[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2000 ХЕШВАН 5761 — 11 (103)
ЛЕОНАРДА
Владимир Познанский
Леонарда родилась в 1935 году в Москве, в семье ученого – Носона Залмановича Бруштейна. Он и его жена, мать будущей скрипачки Роза Абрамовна – выходцы из маленького украинского городка Новозыбкова, местечка в черте оседлости.
Игра на скрипке уже с детства стала для Леонарды смыслом жизни. Пятилетнего вундеркинда благосклонно слушал в своих кремлевских апартаментах сам Сталин. В консерватории ее учителями были Давид Ойстрах и создатель одной из известных скрипичных школ профессор Абрам Ямпольский. Абрам Ильич не заставлял учеников копировать свою игру, а поощрял и развивал их индивидуальность. Это помогло Леонарде Бруштейн стать личностью в искусстве. В 1993 году скрипачке присвоено звание народной артистки Российской Федерации.
Г-сподь наделил ее огромным талантом, но даровал трудную творческую судьбу. А может быть, она сама ее выбрала? Нетерпимая к фальши в искусстве и жизни, Леонарда Бруштейн обладала обостренным чувством справедливости. Понимала ли она, что даже высокий дар, помноженный на трудолюбие, не гарантирует в уродливом государстве заслуженный успех, если терпеливо не проглатывать унижения? Конечно, понимала. Но поступиться гордостью и независимым нравом не могла. Так же, как поступиться национальностью. Эта позиция явно не нравилась «белым воротничкам», они усматривали в ней вызов, демонстрацию непокорности и делали все, чтобы лишить скрипачку заслуженной известности.
Концерт у вождя народов
С незапамятных времен правители украшали свои пиры выступлениями лицедеев: веселее проходило застолье, да и пищеварение улучшалось. Следуя заветам Ильича, следующее поколение партайгеноссен брало из прошлого все лучшее. Особенно когда это «лучшее» касалось собственного комфорта. Не была забыта и традиция придворных концертов. Пока члены политбюро пили и закусывали, их слух ублажали ведущие мастера советской сцены. Приглашение выступить на таких застольях считалось очень престижным и перспективным для дальнейшей артистической карьеры.
Пятилетнего вундеркинда проблемы карьеры не волновали, главное – она увидит самого товарища Сталина.
Настал день концерта. Маму в Кремль не пустили, сказали только, когда прийти за дочерью. Охранник или кремлевский курсант взял Лилю за руку и повел в святая святых. Он был огромного роста, и девочка видела рядом только ослепительно надраенные сапоги.
За кулисами ей впервые пришлось самой настраивать скрипку и самой надевать концертные туфельки. Обычно это делала мама. Лиля кое-как завязала шнурки и побежала на сцену. Охранник мгновенно схватил юную артистку за край юбки и взревел: «Куда-а?!» Сцена была занята другим номером.
Лиля не слышала, как конферансье объявил выход, – расторопный охранник подтолкнул ее к сцене: «Шагом марш!»
Девочка оказалась в огромном зале перед жующми зрителями. Прошла на середину сцены, поклонилась и заиграла «Песню индийского гостя» из оперы Римского-Корсакова «Садко». Песню Лиля выучила на слух, ее в то время часто передавали по радио в исполнении Козловского, которого вождь очень любил. Лиле бурно аплодировали, а Сталин подозвал ее к себе, посадил на колени и спросил: «Петь умэешь? Давай споем вмэсте». Еврейская девочка и грозный грузин запели «Сулико». У Сталина оказался приятный голос.
Первый афишный концерт Лили Бруштейн 17 октября 1942 года.
Может быть, задумчиво выводя грустную мелодию, он вспомнил родной Кавказ и босоногое детство? Вождь расчувствовался. Он взял с блюда диковинный плод: «Что это, знаешь? Это хурма. Хурма должна быть очень спэлая, иначе это нэ фрукт, а гов…» Вождь спохватился: «Иначе она вязкая и нэвкусная. А как провэрить, спэлая хурма или нэспелая? Посмотреть на просвэт. Если золотистая и нэмного прозрачная, – хорошая хурма, вкусная. Вот эта – хорошая. Папробуй». Лиля поблагодарила и вонзила зубки в плод.
А дальше произошло то, что и должно было произойти и что знают все, кто хоть раз пробовал надкусить спелую хурму. Из плода брызнул сок, и на парадном мундире отца народов нарисовалось внушительных размеров пятно. К Сталину мгновенно бросились невесть откуда взявшиеся дюжие молодцы. Одни старательно замывали пятно, другие пытались стащить Лилю с колен вождя. Он остановил их и рассыпался характерным сдержанным смешком: «Хе-хе-хе, ничэго, ничэго... В следующий раз научу тебя правильно кушать хурму». В тот вечер Сталин был в хорошем настроении…
Заваленную подарками Лилю повел к воротам Кремля тот же охранник. Он очень торопился, девочка за ним не успевала. Тогда охранник просто сгреб ее вместе с подарками и скрипкой в охапку и, сбросив груз перед ожидавшей в проходной Розой Абрамовной, наконец-то избавился от надоевшей обузы.
Дома от Лили потребовали подробного рассказа. После эпизода со злополучной хурмой Носон сложил чемоданчик. На всякий случай. Однако Б-г миловал, обошлось. Хотя многие родители, чьи дети были обласканы тираном, кончили свои дни в ГУЛАГе.
«Она поверила!»
В начале войны Лиля с родителями уехала в Молотов (Пермь). Туда же был эвакуирован из Ленинграда Кировский театр. Его концертмейстер Лев Семенович Ерусалимский продолжил скрипичное образование девочки.
Кировский театр работал в Перми очень напряженно. Лиля постоянно присутствовала на репетициях и внимательно следила за всем, что происходит на сцене. Однажды вконец измотанный дирижер никак не мог вспомнить, правильно ли выстроил мизансцену. Путались и артисты. В спор вмешалась Лиля: «Главный герой стоял в центре, героиня – у рампы, этот актер – возле левой кулисы, а тот – рядом с ним…» Когда персонажи были расставлены, все с облегчением вздохнули: «Правильно, именно так выглядела мизансцена во время последней репетиции». С тех пор девочка стала постоянным консультантом.
Глубокая впечатлительность одаренного ребенка и врожденная нетерпимость к обману проявились в театре довольно неожиданным образом. Всякий раз, когда героиня «Снегурочки» Римского-Корсакова «таяла», Лиля заливалась слезами. После очередного «истаивания» зареванную малышку отвели за кулисы, где только что распрощавшаяся с жизнью «Снегурочка» аппетитно вгрызалась в бутерброд. А когда Лиле показали люк, в котором по ходу сцены исчезает актриса, девочка с горечью констатировала: «Вы все – обманщики».
Привыкать к условности театрального искусства было тяжело. Во время спектакля по музыкальной драме Мусоргского «Борис Годунов» игравший царя артист вскинул руку в сторону директорской ложи и произнес: «И мальчики кровавые в глазах». Сидевшая в ложе Лиля огляделась по сторонам и звонко крикнула: «Вы ошибаетесь, никаких мальчиков здесь нет!» Оркестранты, а за ними зрительный зал рухнули от хохота. В антракте актер прибежал в директорскую ложу и восторженно расцеловал Лилю: «Поверила! Она искала мальчика, значит – поверила!»
А после спектакля, во время производственного собрания, случился тихий скандал. Ерусалимский не успел отвести девочку домой. Голодная Лиля, насупившись, слушала обсуждение постановки оперы Бородина «Князь Игорь» и вдруг сказала: «Князь Игорь – предатель». Возникла зловещая пауза. Все вопросительно повернулись к девочке. Польщенное вниманием принципиальное дитя строго продолжило: «Что сказал товарищ Сталин? Товарищ Сталин сказал: “Пленных у нас нет, есть только предатели”. Советский солдат скорее умрет, чем сдастся в плен».
«Тарелка» радиотрансляционной сети не зря вбивала в неокрепшую детскую головенку нравственные устои «самого гуманного в мире общества». В голосе Лили зазвучал обличительный пафос: «Князь Игорь не только сдался в плен Кончаку и пировал с ним, но даже хотел женить сына на дочери врага!» Лилю пытались урезонить: «Князь Игорь жил тысячу лет назад, отношения между людьми были тогда другие». «А когда они были правильные – тогда или сейчас?» «Ну конечно сейчас», – обреченно признали взрослые: товарищ Сталин ошибаться не мог. Наступила гробовая тишина. Пожилой администратор тоскливо подвел итог: «Эта девочка нас всех посадит»…
«Мастер и его дети»
Музыкант, профессор Абрам Ямпольский был «духовным отцом» и покровителем не только своей музыкально-школьной «семьи», но и многих известных музыкантов. К нему обращались за советом или утешением, когда дело касалось значительных событий, будь то женитьба, развод, рождение ребенка, смерть близкого человека. Некоторые просили устроить на работу. Ямпольский близко к сердцу принимал любое откровение или просьбу, обо всех с любовью заботился. Часто проявлял инициативу сам. Спустя много лет, когда Лиля оканчивала школу и готовилась к сольному концерту в Бетховенском зале Большого театра, по просьбе Абрама Ильича Семен Калиновский весь вечер опекал ее, следил, чтобы она вовремя и хорошо разыгралась, даже сам подстраивал скрипку. А после концерта Ямпольский дотошно выпытывал у Калиновского подробности и искренне радовался Лилиному успеху.
Ученица и профессор – Абрам Ильич Ямпольский и Лиля Бруштейн.
Однажды в Днепропетровске Абраму Ильичу показали способного подростка Леню. Ямпольский послушал его, не колеблясь привез в Москву и на долгие годы поселил в собственной квартире, учил и воспитывал, как сына. Пройдут годы напряженного труда, и газеты восторженно напишут о победителе конкурса в Брюсселе, «Паганини двадцатого века» Леониде Когане. В числе первых его поздравила Лиля. Она же утешала Леню, когда прежде, на Первом всесоюзном конкурсе, он уступил победу Ситковецкому и стал вторым.
Еще одному «сыну» Ямпольского, Юлиану Ситковецкому, прочили великое будущее, но молодой виртуоз безвременно скончался. Уже смертельно больной, он сбежал из больницы на панихиду учителя.
Список талантливых скрипачей, обязанных своим мастерством Абраму Ильичу, можно продолжать бесконечно. Вот лишь некоторые: Эдуард Грач, отец и сын Жуки, концертмейстеры госоркестра Шульгин и Футер. Последний уже в преклонном возрасте играл в коллективе Спивакова «Виртуозы Москвы».
Общение с одаренными детьми, каждый из которых – личность, было нелегким. И иногда Мастер терпел поражение. Незаживающей душевной раной стала для Ямпольского судьба Бориса Гольдштейна, его «Буси». Он обладал блестящей техникой и извлекал из скрипки изумительные звуки (высшая похвала Мастера для Лили: «Она играет, как Буся»). К сожалению, как нередко бывает, интеллект музыканта не соответствовал его большому дару. Когда подготовленный Ямпольским шестнадцатилетний Борис получил звание лауреата международного конкурса в Брюсселе, он решил, что уже готов к самостоятельной концертной деятельности. Напрасно Абрам Ильич уговаривал Гольдштейна, что успех на конкурсе – лишь первая ступенька на пути к высшему мастерству, а его нетерпение, желание сходу преодолеть трудную и долгую дистанцию, ведущую к подлинному признанию, может окончиться плачевно. Никакие доводы не смогли убедить Бусю с его недалекой взбалмошной мамашей. Может быть, Абраму Ильичу и удалось бы со временем вразумить юнца, но Гольдштейна поддержал профессор консерватории Цейтлин. Обрадованный Буся перешел к нему. И погубил свою карьеру. Ямпольский горько сожалел о ярко вспыхнувшей и быстро погасшей звезде Гольдштейна. Сравнивая его технику с мастерством лучших скрипачей мира – Менухина, Хейфеца, Стерна, Мильштейна и Шеринга, Абрам Ильич считал, что у Буси качество звука выше. Однако по всем остальным компонентам скрипичного искусства и, главное, глубокой, одухотворенной собственным прочтением трактовке произведений, Гольдштейну далеко было до корифеев.
Имя его с годами забылось. Известно только, что впоследствии он эмигрировал и преподавал в Германии. И еще один факт, озвученный в свое время то ли «Немецкой волной», то ли радиостанцией «Свобода»: во время битвы за Сталинград Борис Гольдштейн играл на передовой Бетховена. Окопы противника находились совсем близко, там тоже слушали музыку. И пока звучала скрипка Буси, немцы не стреляли: «Когда говорят музы, пушки молчат».
«Как повяжешь галстук …»
Как большинство одаренных людей, Лиля с детства терпеть не могла всякие сборища, считая, что на них тратят время на пустую болтовню, вместо того чтобы заниматься делом. Однако пионервожатая Надя, дочь школьной уборщицы, была другого мнения. К тому же она тайно завидовала Лилиному таланту и материальному благополучию ее семьи. Это выражалось в постоянных конфликтах с Лилей и доносах директору школы – то на систематические неявки пионерки Бруштейн на линейки, то на нежелание носить красный галстук. Потомственный дворянин Ширинский выслушивал эти доносы без энтузиазма, но не реагировать не мог: обвинение в идеологических просчетах в воспитательной работе при известном стечении обстоятельств могло стать роковым.
Василий Иванович наконец вызвал Лилю в свой кабинет и, стараясь придать голосу строгость, спросил: «Почему не носишь пионерский галстук?» – «Мешает играть на скрипке». – «А где он сейчас?» Лиля открыла пухлый портфель, где кроме учебников оказался огромный пакет – жирные пончики с корицей, чтобы дитя Розы Абрамовны могло восстанавливать израсходованные на непосильные занятия силы (вместе с Лилей силы восстанавливал весь класс). Покопавшись, пионерка Бруштейн извлекла наконец из пончиков и двумя пальцами предъявила директору засаленную тряпицу бурого цвета. Признать в ней символ красного знамени Ширинский отказался. Но справедливо рассудив, что на торжественных мероприятиях и отчетных концертах школы играть будет Лиля, а не Надя в своем отутюженном галстуке, директор все же нашел слова, чтобы деликатно донести этот факт до пионервожатой.
До десятого класса Лилю больше не тревожили. А в десятом классный руководитель Александр Харитонович с ужасом обнаружил, что ученица Бруштейн не комсомолка. В дополнение к «пятому пункту» это значительно осложняло ее поступление в консерваторию. Александр Харитонович конфиденциально объяснил Лиле серьезность ситуации и предложил написать заявление о приеме в комсомол. Выбор был невелик: либо принять предложение, либо забыть о дальнейшем музыкальном образовании. И Лиля – первый и последний раз в жизни – переломила себя, с отвращением согласилась. Добавив только, что Устав учить не будет. «И не надо, – обрадовался классный руководитель. – Остальное предоставь мне». Как преподаватель идеологического предмета истории он присутствовал на комсомольском собрании. И когда пришел черед задавать вопросы, торжественно спросил: «Когда произошла Великая Октябрьская социалистическая революция?» Лиля ответила. «Правильно! – Александр Харитонович победно оглядел собрание. – Надеюсь, всем ясно, что товарищ Бруштейн созрела для столь ответственного шага? Против и воздержавшихся нет? Принята единогласно!» Историк стукнул кулаком по столу, как на аукционе молотком: «Продано!»
В райком за комсомольским билетом пришлось идти маме…
Посрамление Трошина
Шовинистическая истерия 1953 года по плану Сталина, как известно, должна была окончиться депортацией евреев из Москвы. Некоторые историки уточняют: пятого марта. Но в назначенный день величайший интернационалист всех времен и народов приказал долго жить, и безумная акция сорвалась. Однако антисемитизм еще будоражил умы некоторой части общества. Причем, не столько простых людей, сколько «белых воротничков», особенно тех, чья деятельность была непосредственно связана с идеологией. На этом «фоне» и поступала в консерваторию Леонарда Бруштейн.
Однако экзамен по специальности принимала та же комиссия, что и в ЦМШ. После исполнения первой темы концерта Чайковского председатель Юрий Исаевич Янкелевич остановил Лилю: «Все ясно. Играйте следующее произведение». Так повторялось до конца программы, и Лиля получила заслуженные «пять с крестом».
Как и ожидалось, самым трудным оказался экзамен по истории СССР. Известный своим мракобесием профессор Трошин отложил в сторону Лилин билет, даже не заглянув в него: «Это вы знаете». И посыпались вопросы, никакого отношения к школьной программе не имеющие. Но не зря Александр Харитонович дотошно готовил Лилю. Она со скоростью пулемета цитировала целые абзацы из истории ВКП (б). После часа экзекуции отчаявшийся Трошин спросил: «В котором часу началось заседание ЦИК, принявшее решение о вооруженном восстании в октябре 1917 года?» «В шесть утра» , – не моргнув ответила Лиля. Видимо, экзаменатор и сам не знал ответа на свой вопрос. На Трошина жалко было смотреть. Он весь взмок, постоянно вытирал платком потеющий лоб, силясь придумать для «ужасной» абитуриентки очередное коварство. И тут вмешался член комиссии, с чьим мнением было неразумно не считаться – новый директор ЦМШ Розанов. Он наклонился к уху экзаменатора и что-то долго ему выговаривал, после чего Трошин сквозь зубы процедил Лиле: «Вы свободны». И до самых дверей провожал ее прищуренным ненавидящим взглядом. А против фамилии Бруштейн появилась четверка. Единственная за годы учебы в консерватории, все остальные оценки были отличные.
Печалился экзаменатор недолго. Следом за Лилей в класс вошел другой абитуриент и, характерно грассируя, представился: «Михаил Штейнберг». Трошин оживился и, почти не спрашивая, влепил ему двойку.
Однако и тут неутомимого борца за большевистские идеалы ждало горькое разочарование. Мишу хотел видеть своим студентом профессор Цыганов. Он подключил к «делу Штейнберга» могучие связи в министерстве, и Трошин был снова посрамлен.
Приговор
Консерватория блестяще окончена, но ни о какой аспирантуре теперь не могло быть и речи. Меньше всего огорчился отец Леонарды Носон. «Твоя мечта – концертная деятельность, а не преподавание, – внушал он дочери. – Зачем тебе ученая степень?»
Лиля полностью разделяла мнение отца. Но тут дело было в другом: ее хотели унизить, а этого она стерпеть не могла. Прогибаться Леонарда не умела. А негибких чиновники от искусства, как впрочем и всех других ведомств, ломали.
За редким исключением высокие чиновники тоталитарных режимов везде одинаковы. В середине ХVIII века прекрасный русский поэт и философ Василий Тредиаковский перевел с французского «Историю римских императоров». В этой книге есть такие строки о приближенных Октавиана-Августа: «Не только злые предприятия на их живот (то есть жизнь – В.П.), но и самые легкие досады, также и простая небрежность в почитании были уже злопреступством нечестивым».
Леонарда позволила себе не просто «небрежность в почитании» или «легкую досаду» в адрес советской чиновницы. А было так. Дмитрий Шостакович и Давид Ойстрах написали Бруштейн блестящие характеристики. С ними она пришла к некой Ильиной, которая командовала всеми учебными заведениями страны. И спросила, почему вместо нее, обладателя диплома с отличием, лучшей скрипачки на курсе, в аспирантуру принят троечник, уступающий ей по всем статьям?
Партийная тетка, не читая, небрежно отодвинула обе характеристики и, расплывшись в торжествующей улыбке, разглядывала Леонарду немигающими глазами. От Ильиной исходил смешанный аромат духов «Красная Москва» и терпкого пота. Выдержав паузу, чиновница, медленно растягивая от удовольствия слова, произнесла: «Деточка, у него перед вами главное преимущество – национальное».
Класс Давида Федоровича Ойстраха. На первом плане Давид Ойстрах, Роза Файн, Леонарда Бруштейн и французская студентка.
Тетка точно рассчитала и наотмашь нанесла запрещенный удар. Впрочем, почему запрещенный? В партийных верхах антисемитизм считался хорошим тоном.
Леонарда побледнела и глухо ответила: «А у меня – перед вами».
Лиля, конечно же, так не думала. Просто хотела, чтобы зарвавшаяся советская чиновница хоть раз на собственной шкуре почувствовала, каково это, когда оскорбляют национальное достоинство. И цели своей достигла. Ильина изменилась в лице: «Слушай меня внимательно, жидовская сучка. Обещаю, что ты не будешь играть ни на одной сколько-нибудь приличной сцене. Катись со своим “красным” дипломом в сельский клуб».
Слово она сдержала. И начала с того, что запретила дирижеру Большого симфонического оркестра Гауку принимать Леонарду в свой коллектив.
Перед выпускницей Московской государственной консерватории, лучшей скрипачкой курса Леонардой Бруштейн, захлопнулись все двери.
Арго
В конце 1950-х Дмитрий Кабалевский пригласил Бруштейн в длительную поездку по Сибири и Дальнему Востоку. Она играла в концертах его скрипичные произведения. Между репетициями и выступлениями бывали и свободные часы. С особой грустью Лиля их провела во Владивостоке.
По выходным Владивосток наводняли матросы: их отпускали в увольнение. Рутина корабельной службы, вынужденная изоляция от женского общества толкали на узконаправленное использование нескольких часов свободы, и молодые парни в бескозырках наметанным глазом примечали тоскующих разведенок, вдов и потерявших надежду на светлое будущее дурнушек. Леонарда с любопытством наблюдала, как на улицах и в парках стихийно возникали романы. И продолжались до той роковой минуты, когда гудки кораблей требовательно призывали матросов вернуться. Улицы города сотрясались от топота кованых ботинок, и Лиля вжималась в стены домов, давая дорогу спешащим на свои корабли юношам в бескозырках. По причудливой аналогии эта сцена напомнила Леонарде трогательную героиню сказки Перро.
Однажды вечером, когда матросы разбежались по кораблям, Лиля обратила внимание на двух старшин. Судя по возрасту, были они сверхсрочниками, а потому возвращаться не торопились. Младшие командиры сидели на скамейке, о чем-то спорили и в выражениях не стеснялись. Сказать, что это был мат, значит ничего не сказать. Это была импровизация высочайшего класса. Лиля профессиональным слухом запоминала самые изощренные «каденции». Однако уйти, не освоив досконально «науку», она не могла: когда еще представится такой случай? Скрипачка подошла к морякам и запросто попросила преподать ей полный курс русского мата.
В гостинице Леонарду ждал дежурный вопрос Кабалевского: «Где были, что делали?» – «Училась русскому арго», – скромно ответила Лиля. –«Выкладывайте, чему научились». – «Может, не надо?» – «Надо, обязательно надо. Хочу убедиться, что любознательная интеллигентная девушка не впустую тратила время».
И Лиля выложила… Кабалевский, потомственный дворянин и человек с энциклопедическими познаниями, бился в истерике: «И это вы называете арго? По сравнению с тем, что вы только что выдали, арго – косноязычие плебея рядом с сонетами Петрарки!»
Мизансцена
Благодаря стараниям верной слову чиновницы Ильиной, Бруштейн не брали в солидные музыкальные коллективы. Всю жизнь она проработала во МХАТе и параллельно много выступала с сольными концертами.
Начальник отдела кадров МХАТа Виктор Устименко сыграл роковую роль в жизни многих талантливых людей. И хотя после ХХ-го съезда партии лучшие времена для него прошли, в душе Виктор Иванович не изменился. Когда Леонарда принесла ему письма в поддержку присвоения ей звания заслуженной артистки РСФСР, под которыми стояли подписи Дмитрия Кабалевского, Арама Хачатуряна, Тихона Хренникова и Никиты Богословского, кадровик помрачнел. Видимо, пожалел, что так и не сумел (или не успел) рассовать этих композиторов по лагерям. Писали бы они теперь не рекомендации, а прошения о назначении пенсии с учетом проведенных в заключении лет. Жаль, что симпатичная евреечка была тогда слишком молода, а то бы ублажала начальника лагеря… Эта мысль породила другую, высказанную вслух: «Как вам удалось так легко заручиться поддержкой выдающихся композиторов?» Сальная улыбка красноречиво говорила, что имел в виду кадровик. «Я умею играть на скрипке, – ответила Леонарда. – Для выдающихся композиторов этого достаточно».
Однако такой ответ явно не устраивал Устименко. Во-первых, он не мог себе представить, чтобы симпатичная молодка, да еще с неполноценным «пятым пунктом» могла сделать артистическую карьеру не замаравшись. Во-вторых…
Он натравил на Лилю всех стукачей в оркестре, которые с его подачи начали плести вокруг нее интриги, распространять небылицы. Поучаствовал в этой травле и Юрий Леонидов. В отличие от отца – известного артиста театра и кино Леонида Леонидова, Юрий был посредственным актером, зато обладал недюжинным талантом интригана, заседая во всех общественных организациях МХАТа, провоцировал самые грязные театральные междоусобицы. Он любил, чтобы его боялись и не выносил людей независимых. Будучи председателем месткома профсоюза, Леонидов в паре с Устименко уверенно разыграл бесхитростный сценарий. На очередное заседание местного комитета они пригласили большей частью вспомогательный персонал театра – вахтеров, уборщиц, гардеробщиков – огласили документ, который подлежал последующему обсуждению. Вот его полный текст.
«28 мая 1973 года.
В ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА РСФСР
Секретариат правления Союза композиторов СССР горячо поддерживает ходатайство Московского Академического Художественного театра им. Горького о присвоении почетного звания Заслуженной артистки РСФСР солистке оркестра МХАТа, скрипачке Бруштейн Леонарде Носоновне, работающей в театре с 1960 года.
Советские композиторы хорошо знают и высоко ценят отличного музыканта, блестящего исполнителя Л. Бруштейн. Помимо своей работы в театре, Л. Н. Бруштейн постоянно участвует в открытых концертах из произведений советских композиторов. Она выступает в авторских встречах со слушателями многих советских композиторов, в их числе таких выдающихся, как А. Хачатурян и Д. Кабалевский. В обширном репертуаре Л. Н. Бруштейн произведения советских авторов занимают основное место.
Секретариат выражает уверенность в том, что своей отличной работой в оркестре театра и неустанной пропагандой советской музыки Л. Н. Бруштейн заслужила присвоения ей высокого звания Заслуженной артистки РСФСР.
Первый секретарь правления
Союза композиторов СССР Т. Хренников.»
Леонарда Бруштейн и Дмитрий Кабалевский на крейсере, флагмане тихоокеанского флота.
Дальнейшее напоминало театр абсурда. С места поднялся вахтер и под одобрительный гул шариковых заявил: «Мало ли что думают о Бруштейн Хренников, Хачатурян и Кабалевский! А я вот не знаю, как она играет, и потому настаиваю на отводе ее кандидатуры». Фамилию скрипачки вахтер произнес нарочито картавя. Ему не пришлось долго «настаивать»: заранее сориентированная «стая» подавляющим большинством безоговорочно поддержала предложение.
Еще много лет Леонарде отказывали в присвоении звания все те же вахтеры, уборщицы и гардеробщики театра. Классический советский прием – выдавать неправедные акции за «глас народа» срабатывал неизменно. В пятидесятые годы на роль «обличителя» медицинских светил, объявленных «врачами-вредителями», назначили ничем не примечательного рядового эскулапа Тимашук. Позднее такую же роль отводили «представителям трудящихся», которые клеймили в печати Б. Пастернака и А. Солженицына, не читая их произведений.
Хренникову такие методы были хорошо знакомы, а потому он ежегодно продолжал ходатайствовать о присвоении Бруштейн почетного звания. Лишь однажды, и то ненадолго, в нем возобладал чиновник. В телефонном разговоре, когда Леонарда возмутилась творимыми с ней безобразиями, неожиданно Тихон Николаевич вскипел: «Что вы плачетесь? Вам что, кушать нечего? Вы музицируйте, музицируйте!» И Лиля не выдержала: «Ешьте и музицируйте, музицируйте и ешьте… Не хочу быть рабом!» После гнетущей паузы в трубке послышался мягкий голос: «Успокойтесь, Лилечка. Мы все для вас сделаем».
Свое слово Хренников сдержал. А обид он никогда не помнил.
Между тем Устименко как мог продолжал вредить Леонарде. И ей это в конце концов надоело. Тогда она разыграла превосходную мизансцену.
В кабинете начальника отдела кадров висел большой портрет Сталина. Мельком взглянув на него, Лиля небрежно сказала: «В жизни он был немножко другой». Устименко насторожился: «Вы что, лично встречались с товарищем Сталиным?» – «Встречались. Ели хурму, пели дуэтом “Сулико”». Устименко вскочил со стула, вытянулся в струнку, сложил руки по швам и, не шелохнувшись, благоговейно выслушал давнюю историю. В состоянии, близком к ступору, деревянным голосом отчеканил: «Что же вы раньше этого не рассказывали?» Потом размяк, приложился к ручке и, осторожно ступая, проводил до дверей.
Лиля побежала в туалет: ее тошнило…
Леонарда Бруштейн и Дмитрий Кабалевский дают концерт в донецкой филармонии. 1961 год.
Не нужен мне берег канадский…
Эффект от мизансцены превзошел все ожидания. Через несколько дней все травившие Лилю интриганы, ревностные стукачи из гвардии Устименко, дружно подали заявления об уходе из театра. Такая покорная дисциплинированность потрясла даже приветствовавших этот беспрецедентный исход. Встретив Леонарду в коридоре, директор МХАТа Ушаков спросил: «Что ты сделала с Устименко? Он везде превозносит тебя до небес». Лиля невозмутимо пожала плечами: «Осознал, что был неправ, раскаялся».
Директор прекрасно помнил, как совсем недавно скрипачка и кадровик бурно выясняли отношения. Кто-то из «гвардейцев» Устименко будто бы узнал, де Бруштейн имеет вызов на постоянное место жительства в Израиль. Это был лучший способ воспрепятствовать выезду еврея куда бы то ни было.
Ушаков вызвал Леонарду в кабинет, где уже сидел Устименко. Вкрадчиво улыбаясь, начальник отдела кадров спросил: «На историческую родину потянуло?» Лиля потребовала подробностей. «Какие еще подробности?! – рявкнул кадровик. – Лучше покажите вызов в Израиль! Как я понимаю, вас там уже ждут». – «Никто меня там не ждет. А вот вас ждут в Канаде. Уже получили вызов?» – «Почему в Канаде?» – опешил Устименко. – «А там большая украинская диаспора». –«Какая Канада, что вы несете?! И потом – русский я по паспорту, понимаете?! Русский!» Наследник Сталина разве что не топал ногами.
Ушаков с интересом наблюдал эту сцену. Потом протянул скрипачке лист бумаги и продиктовал: «Я, нижеподписавшаяся Леонарда Бруштейн, ни сейчас, ни в будущем не собираюсь навсегда уезжать из СССР и менять советское гражданство. Число и подпись».
Ушаков небрежно бросил бумагу в ящик письменного стола. Это был пропуск Леонарды в загранкомандировки.
На концерте в Колонном зале Дома союзов, на сцене Леонарда Бруштейн и дирижер Юрий Соколов.
Ростропович
В начале семидесятых Носону Залмановичу удалось прочитать запрещенный «Архипелаг Гулаг». Книга потрясла его, и он, всегда чуравшийся политики, другими глазами увидел трагически сложившуюся карьеру любимой дочери. Более того, стал склонять ее к диссидентской правозащитной деятельности. Но дочь видела свою судьбу по-другому: «При моем здоровье и стараниями чиновников, отсутствии широкой известности в СССР и на Западе, КГБ ничего не стоит со мной расправиться. Я отомщу режиму иначе – получу все, чего так яростно пытаются лишить меня его холуи и буду как кость торчать в их поганых глотках». – «Тогда было бы хорошо, если бы тебя поддержал Ростропович». – «У него на даче живет и работает Солженицын, поддержка опального музыканта принесет только вред». –«Нет, – настаивал отец. – Рекомендация всемирно известного виолончелиста и правозащитника принципиально важна именно теперь».
В консерваторском классе Ростроповича окружали ученики, поклонники и гебешники. Леонарда вспомнила встречу с Мстиславом Леопольдовичем несколько лет назад в Клайпеде. Чуть ли не с листа виолончелист играл на открытой летней площадке труднейший концерт Мийо. Порыв ветра смел с пюпитра ноты, но Ростропович невозмутимо продолжал, импровизируя на тему композитора. А когда скрипачи подобрали разлетевшиеся листы, оркестр как ни в чем не бывало закончил произведение бравурным финалом. Дирижировал легендарный Геннадий Рождественский – новый руководитель Большого симфонического оркестра. Того самого, в который Леонарда по окончании консерватории не попала.
Ростропович, заметив Лилю в первом ряду, после концерта подошел к ней: «Хочешь я поговорю с Геной, чтобы взял тебя в свой оркестр? Он мне не откажет». – «Спасибо, но я буду пробиваться сама. Как солистка». –«В наших условиях быть солистом очень трудно. Тем не менее, успехов тебе». И они дружески расстались.
И вот теперь – встреча в консерватории. Мстислав Леопольдович оставил шумную компанию, подошел к Лиле и без обиняков спросил: «Чем могу помочь?» Леонарда сказала, что ее выдвигают на звание заслуженной артистки РСФСР. «Если считаете, что я достойна, поддержите меня». – «Ты достойна большего, но боюсь, моя поддержка окажет тебе медвежью услугу». И пророчески добавил: «Хотя лет через двадцать, когда я въеду в эту страну на белом “Мерседесе”, моя рекомендация будет бесценной». Ростропович взял лист бумаги и написал:
«Директору Моск. Худ. театра
К.А. Ушакову.
Знаю Леонарду Бруштейн много лет по ее выступлениям, сначала – как студентки, а затем и как артистки. Обладая исключительным по красоте и наполненности звуком, блестящей техникой и незаурядным артистизмом, Л Бруштейн, как я думаю, является украшением музыкальной части вашего театра. Всяческое поощрение этой замечательной артистки безусловно окрылит ее и поможет дальнейшему творческому росту.
Мстислав Ростропович. 1973 год».
Ровно через двадцать лет, в 1993-м, этот документ действительно сыграл свою роль при присвоении Бруштейн следующего звания – народной артистки России. И, словно дурной сон, вспоминалось, как в далеком семьдесят третьем Ростропович, стоя спиной к гебешникам, писал свою рекомендацию. А они, изнемогая от любопытства, все норовили заглянуть ему через плечо и, наконец, не выдержали: «Что это вы там пишете?» – «Квартиру помогаю человеку получить, понимаете? Ква-рти-ру...»
Шверубовичи и другие
Конечно же, Леонарда тогда не собиралась воспользоваться рекомендацией Ростроповича. А предполагать, что она пригодится через двадцать лет было бы немыслимой дальновидностью. Обращение к великому музыканту стало своеобразным выражением солидарности с его политической позицией, ведь многие коллеги, оберегая собственный покой, с известных пор предпочитали не общаться с Мстиславом Леопольдовичем. К тому же не в правилах Леонарды было подставлять под удар третьих лиц: одно только знакомство с этой рекомендацией косвенно связало бы директора театра Ушакова со скандально известным диссидентом, и в случае чего карьеру Константина Алексеевича не спас бы даже могущественный шурин – член Политбюро и «хозяин Москвы» Гришин. Воистину: меньше знаешь – крепче спишь... Особенно руководя театром, который считается «лицом советской культуры», а значит, предельно идеологизирован.
Придавалось большое значение такому принципу: фамилии ведущих артистов, участвующих в спектаклях по русской и советской классике, не должны коробить национальное самосознание основной массы советских зрителей. Еще Станиславский, исходя из этого, в свое время предложил претендовавшему на работу во МХАТе гениальному Шверубовичу сменить фамилию. Согласно легенде, Василий Иванович задумался и посмотрел в окно. На улице сильный ветер качал деревья. И артист сказал: «Буду Качаловым».
Племяннику Качалова разрешили остаться Шверубовичем: его фамилия в афишах спектаклей не значилась. Благодаря заступничеству знаменитого дяди, по истечении лагерного срока его, бывшего белого офицера, больше не трогали, мало того, даже позволили преподавать в Школе-студии МХАТа – он был блестяще образован!
В начале Великой Отечественной войны прекрасному актеру фон Генке грозила депортация из Москвы. Спасло заступничество театра, а главное – Сталина, которому нравился этот артист. Но фон Генке пришлось сделаться Станицыным.
Полунемке-полуфранцуженке Шульц несмотря на талант, искрометный темперамент и неповторимое обаяние трудно было бороться во МХАТе за роли, а тем более соперничать с великой Аллой Тарасовой. Но жизнь Шульц значительно упростилась, когда она взяла фамилию «Андровская».
Актер Зяма Цильман много лет «тянул» лагерный срок по совершенно абсурдному делу. Позарившись на его комнату, сосед по квартире настучал в органы, что племянник Зямы, школьник, состоит в антисоветской террористической организации. Племянника, естественно, «убрали», дядю отправили осваивать Восточную Сибирь, а сосед благополучно занял освободившуюся в коммуналке жилплощадь.
После освобождения актеру невероятно повезло: его приняли во МХАТ, но заставили сменить фамилию. В память о городе, близ которого он ударным трудом приближал светлое будущее Отечества, Зяма Цильман превратился в Тобольцева.
Была во всем этом великая сермяжная справедливость. Ибо какое сердце истинного «патриота» не загорится праведным гневом, если он прочитает в афише, что, скажем, в пьесе Островского роли обитающих в патриархальной глубинке купцов, приказчиков, их жен и дочерей играют Шверубович, фон Генке, Шульц и Цильман?
В годы сталинского лихолетья многие меняли фамилии, нередко заимствуя их у русских жен и мужей. Доброжелатели советовали Леонарде взять хотя бы сценический псевдоним или девичью фамилию матери – Мархасина, которая на русскую хоть и не очень-то тянула, зато не так откровенно царапала слух советских чиновников от искусства. «Я – Леонарда Носовна Бруштейн, – отвечала скрипачка, – и никогда не предам свои корни».
Иннокентий Смоктуновский, Никита и Наталия Богословские, Леонарда Бруштейн за кулисами в Колонном зале Дома союзов.
Знакомство с Богословским
После возвращения из гастрольной поездки с Кабалевским по Сибири и Дальнему Востоку первым, кто предложил Леонарде участвовать в авторских концертах, был Никита Богословский. Раньше с ним работал Михаил Гольдштейн, но к тому времени он навсегда покинул Советский Союз. Чтобы передать ноты скрипичных пьес, а заодно лично познакомиться с новой исполнительницей, Никита Владимирович назначил ей встречу в Доме композиторов. В человеке небольшого роста в лихо заломленном набекрень берете Леонарда безошибочно узнала автора знаменитых «Темной ночи» и «Шаланд». Кстати сказать, автор слов этих песен поэт Агатов несколько лет провел в сталинских лагерях и вскоре после освобождения скончался. Реабилитирован посмертно.
Богословский, увидев женщину со скрипкой, тоже догадался, кто перед ним, и представился: «Я – Никита Богословский. А вы, вероятно, Лиля?»
Так началось их знакомство, которое продлилось тридцать восемь лет. К трем скрипичным пьесам Богословского прибавится еще шесть, записанных со временем на пластинку оркестром под управлением Юрия Силантьева с солисткой Леонардой Бруштейн. Она станет единственной исполнительницей скрипичных произведений Никиты Владимировича, хотя обычно никто долго не задерживался в «бригаде» этого чрезвычайно воспитанного, но с очень сложным характером человека.
Будучи исключительно пунктуальным, он требовал того же от других. Леонарда всегда соглашалась участвовать в его концертах, несмотря на то, что нередко они накладывались на другие важные мероприятия. Лишь однажды скрипачка вынуждена была отказаться от гастролей: у отца случился инфаркт. Богословский таил обиду целый год. А потом, как ни в чем не бывало, позвонил и не терпящим возражений тоном объявил об очередной концертной поездке.
Изумительный собеседник, остроумный и саркастический, Никита Владимирович очень любил шутки и розыгрыши, многие из которых давно превратились в легенды. Стать «героем» его изощренных придумок мог каждый – от случайного знакомого до руководителя Союза композиторов. Иногда его шутки бывали злы.
«У попа была собака…»
Композитор Михаил Бак был приятный во всех отношениях человек, и в Союзе композиторов к нему очень хорошо относились. Леонарда играла несколько пьес Бака для скрипки, но в основном он писал музыку для детей. Однажды Михаил Абрамович сочинил несколько эстрадных песен и понес их на суд коллег в песенную секцию Союза. Ни хвалить, ни обижать композитора никто не хотел. «Выручил» Богословский: «У попа была собака, поп ее любил. Она спела песни Бака, – поп ее убил». На этом обсуждение закончилось.
Больше всех доставалось от Никиты Владимировича Тихону Хренникову. После премьеры оперы «Мать» у всех на слуху была пародия Богословского: «В Большом премьера новая, билетов в кассе нет. Но музыка хреновая и матерный сюжет».
Жена Хренникова, пианистка по образованию Клара Вакс, была музыкальным критиком, командовала в Союзе композиторов целой армией музыковедов и усердно пропагандировала творчество мужа.
Жена знаменитого Шумана тоже была пианисткой и звали ее тоже Кларой. Кларой Вик. Это роковое совпадение послужило сюжетом для эпиграммы Богословского: «С карьерой тот простится вмиг, кто скажет необдуманно, что Кларе Вакс до Клары Вик – как Тихону до Шумана».
Клара Арнольдовна спустила на злого забияку свору музыкальных критиков. И получила в ответ: «Клара командует Союзом композиторов из-под Тишка».
Никита Владимирович прекрасно понимал, что острый язык и далеко не всегда безобидные проделки без последствий не останутся. Особенно если касаются влиятельных персон. И ничего не мог с собой поделать. Многие столь же маститые сверстники из музыкального мира были уже народными артистами, но Богословского Союз композиторов тормозил. К очередному юбилею этой организации обойти Никиту Владимировича было уже невозможно, и его представили к малозначительной награде – ордену «Дружбы народов». Однако, используя связи в ЦК, Богословский добился, чтоб ему сразу на несколько порядков изменили меру поощрения, присвоив звание народного артиста СССР.
Познавший на собственном опыте, как при желании окорачивают талантливых людей, Богословский настойчиво поддерживал Леонарду и первым поздравил ее с присвоением звания. В два часа ночи почтальон принес телеграмму «молнию»: «Ура. Никита, Наталья, Андрей Богословские».
Послесловие
Долгая неравная борьба с чудовищной машиной социалистического государства за естественное право таланта выходить на широкую аудиторию окончилась поражением Леонарды.
Страшная печать молчания, наложенная на ее творчество скрипачки, подточила здоровье. Во время долгой и мучительной болезни она больше всего сокрушалась о том, что не может играть, а значит жизнь потеряла смысл.
Перед самой смертью судьба все же сжалилась над ней, подарив возможность подержать в руках первый авторский компакт-диск, на котором среди других произведений записано одно из ее любимых – еврейские произведения Эрнста Блоха «Баал-Шем: три картинки из хасидской жизни» для скрипки и фортепиано. В Советском Союзе ее позволяли исполнять только зарубежным гастролерам. Ноты «Баал-Шема», написанные от руки, Леонарда с трудом отыскала в Ленинской библиотеке.
Два других диска вышли после ее кончины.
Жизнь Леонарды Бруштейн оборвалась ранней весной 1999 года. А ее прекрасное творчество все же выжило, сохраненное в пластинках, компакт-дисках и концертных записях.
«Блажен, кто рядом славных дел
Свой век украсил быстротечный».
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru