[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2000 ХЕШВАН 5761 — 11 (103)
Двадцать восемь лет спустя
Нашим читателям хорошо известна фамилия Маркиш.
Перец Маркиш был прекраснейшим поэтом на идише, лириком с колоссальным эпическим даром и безупречной техникой, он владел всеми формами стихосложения. Его жизнь безвременно оборвалась в 1952 году.
Его старший сын Шимон вошел в советскую литературу «Апулеем», «Золотым ослом». Весьма любопытны были его примечания к «Иудейской войне» в 12-томном издании Л. Фейхтвангера.
Младший, Давид, – романист, мастерски владеет формой рассказа. Переводы его талантливой прозы известны на десятках языках.
Согласно предварительной договоренности, Давид Маркиш будет вести в нашем журнале литературную рубрику, в рамках которой планируется толковать самые интересные для нашего читателя произведения писателей, живущих за границей и пишущих на русском языке.
Предлагаем интервью, данное писателем во время недавнего посещения нашей редакции.
– Давид, судьба человека определяется переломными моментами его жизни, для тебя, очевидно, таким был отъезд в Израиль. Расскажи, пожалуйста, о том, как ты уезжал.
Так случилось, что я последовал за женой в Израиль спустя год. Она уехала в 1971 году, а я в 1972-м Я – после отказа, а она через три недели после подачи документов. У нее не было родственников в Израиле, и уехала она по так называемому госвызову. Ей очень не хотелось уезжать одной, но я сказал: «Не уверен, смогу ли уехать вообще, так хоть ты выберешься и сможешь жить как захочешь». Она улетела, а я «задержался» на год. По приезде в Израиль жена подключилась к борьбе за нашу репатриацию. Борьба продолжалась довольно долго, и ей пришлось ездить по всему свету, встречаться с влиятельными людьми, чтобы помочь моей матери и мне, оставшимся в Москве, получить разрешение на выезд.
В один прекрасный вечер в Нью-Йорке, в Бруклине, ее привезли в красный особняк, где она сразу узнала хозяина. Это был Любавичский Ребе. Прием у Ребе занял около получаса. Жена объяснила, что привело ее к нему и о чем она просит. Ребе сказал: «Давида выпустят! Я буду молиться и просить Б-га, чтобы их отпустили». В конце беседы Любавичский Ребе спросил о моей связи с Перецем Маркишем. А узнав, что я его сын, Ребе вспомнил, что во время гражданской войны вместе с Перецем состоял в одном отряде еврейской самообороны в Екатеринославе, где оба тогда проживали, хотя вообще-то отец родом с Житомирщины, из местечка Полонное. Спустя полгода после этого разговора 2 ноября мы с матушкой получили разрешение на выезд. После двух лет борьбы, после семи отказов, после угроз никогда нас не выпускать. Мотивировка была устная, тогда было так принято. Хотя с госсекретами ни я, ни, тем более, моя мама не соприкасались, один из чинов МВД объяснил, что, несмотря на отсутствие спецдопуска, «вы были журналистом и писателем – вы имели допуск к советскому образу жизни». Это высказывание меня сильно повеселило.
– Помнится, в годы перед эмиграцией «голоса» часто вспоминали твое имя.
– Да, наше сопротивление в борьбе за выезд было разнообразным. Помню два случая. Мы, профессор Лернер, профессор Маш и я, решили устроить демонстрацию у ливанского посольства в связи с убийством израильских спортсменов на мюнхенской олимпиаде. Пошли в Моссовет и заявили: «Мы ничего не просим, обеспечьте нас лишь милицейской защитой». На нас смотрели, как на сумасшедших – это была попытка провести первую политическую демонстрацию, да еще перед иностранным посольством. Тогда такое было совершенно не принято. «Нам нужно 5-6 милиционеров, чтобы они наблюдали за порядком», – говорили мы. Чиновник высокого ранга с кем-то посоветовался и ответил: «Мы вам не рекомендуем». Но мы ведь не пришли за советом, мы лишь были озабочены сохранением порядка во время демонстрации. «Если не согласны, напишите на бумажке». Никакой бумажки мы получить не могли, это было нам ясно, то был лишь ход в нашей пикировке с властями. Конечно, мы могли получить кое-что другое! Но чиновник был достаточно корректен: «Ну зачем вам посольство? Мы дадим возможность провести демонстрацию в Подмосковье, в минутах 10-15 езды от Москвы. Что хотите, то там и делайте». Мы ответили: «Поскольку штабы террористических организаций находятся в Бейруте, то мы будем демонстрировать у здания ливанского посольства». Используя разные ухищрения, какие-то кодовые слова в телефонных разговорах, перезвонились со знакомыми, которые не боялись, все-таки это было довольно опасно, и договорились. Нас собралось человек 40-50. Мы добирались до посольства разными путями, чтобы нас не перехватили по дороге. По телефону, согласно ранее принятому уговору, называли время сбора на час позже. Человек пять-шесть все же перехватили, но основная группа по одному, по двое к пяти часам собралась у посольства. У нас были плакат, лозунг какой-то и письмо послу. Естественно до письма не дошло, посольство было закрыто наглухо, окна зашторены. Мы покрутились несколько минут, и тут нагрянула милиция, которую мы приглашали, правда, для других целей. Нас всех похватали, затолкали в два автобуса. Доставили в специально освобожденный вытрезвитель, где-то около метро «Войковская». Случайно на милицейском мотоцикле с коляской привезли и какого-то выпивоху. Вышел офицер: «Сегодня у нас евреи, валите в другое место». Потом была процедура допросов. Мы отказывались отвечать на вопросы, тем более что-либо подписывать, так как это было бы признанием нарушения порядка, за что причиталось 15 суток.
– Известно, что вас активно поддержал академик Сахаров.
– Совершенно верно. Через час с небольшим подъехал милицейский фургончик, и из него вышел Андрей Дмитриевич Сахаров. Ему сообщили о демонстрации, но он не знал когда и приехал с опозданием на час. Его тоже схватили, милиционеры не знали, кто он. В вытрезвителе Андрей Дмитриевич не спешил объясняться, и только когда начались опросы, все выяснилось. Милиционеры были в недоумении: «Что академику Сахарову делать на еврейской сходке?!» Его, как и нас, продержали до поздней ночи. Потом всех отпустили по домам, мы еле-еле успели добраться до метро и разъехались. Это не имело никаких административных последствий – власть решила дело не раздувать.
– Давид, наверное таких стычек с властью было немало? Ведь КГБ действовал тотально. «Отказников» «обкладывали», как известно, со всех сторон?
– Да, еще я хочу вспомнить, как моя мама и я утром 12 августа 1972 года, в двадцатую годовщину смерти отца, пришли к приемной Верховного Совета и передали письмо с протестом против нашего незаконного удерживания в Советском Союзе. Там было также сказано, что в знак протеста мы устраиваем стоячую демонстрацию здесь, у входа в здание приемной. И мы там простояли восемь часов. Недовольство и тревогу гэбэшников вызвали довольно большие желтые шестиконечные звезды на нашей одежде. Я их вырезал из крышечек от кефирных бутылок. Но нас никто не трогал. Люди проходили мимо, интересовались, спрашивали. Одни, увидев желтые звезды, пугались, другие задавали вопросы, на которые мы охотно отвечали. Когда подошло время для закрытия приемной, к нам стали подходить милиционеры, угрожать, уговаривать, мол, пора сворачивать удочки. А мы обещали стоять еще час. Но силу не применили, ибо с утра к нам приезжал сейчас уже покойный Петр Якир, и власти понимали: за акцией наблюдают иностранные корреспонденты. Не хотели власти, чтобы «там» написали: «В годовщину смерти Переца Маркиша в Советском Союзе арестовали (или задержали) его вдову и сына». Не думаю, что эта акция как-то повлияла на решение властей. Но 2 ноября нам выдали разрешение на выезд и жестко предупредили, что уехать мы должны не позже 6 ноября, иначе нам надо было бы платить огромные, безумные деньги за полученное образование. Таких денег у нас не было, да и быть не могло. Я тогда заявил генералу в ОВИРе: «Если мы за шесть дней смогли выиграть войну, то за три дня сможем собраться и уехать отсюда». Наглое, откровенно говоря, было заявление – я никакого отношения к Шестидневной войне не имел. От стояния в очереди за билетами нас избавили – билеты на наши фамилии были приготовлены заранее и ждали нас в кассе. В Вене мы провели всего день, переночевав, улетели домой, в Израиль.
– Твои впечатления от Святой Земли? Говорят, что вам устроили почетную встречу.
– Нас встречали довольно церемонно. Когда подлетали, командир пригласил нас в пилотскую кабину посмотреть на приближающийся берег. Сказочная красота! Я крайне разволновался, пил таблетки впервые в жизни. Мы до сих пор хорошие друзья с тем командиром экипажа, живем рядом. Когда открылись двери самолета, по трапу поднялся человек средних лет. Он меня обнял: «Я – Менахем Бегин». Как потом писали газеты, в аэропорту власть, а также оппозиция были представлены «мекир лекир – от стены до стены», и правые и левые. Наш приезд стал знаковым – первая семья погибшего в те времена писателя. Вслед за нами потянулись другие.
– Ты сложно переживал переход к будням? Тебя сразу призвали в армию?
– У меня никогда не было чувства эмигрантства, я не сталкивался с проблемами вживания, ибо прошел этот путь за два года отказа. Приехав в Израиль, я хотел чувствовать себя не новым репатриантом, а израильтянином. Я уверен, человек может себя убедить во многом, я себя убедил и никогда не жалел об этом.
Первые дни прошли как в тумане, в радостном тумане. На второй или третий день в доме Бегина познакомился с генералом, начальником армейской связи. Я упросил его, чтобы он взял меня в военкомат – рвался в армию, ведь мне уже было 34 года. Он посмеялся, понимая, что сразу никто меня в армию не возьмет. В военкомате сказали: «Да, да» и отправили домой, пообещав вызвать через пару дней. Но получил повестку, как и все, через 6-7 месяцев и, пройдя школу молодого бойца, попал на войну Судного дня в 1973 году. В качестве солдата провел эту войну на фронте, а потом в Синае. Через восемь месяцев вернулся, прошел курсы и позднее участвовал в войне в Ливане 1982 года. Был командиром расчета 155-миллиметровой пушки. Такая прицепная французская пушка, без гидравлики – мы все делали сами. Сейчас место им только в музее.
– А как твои личные планы? Удалось ли самореализоваться? Ты ведь закончил Литинститут в Москве. Специальность не подвела?
– Я, по существу, через неделю после приезда начал работать в газете «Маарив». Раз в неделю писал подвал, пока не пошел в армию. После возвращения продолжал работать политическим обозревателем в «Маарив», у меня там была колонка. Когда газету продали Максвеллу и пришел новый редактор, группа сотрудников, человек двадцать пять, ушла недовольная сложившейся атмосферой. Я был среди них. Потом были другие газеты, и книжки выходили. Примерно в два года книжка. И на русском, и на иврите, и переводы. Хотя пишу только по-русски. На иврите вышло книг десять. Романы, рассказы, эссе. Почти все переведены на иностранные языки. Были случаи, когда книги выходили на иностранных языках, а по-русски – нет.
– Давид, у тебя в Союзе остались друзья, коллеги. Ты предполагал их увидеть когда-нибудь?
– Когда мы уезжали из России, я был уверен, что никогда больше не появлюсь здесь. Никто из нас не предполагал, что пророчество Амальрика сбудется довольно точно. Впервые после репатриации я оказался в СССР в 1989 году – делегация из трех израильских писателей, среди которых был и я, приехала в Тбилиси по приглашению Союза писателей Грузии. По пути в Вену (тогда не было прямых связей с Израилем) оказались в Москве. Решили попробовать наладить связи с Союзом писателей СССР. Это оказалось сложной задачей – по-видимому, еще не было соответствующего решения властей. Нам говорили: «Подождите еще немного, вопрос решается». Наконец официально приставленный к нам переводчик сообщил, что нас примут как официальную делегацию. Так как статус наш изменился, было предложено перебраться в другую гостиницу – из Измайлова мы переехали в «Россию». Тот же молодой парень, что нас сопровождал, поинтересовался, куда бы мы хотели поехать. Посовещавшись, мы выбрали Киев и Ленинград. Поездка была интересная, мы посетили, в частности, замечательный музей Шолом-Алейхема. Вернувшись в Москву, подписали документ о культурных связях и культурном обмене и улетели домой.
– Потом ты зачастил в Россию. С какими целями? Ностальгия, творческие потребности или рутина службы?
– Потом бывал в России не раз, не помню даже сколько, – моя жизнь проходит среди букв, а не цифр. Много раз приезжал в Россию при съемках фильма «Взбесившийся автобус». К сожалению, политического детектива из фильма не получилось, все выродилось в развлекательную мелодраму. Оказался во Владикавказе за несколько дней до начала межэтнических столкновений. Тогда местный министр внутренних дел в частной беседе говорил мне: «У нас в Орджоникидзе подобное невозможно». Буквально через несколько дней произошли трагические события.
Кроме литературных поездок, были визиты и по линии МИДа. Приезжал с Ицхаком Рабиным, приезжал с Шимоном Пересом: я работал в правительстве Рабина советником по связям с русской прессой.
– Но сегодня ты полностью отдаешься творчеству?
– Нынешний приезд, сугубо литературный, связан с предложением написать книжку об Эль Лисицком, художнике мирового уровня, когда-то, в 1918 году в Киеве оформлявшем еврейские книжки. Хочу найти «живые» материалы, а не книжные, да и их мало осталось. Пытаюсь найти тех, кто помнит этого художника, умершего в 1941 году. Пока непосредственно знавших его не нашел.
Меня очень интересует самоидентификация еврея в иной национальной среде. В начале будущего года в журнале «Октябрь» будет опубликован роман «Стать Лютовым» – о русско-еврейском писателе Исааке Бабеле. Как всякий хороший писатель, он был очень любопытен. В конармии Бабель служил журналистом в газете, фельдшером в лазарете – ему интересно было знать, как льется кровь, но пролить кровь он не мог. Как художник Бабель для меня – сказочник, его «Одесские рассказы», и «Конармия» мифологичны. Он очень похож на Шварца в литературных деталях. И те, кто это почувствовал, выиграли в театральных постановках. В нашем театре «Гешер» огромный успех имеет самая лучшая, на мой взгляд, композиция по мотивам произведений Бабеля. Всего лишь деталь: помните, один из бандитов Бени Крика убивает клерка в магазине Тартаковского? У режиссера Евгения Арье покойник во время похорон встает из гроба и напоминает матери, что возмещение за причиненный ущерб должно начисляться с процентами. Холодные, простые постановки по Бабелю обычно проваливались.
– В СССР ты писал стихи, известны твои стихотворные переводы. Ты прекрасно переводил отца. Что сейчас?
– Сегодня я не пишу стихи, оставил это занятие к тридцати годам и никогда к нему не возвращался. Пишу с того времени только прозу, так уж получилось. Свою первую прозаическую вещь читал человеку, знавшему это дело очень хорошо, – Юрию Карловичу Олеше. Мне тогда было лет девятнадцать. Он терпеливо выслушал рассказик, к счастью – короткий. Мне было бы стыдно до сих пор, если бы заставил Юрия Карловича слушать не пять страниц, а пятнадцать. У меня нет сейчас тяги к стихам, а было время, когда я не мог их не писать.
– В одном из твоих романов Екклезиаст читает замечательные строчки. Они божественно звучат.
– В «Гранатовом колодце» я привожу стихи Б.Л. Пастернака. Нужно быть гением – написать такое.
– Как ты думаешь, дар писать стихи передается по наследству? Судя по твоей семье, это так.
– Не знаю, передается ли генетически литературный дар, ничего в этом не понимаю, для меня это всего лишь забавные разговоры. Не знаю, откуда это приходит, сверху или снизу, как говорил Екклезиаст. Во всяком случае, не сбоку. На меня, несомненно, повлияла семья, я вырос в литературной атмосфере. Получив реабилитацию, сразу пошел в Литинститут и начал работать репортером в газете «Московский комсомолец». А мой брат, Шимон, – один из самых образованных людей этой эпохи. Не зря Иосиф Бродский на страницах журнала «Континент» назвал его гением, что вызвало прилив ярости у недоброжелателей. Шимон, конечно, увлечен литературоведением. Он фантастически образован, занимается античной литературой, средневековой, а сейчас – русско-еврейской. Эффект от его перевода Плутарха на русский был подобен взрыву. В этих трех областях он один из лучших специалистов в мире. Мои сыновья тоже поглощены искусством, но, думаю, основную роль играют не биологические моменты, а культурная атмосфера семьи.
– Израиль – многонациональная страна. Значит, и литература многогранна. Как сосуществуют различные культуры?
– Я не знаю, что такое национальная литература сегодня. Когда-то, может быть, было иначе, но сегодня мир настолько открыт, что существует лишь одна Литература. Сюжеты – другое дело. Цивилизация наша построена на десяти заповедях, и библейские мотивы обойти трудно. Сугубо еврейские проблемы существуют, и я на девяносто процентов в своем творчестве касаюсь именно их – они меня интересуют более, чем другие. Тема «Евреи в мире» мне очень интересна. Мы представляем собой часть мира. И не приведут к добру попытки изоляционизма, попытки закрыться в Израиле. Я пишу о евреях, помня, что они живут в открытом мире. Но, повторяю, хорошее произведение должно быть интересно всем. Лев Толстой писал на русскую тему, но о том, что задевало чувства всех. Конечно, можно писать о чем угодно, но плохо. Качество литературы – в силе убеждения, в проникновении в сущность предмета, в характеры. Многие мои коллеги считают, что душа еврея отличается от души нееврея. Я с этим не согласен. Есть отличия в образе жизни, в мировоззрении, но все люди одинаковы. Моя сверхзадача – быть равно интересным всем, кто может прочитать написанное мной.
– У тебя есть читатели в арабской части? Какие отзывы?
– Если бы арабы больше читали произведений мировой литературы, помимо своей традиционной, с ними проще было бы договариваться и жить. Проникновение в арабский мир нашей еврейской и вообще хорошей литературы пойдет только на пользу арабскому миру. Да и не должно быть деления на арабский мир, еврейский мир, христианский, на подмиры, мир и так прекрасен сам по себе. Иначе – война.
– И все же, что тебе ближе, художественное творчество или жизнь в политике?
– Меня интересуют и художественная литература, и анализ происходящих в стране политических процессов, журналистика мне не чужда. Ведь это касается моего народа. Я не хочу заниматься практической политикой, это мне не по душе, но ведь то, что делают политики, отражается на всех нас. Я подходил к политике довольно близко и видел ее изнутри.
– В Израиле среди политиков есть довольно много выходцев из СССР. Твоя оценка их деятельности.
– Я смотрю на наш народ как на единое целое и совершенно не приемлю никакого деления ни по месту рождения, ни по стране предыдущего проживания. Очень плохо отношусь к тем партиям, которые лоббируют интересы не народа, а только его части. В первую очередь это относится к русской партии Щаранского. Считаю, что Щаранский нанес зло государству Израиль, создав «гетто» внутри страны. Лоббирование интересов одной группы в ущерб другой или параллельно другой недопустимо. Дробление народа на части крайне вредно.
– Давид, спасибо и до следующих встреч. Б-г даст, наши замыслы осуществятся, и мы будем читать твои произведения на страницах «Лехаим».
– Поживем – увидим. Желаю всем вашим читателям крепкого здоровья и хорошего настроения.
По просьбе редакции беседу вел
Велвл бен Натан.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru