молодой польский еврей Михоэль, который учил детей и был в доме на положении полуслуги (у немецких евреев было принято, чтобы изучающий Тору студент, приглашенный в дом учить хозяйских детей, выполнял мелкие поручения и работу по дому. – Прим. перев.) тоже жил там. Позднее Михоэль взял жену из Гильдесгейма, а сейчас там он парнас, живет в достатке и пользуется уважением.

Как бы то ни было, когда люди расходились из синагоги, свояк Лейб позвал нас обедать у него. Но муж мой сказал: «Прежде чем сесть за стол, я должен отнести еду моей дочке и ее спутникам». «Ты прав, – сказали остальные. – Все мы не станем есть, пока не поедят они». Повторяю, деревня Пайнхольц была неподалеку, не дальше, чем Альтона от Гамбурга.

Итак, собрали продукты, причем каждый отложил что-то со своей тарелки. Встал вопрос, кто доставит эту посылку? Было видно, что все побаиваются. Тут встал Иегуда Берлин и сказал: «Я отнесу!», и Михоэль присоединился к нему. Мой добрый муж, обожавший дочку, сопровождал их. Но ганноверцы опасались, что он не сможет удержаться, чтоб не обнять ребенка. Поэтому с ними пошел и Лефман. Все они отправились вместе, взяв много вкусной еды.

Между тем няня с девочкой и их спутники были голодны, но делать нечего – пошли погулять в поле. Когда дочка увидела папу, она обрадовалась и, как всякий ребенок, захотела кинуться ему навстречу. Тогда мой свояк Лефман крикнул, чтоб няня ее удержала, а старик подошел и взял еду. Но моего мужа впору веревкой было удерживать, когда он увидел, что девочка жива-здорова, а ему не разрешают к ней подойти! И он, и ребенок стали плакать!

Еду и питье поставили прямо на траву; няня со стариками ее унесла, а муж с друзьями побрели домой. Так продолжалось до восьмого дня праздника. Старику и старухе дали мазь, пластырь и бинты, чтобы бинтовали болячку. Скоро она зажила, и наша девочка бегала по полям, как олененок. Тут мы сказали ганноверцам: «Вот куда завела вас ваша глупость! Сколько еще так будет продолжаться? Девочка, сами видите, абсолютно здорова, опасность миновала, позвольте ей вернуться домой». Они снова собрали совет и решили не пускать ребенка с ее провожатыми еще до праздника Симхас Тойра. Нечего делать, пришлось подчиниться!

Когда же наступила Симхас Тойра, Михоэль пошел в деревню и привел девочку. Все плакали от радости и прямо чуть не задушили дочку поцелуями, такой это был прелестный, чудный ребенок». Долгое время ее иначе не называли как «девочка из Пайнхольца».

«Суббота». Германия, XVIII век.

IV

Мы оставались в Ганновере до месяца Хешван, который начинается через неделю после Симхас Тойры. Затем с детьми и няней поехали в Гамельн, где собирались пожить, пока не появится возможность вернуться в Гамбург. Однако пожить мирно-спокойно нам не удалось, приходилось заниматься делами. В то время в Польше работал наш уполномоченный Моисей, которого все называли Грин. Он писал, что, уже закупив 600 унций речного жемчуга, едет в Гамбург и желательно, чтобы муж мой приехал туда же. Однако муж задержался в Гамельне еще на 14 дней: хотя эпидемия и пошла на убыль, свекор писал ему, чтоб он не рисковал собой. Свекор даже не разрешал ему вскрывать письма из Гамбурга и, когда приходило очередное письмо, нам приходилось окуривать его дважды или трижды, а по прочтении сразу же бросать в реку.

Однажды, когда все мы сидели вместе и болтали, в комнату вошел – кто, как вы думаете? – сам Моисей Грин! Стояла холодная зима, он низко опустил на лицо капюшон, но мы его сразу узнали. Если бы свекор проведал, что Моисей прибыл из Гамбурга, он сразу же выдворил бы его из дома. Сказать по правде, всякий, кто даст у себя приют людям из Гамбурга, рисковал крупными неприятностями, если не жизнью! У городских ворот и во всех общественных местах путешественников тщательно проверяли. «Как ты пробрался в город?» – стали мы расспрашивать Моисея. «А я сказал, что работаю писцом у судьи из Хашма», – отвечал он (Хашем – это соседняя деревушка).

Что было делать. Вот он перед нами, а с ним и весь наш жемчуг! Как скрыть его приезд от свекра и свекрови? Ничего не оставалось, как рассказать им, вернее поставить перед свершившимся фактом!

Моисей настаивал, чтобы муж мой поскорей вернулся в Гамбург и продал жемчуг, дабы он, Моисей, мог снова поехать в Данциг и продолжить закупки. Другого выхода не было. Ведь мы вложили в этот жемчуг почти все наши деньги. Долго держать такой товар не было смысла: прибыль от него невелика, одни проценты съели бы ее, если не поторопиться и не вернуть поскорее долг. Муж решил ехать в Гамбург вместе с Моисеем. Там, имея на руках жемчуг на 8 тысяч рейхсталеров «банко», он сразу же пошел к оптовикам, главным образом купцам из Московии. Пришлось прощупать не менее шести потенциальных покупателей, но никто не сделал выгодного предложения. Получалось, что прибыль не оправдает расходов.

Он уж не знал, куда обращаться. Наступил месяц Шват (январь-февраль). Мужу предстояло уплатить по векселям, выданным, чтобы приобрести жемчуг. К месяцу Ав (июль-август) московские купцы готовились отплыть из Гамбурга, и нам казалось, лучше всего продать жемчуг не позже Тамуза (июнь-июль). Но поскольку наличными предлагали слишком мало, муж решил заложить этот жемчуг и получил под него шесть тысяч рейхсталеров. В Тамузе, думал он, выручка будет больше! Но все обернулось не так! Из Московии пришло известие, что там вспыхнула война, и у купцов пропало желание приобретать жемчуг. Пришлось моему мужу продать весь жемчуг менее чем за четыре тысячи рейхсталеров и к тому же уплатить проценты за полгода. Говорю вам: первое предложение всегда бывает самым лучшим, и купцу следует знать, когда сказать «да», а когда «нет»!

Свеча дла авдолы. Майнц, Германия, XVIII век.

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru