[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2000 ХЕШВАН 5761 — 11 (103)

ГЛЮКЕЛЬ ФОН ГАМЕЛЬН: РАССКАЗ ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

Кто такая Глюкель? Героиня. Причем не вымышленная, и то, что мы о ней узнаем, – не фантазии писательского гения, а собственные ее свидетельства – мемуары, с печатью явного литературного дара. Пред нами предстает хорошо образованная незаурядная личность, сильное, цепкое сознание которой впитывает происходящее не только в ближайшем окружении, но целую эпоху – конец ХVII – начало ХVIII века – в жизни германских евреев. Между тем она пронзительно женственна, и сквозь горячо эмоциональное повествование проступает нежная хрупкость Глюкель, по-еврейски Гликль, Гликеле, Гликлихен на немецкий лад.

Она берется за дневник в тяжелое, горькое для себя время, когда, внезапно потеряв любимого и любящего мужа, преданного друга, опору семьи, сорока четырех лет от роду остается с восьмью детьми (четверо старших уже пристроены)... Что делать?! И то, что делает Глюкель, какой она выбирает путь и с какими достоинством и выдержкой следует ему, дает все основания утверждать: да, она героиня.

На чем зиждется ее героизм? На любви, ибо всю жизнь ее сердце было полно любовью: нежной и преданной – к близким, стоической – к жизни. На вере, ибо вера в милосердие и справедливость Творца всегда укрепляла ее в дни испытаний. На преданности, ибо она была преданной женой и интересы мужа были ее интересами, а его дела – ее делами; преданной матерью, ведь только ради детей отважилась она продолжать торговые дела мужа, крупного купца-ювелира, да так, что ее общественная и деловая активность распространились не только на Германию, но и Францию, Данию, Голландию, Австрию и Польшу; и, наконец, преданной дочерью, глубоко почитающей своих родителей, и преданной еврейкой – преданной традициям и интересам своего народа.

А как не сказать о ее воле? Никогда она не роптала, а взявшись за дело, терпеливо вела его к успеху. А о благочестии? Всю жизнь она строила на заповедях Торы и при всей драматичности судьбы в них не разочаровалась, а завещала детям. Собственно, именно им и адресуются ее «книжки» – так скромно, даже иронично назвала она свой труд.

На страницах воспоминаний явственно проступает, насколько нравственные качества и образ жизни родителей сказываются на детях, – очень убедительно, на примере трех поколений!

Энциклопедия Брокгауза-Ефрона, кстати, уделив на своих страницах Глюкели фон Гамельн довольно внушительное место, называет ее «типичной еврейской женщиной», правда «особенно интересной ввиду ее высоких душевных качеств». При том замечается, что «дети ее породнились с лучшими семьями» германских евреев, а сама она «стояла впереди тогдашней еврейской жизни».

Как ни высоко было положение Глюкели фон Гамельн, на страницах ее труда мы встречам безусловно скромную во всех отношениях женщину. Писавшая мемуары определенно не представляла ни их истинной ценности, а они явились «крупным историческим памятником», «единственной художественной летописью еврейского быта» того времени (Брокгауз-Ефрон), ни будущей судьбы. А судьба такова: сын Глюкели, байерсдорфский раввин Моше Гамельн, велел снять копию с рукописи матери, и в качестве наследства она переходила из рода в род. Потомки хранили ее как сокровище.

Впервые мемуары, написанные автором на старом идише, были изданы на немецком в 1896 году писателем Кауфманом, известным главным образом своими работами о Генрихе Гейне, одном из потомков Глюкели. С тех пор они неоднократно издавались и в английском переводе, словом, обрели в мире заслуженную известность. Удивительно, что русскоязычный читатель не был знаком с этим замечательным трудом по сей день.

Начало автобиографии Глюкели, переписанной рукой ее сына.

Книжка первая

В глубоком горе, для облегчения сердца приступаю я к написанию этой книги в год от сотворения мира 5451 (1690-1691), да возвеселит нас поскорее Г-сподь и да пошлет Он нам Своего Искупителя!

Я начала писать ее, дорогие дети, после смерти вашего доброго отца в надежде отвлечься от забот, обрушившихся на меня, и от горьких мыслей, вызванных потерей нашего верного пастыря, бывшего нам опорой. За этим трудом провела я много бессонных ночей, и то, что я вскакивала с постели, чтобы взяться за перо, укорачивало их.

Я пишу, дорогие дети, не с целью назидания. Написать такую книгу мне было бы не под силу, да у нас уже имеется множество подобных книг, написанных нашими мудрецами. К тому же есть у нас Священная Тора, в которой можно найти все необходимое, чтобы совершить достойный путь из этого мира в мир грядущий. Тора подобна канату, который Великий и Добрый Г-сподь бросил нам, утопающим в бурном море жизни, чтобы мы могли ухватиться за него и тем самым спастись.

Главная заповедь Торы – возлюби ближнего своего, как самого себя. Однако в наши дни, увы, мало найдется людей, любящих ближних всем сердцем. Напротив, ничто не доставляет человеку такого удовольствия как возможность подставить ножку своему ближнему и чем-то навредить ему.

Самое лучшее для вас, дети мои, — служить Г-споду от всего сердца, без лжи и притворства, не притворяясь и перед людьми, когда в сердце своем вы мыслите совсем иное. Будьте богобоязненны, молитесь искренне и от всего сердца. Во время, предназначенное для молитвы, не начинайте постороннего разговора. Пока возносятся молитвы Создателю мира, считайте великим грехом вступать с кем-то в разговор о посторонних вещах. Не подобает заставлять Б-га Всемогущего ждать, пока вы закончите свои дела.

Кроме того, по возможности отведите определенное время для изучения Торы. А затем уже прилежно занимайтесь своими делами, ибо обеспечивать жену и детей приличными средствами к существованию – это тоже мицва, повеление Б-жие и обязанность мужчины. Говорю вам, что следует не жалеть сил ради наших детей, потому что на этом держится мир. Однако надо понимать и то, что столько же делать для родителей детям в тягость.

Однажды птице, отцу троих птенцов, надо было перелететь через бурное море со своим потомством. Море было таким большим, а ветер таким сильным, что птице пришлось переносить детей в своих сильных когтях поочередно. Когда с первым птенцом самец был на середине пути, ветер усилился, начался настоящий шторм, и он сказал: «Дитя, посмотри, как я выбиваюсь из сил, как рискую жизнью ради тебя. А ты, когда вырастешь, сделаешь то же самое для меня? Будешь ли заботиться обо мне, когда я состарюсь?» Птенец отвечал: «Донеси только меня до безопасного места, и, когда ты состаришься, я стану делать все, о чем ты меня ни попросишь». Услышав это, отец разжал когти и сказал: «Поделом такому лжецу, как ты!»

Добравшись до середины моря со вторым птенцом, отец задал ему тот же вопрос и, получив такой же ответ, бросил и его в море со словами: «И ты лжец!»

Наконец он отправился в путь с третьим птенцом и, когда на полдороге задал ему свой вопрос, третий и последний птенец отвечал: «Дорогой отец! Это правда, что ты напрягаешь все свои силы и рискуешь жизнью ради меня, и стыдно мне будет не отплатить тебе тем же, когда ты состаришься! Однако я не могу взять на себя такого обязательства. Одно обещаю: когда вырасту и у меня будут собственные дети, я сделаю для них столько же, сколько ты сделал для меня». Услышав это, отец сказал: «Мудро сказано, дитя мое! Во что бы то ни стало я донесу тебя до берега».

Прежде всего, дети мои, будьте честны в денежных делах как с евреями, так и с неевреями, дабы не осквернить имя Г-сподне. Если будут в ваших руках деньги и товары, принадлежащие другим людям, относитесь к ним еще бережней, чем к собственным, чтобы, ради Б-га, никто бы не был вами обижен. Первое, о чем спросят человека на том свете, был ли он честен в делах. Если человек накопит большое богатство нечестным путем, пусть даже при жизни он обеспечит детям своим богатое приданое, а после смерти оставит богатое наследство, но горе, говорю я вам, злодею, который ради того, чтобы сделать своих детей богатыми, поступился своей долей блаженства на том свете. Ради быстротечного мига он поступился вечностью!

Подпись Глюкели на перечне имущества, оставшегося от мужа, 1712 год.

Когда Б-г посылает нам тяжелые времена, следует помнить одну из историй раввина Авраама бен Шабтая Леви. Однажды великий царь, рассказывает он нам, бросил в тюрьму своего врача и повелел заковать его в цепи по рукам и ногам, давая ежедневно лишь кусочек ячменной лепешки да немного воды. Прошли месяцы, пока родные врача смогли получить разрешение навестить узника. Царь пожелал узнать, что скажет несчастный. К их удивлению, заключенный выглядел таким же здоровым и бодрым, как и в тот день, когда его бросили в тюрьму. Он поведал близким, что своей бодростью и силой обязан настою из семи трав, который предусмотрительно подготовил прежде чем отправиться в тюрьму, и несколько капель которого принимает ежедневно. «Что это за волшебные травы? – спросили они, и он отвечал: «Первая – во всем полагаться на Б-жью волю, вторая – надежда, а остальные – терпение, сознание собственной греховности, радость от сознания, что, страдая сейчас, я не буду страдать на том свете, радость от мысли, что я не подвергаюсь худшему наказанию, что тоже могло бы быть, и наконец знание, что Б-г, который бросил в тюрьму, может, если захочет, в любой момент вывести меня на свободу».

Однако эту книгу я пишу не для того, чтобы читать вам мораль, а как я уже сказала выше, чтобы прогнать глубокую меланхолию, которая овладевает мной долгими ночами… Постараюсь рассказать все, что случилось со мной, насколько память и тема этой книги мне позволят, с юных дней и по сию пору. Не подумайте, что я хочу покрасоваться или представить себя хорошей и добродетельной женщиной. Нет, дорогие дети, я грешница! Каждый день, каждый час и каждый момент своей жизни я грешила и виновна почти во всех грехах. Молюсь, чтобы Б-г даровал мне возможность и случай покаяться. Но увы! Забота о хлебе насущном для моих осиротевших детей и разные мирские дела до сих пор лишали меня этой возможности.

Если будет на то воля Б-жья и я доведу до конца свои воспоминания, я оставлю их вам в семи маленьких книжках. Итак, лучше всего будет начать с момента моего появления на свет.

Заголовок Хартии, дарованной евреям Альтоны королем датским, Христианом IV.

I

Моя добрая мать произвела меня на свет в год сотворения мира 5407-м (1646-1647) в городе Гамбурге. Хотя наши мудрецы говорят, что лучше на свет не родиться, имея в виду, что людям приходится столько страдать в этом грешном мире, все же я благодарю Создателя и воздаю Ему хвалу за то, что Он меня сотворил, и молю Его взять меня под Свое святое покровительство.

Отец мой дал своим детям, как мальчикам, так и девочкам, не только религиозное, но и светское образование. Кто бы ни приходил голодным в дом отца, уходил накормленным и довольным. Мне не было еще и трех лет, когда всех немецких евреев выдворили из Гамбурга, после чего они поселились в Альтоне, которая принадлежала королю датскому, выдавшему евреям охранные грамоты. Город Альтона расположен всего в часе езды от Гамбурга.

До этого в Альтоне уже проживало около 25 еврейских семей, у них были синагога и кладбище. Прожив там некоторое время, мы с немалыми трудностями сумели убедить власти Гамбурга выдать альтонским евреям разрешения на право въезда в город, чтобы вести в нем дела. Подобное разрешение было действительно только в течение четырех недель. Оно выдавалось бургомистром или его чиновниками за один дукат. Когда его срок истекал, надо было хлопотать о новом. Однако если человек был знаком с бургомистром или его чиновниками, старый документ можно было продлить еще на четыре недели.

Б-гу известно, какие это создавало трудности для наших людей, ибо все их дела были связаны с Гамбургом. Само собой разумеется, многие бедные евреи пытались проскользнуть в город без пропусков. Если чиновникам удавалось задержать такого, его бросали в тюрьму, и тогда всем остальным стоило немалых денег и усилий вызволить беднягу. Рано утром, закончив молиться в синагоге, евреи отправлялись в Гамбург, а к вечеру, когда закрывались городские ворота, возвращались домой. На обратном пути несчастные евреи часто рисковали жизнью, потому что матросы, рабочие судоверфей, солдаты и другие люди из низших сословий ненавидели нас. Часто жена, дожидавшаяся мужа, благодарила Г-спода за то, что он вернулся живой и невредимый.

В те дни в Альтоне насчитывалось не более 40 еврейских семей. Никто из нас не был очень богат, и каждый честно зарабатывал себе на пропитание. Самым богатым был Хаим Фюрст: его состояние достигало 10 тысяч рейхсталеров. На втором месте был мой отец, да будет благословенна память о нем, у него было 8 тысяч. Потом шли другие: у нескольких было по 6, у некоторых – всего-то по 2 тысячи талеров. Но все они были спаяны любовью и доброжелательством, и вообще им жилось лучше, чем сейчас какому-нибудь богачу. Тогда ведь, если у человека было всего 500 рейхсталеров, он был вполне счастлив. Каждый довольствовался тем, что имел, и был веселей, чем сейчас, когда даже самым богатым вечно чего-то не хватает. Воистину это о них сказано: умирая, никто не увидит и половины своих желаний исполненными. Что касается моего отца, он всецело уповал на Г-спода, и, если бы не подагра, он бы еще умножил свое состояние. Но и так он мог воспитывать своих детей приличным образом.

Когда мне было десять лет, вспыхнула война между шведами и королем датским, да умножит Г-сподь славу его! Об этой войне я не могу рассказать ничего нового, потому что тогда была еще ребенком и должна была сидеть за уроками. Помню однако, что такой холодной зимы не было за все предшествовавшие 50 лет. Ее называли «шведской зимой», потому что, когда все замерзло, шведы оккупировали страну.

Однажды в субботу поднялась тревога. Все кричали: «Шведы идут!» Было раннее утро, все еще спали. Мы повскакивали с постелей и чуть ли не голышом пробежали всю дорогу до Гамбурга, где сумели укрыться, – кто у сефардов, кто у бюргеров-христиан. Так мы прожили в городе некоторое время без разрешения. Наконец моему доброму отцу удалось договориться с властями, и он стал первым немецким евреем, которому было разрешено вернуться на постоянное жительство в Гамбург. Его примеру последовали другие, и вскоре туда вернулись почти все наши. Что касается тех, кто всегда жил в Альтоне, они, естественно, там и остались.

Государственные налоги в те времена были необременительными, и каждый сам договаривался о своей доле. Однако ни синагоги, ни права на постоянное проживание у нас не было. Мы жили в Гамбурге только по милости муниципального совета и зависели от его доброй воли.

Тем не менее евреи как-то ухитрялись собираться на молитвы в частных домах. Если муниципалитет и слышал что-то на сей счет, то смотрел на это сквозь пальцы. Но стоило только узнать это духовенству, как священники заняли непримиримую позицию и стали преследовать нас. Как покорные овцы, мы были вынуждены отправляться молиться в Альтону. Так продолжалось какое-то время, а потом мы снова тайно возвращались в наши маленькие молельни в Гамбурге. Вот так и жили: то тихо-мирно, то снова подвергались преследованиям. Так же продолжается и доныне, и боюсь, что так оно и будет, пока власть в Гамбурге принадлежит бюргерам. Да сжалится Г-сподь Милосердный над нами и да пошлет Он Своего праведного Мессию, чтобы мы могли служить Ему всем сердцем и снова возносить молитвы в священном Храме в святом Иерусалиме. Амен.

Итак, евреи, как я уже сказала, жили в Гамбурге. Мой отец занимался скупкой и продажей ювелирных изделий и других товаров и, как всякий еврей, умел на всем заработать.

Война между Данией и Швецией становилась меж тем все более ожесточенной. Счастье было на стороне шведов. Они лишили короля датского всех владений и начали наступление на Копенгаген: осадили город и, похоже, должны были взять его. Но благодаря преданности своих советников и подданных датский король выдержал осаду. Датчане не покинули его в беде. Г-сподь помог ему, потому что он был справедливым и богобоязненным правителем и всегда хорошо относился к евреям. Хотя мы жили в Гамбурге, каждый обязан был платить королю только 6 рейхсталеров, большего с нас не требовалось!

Позднее на помощь датчанам пришли голландцы. Их корабли прошли по проливу, хребет войны переломился, и был заключен мир. Но между Данией и Швецией никогда не было хороших отношений, и даже когда они провозглашают себя друзьями и союзниками, одна сторона всегда готова язвить другую.

Подпись и печать на Хартии.

II

Примерно в то же время состоялась помолвка моей сестры Генделе, да будет благословенна память ее, с сыном ученого реб Гумпеля из Клеве. За ней было дано 1800 рейхсталеров: в те дни это были большие деньги, ни у одной девушки в Гамбурге не бывало такого приданого. Естественно, эта свадьба была самой замечательной во всей Германии, все восхищались ее пышностью и размерами приданого. Но дела моего отца шли хорошо, и он надеялся, что Г-сподь Б-г не отвернется от него, поможет так же хорошо одарить и других детей, когда наступит их черед. Он проявлял необычайное гостеприимство, с его щедростью не сравнятся нынешние люди, состояние которых достигает и 30 тысяч рейхсталеров.

Теперь я должна рассказать вам о свадьбе моей сестры и о всех видных людях, которые прибыли с реб Гумпелем. Что касается его самого, нет слов, чтобы воздать ему должное, до того это был хороший и святой человек! Этому поставщику бранденбургского двора по честности не было равных. Я не сумею описать, какой замечательной была свадьба и как ликовали бедняки.

Отца нельзя было назвать богачом, но, как я уже сказала, он полагался на Г-спода. После него не осталось долгов, и сам он трудился не жалея сил, чтобы обеспечить семье приличное существование. В жизни его было много переживаний, и, поскольку он был уже далеко не молод и силы были подорваны, он, естественно, стремился поскорее переженить своих детей.

Он был вдов, когда сделал предложение моей матери. Более 15 лет его женой была превосходная женщина из хорошей семьи по имени Рейзе, которая держала открытый и пышный дом. От этого брака отец не имел детей, однако Рейзе уже была во втором браке, а от первого у нее имелась дочь, прекрасная и добродетельная, как ясный день. Эта девушка отлично знала французский язык. Однажды ее знания сослужили моему отцу важную службу.

Отец дал взаймы одному дворянину 500 талеров под залог какой-то вещи. Этот господин в один прекрасный день явился к нему в сопровождении двух других дворянчиков, чтобы выкупить свой залог. Не заподозрив ничего дурного, отец пошел наверх за заложенной вещью, а падчерица села за клавикорды наигрывать какую-то пьесу, чтобы господам было не скучно ждать. Они меж тем стали совещаться по-французски, договорились, что когда еврей сойдет вниз, они возьмут у него вещь и ускользнут, ничего не заплатив. Откуда им было знать, что девочка все поняла! Когда появился отец, она вдруг запела громко по-еврейски: «Ах, только не залог, душенька, сегодня он здесь, а завтра – поминай, как звали». Второпях бедняжка не смогла придумать ничего лучшего. Отец обратился к дворянину: «Позвольте, а где деньги?» «Отдай заложенную вещь!» – закричал тот. Но отец не уступил: «Сначала деньги». На это наш дворянин резко повернулся к своим спутникам: «Друзья, – сказал он, – игра проиграна. Видимо, девчонка понимает по-французски». И, разразившись угрозами, они убежали.

Спустя несколько дней он появился снова, на этот раз один: уплатил деньги и проценты, которые причитались с него, взял заложенную вещь и, сказав отцу: «Ты не зря потратил деньги, когда учил дочь французскому языку», – повернулся на каблуках и вышел…

Мой отец воспитывал эту девочку как свою собственную. Со временем он выдал ее замуж за сына Кальмана Ауриха. Брак был очень удачный, но она умерла при первых же родах. Ее похоронили, но вскоре могилу ограбили, с покойницы сняли саван. Она явилась кому-то во сне и рассказала, что могила осквернена. Произвели эксгумацию, и ограбление подтвердилось. Немедленно женщины нашей семьи собрались, чтобы сшить новый саван. Когда они сидели за шитьем, в комнату с криком вбежала служанка: «Торопитесь, ради Б-га! Разве вы не видите, что она сидит среди вас?» Но женщины ничего не видели. Когда они закончили работу, покойницу облачили в новый саван. И с тех пор она уже никому не являлась и упокоилась с миром.

Еврейские костюмы времен Глюкель.

III

После смерти первой жены отец женился во второй раз – на моей матери, которая была сиротой. Моя добрая мамочка, да продлит Г-сподь ее жизнь, часто рассказывала мне, как после смерти отца она с ее доброй матушкой Матой, да благословенна будет память о ней, остались в нужде. Я хорошо помню свою бабушку и скажу, что не было на свете более благочестивой и мудрой женщины.

Мой дед Натан Мельрих жил в Детмолде. Это был прекрасный благородный человек, к тому же очень богатый. Когда его выслали из Детмолда, он с женой и детьми перебрался в Альтону. В то время там проживало не более десяти еврейских семейств, все они поселились там недавно.

Альтона тогда еще не принадлежала Королевству Датскому. Она входила в графство Пиннеберг и составляла часть владений графа Шаумбурга. Когда граф умер, не оставив наследников, она досталась Дании.

Первым разрешения для евреев селиться в Альтоне добился Натан Шпаньер. Они приезжали поодиночке или маленькими группами. Приехал и зять Натана Шпаньера Лоеб, ранее проживавший в Хильдесхайме.

Лоеб был далеко не богат, однако ему удалось хорошо пристроить своих детей. Жена его Эстер была прекрасной, благочестивой, честной женщиной и к тому же умела отлично вести дела. По сути именно она обеспечивала средствами всю семью, для чего ежегодно ездила на ярмарку в Киль. По правде говоря, ей не нужно было обременять себя многими закупками: в те дни люди довольствовались скромным товарооборотом. Она умела убедительно говорить и располагала к себе всех, кто встречался с ней. Ее очень любили благородные дамы Гольштейна.

Лейб Хильдесхайм с женой могли дать в приданое за детьми не более 300-400 рейхсталеров, однако пристроили дочерей за богатых людей. Среди их зятьев были Элия Баллин, состояние которого достигало 30 тысяч рейхсталеров, Моше Гольдциер и другие. Сын их Моше до конца жизни слыл человеком со средствами. Другой сын, Липман, хотя и не такой богатый, тоже не был стеснен в деньгах, как и остальные дети. Я пишу это, чтобы показать вам, что большое приданое или наследство еще не все, как видите, в наши дни люди иногда давали своим детям самые скромные деньги, но в конце концов те трудом наживали себе богатство.

Вернемся, однако, к нашей теме. Когда мой дед Натан Мельрих был изгнан из Детмолда, он поселился в доме Лоеба Хильдесхайма и привез с собой свои богатства. Эстер, жена Лоеба, рассказывала мне поразительные вещи: у него были сундуки, доверху набитые золотыми цепочками и драгоценностями, и целые мешки жемчуга. Думаю, в те дни на сто миль вокруг не было такого богача.

Но, увы, это продолжалось недолго. Вспыхнула чума, убереги нас Б-же, и эта страшная болезнь унесла моего деда и нескольких его детей. Бабушка с двумя незамужними дочерьми бежала из дома без всяких средств. Бедная женщина не раз рассказывала мне о своих страданиях. У них не было даже постели, так что на ночь им приходилось сооружать подобие крова из досок и всякого хлама, найденного на свалке. Единственная ее замужняя дочь не могла оказать помощи, а Мордехай, женатый сын, живший в достатке, тоже умер от чумы с женой и ребенком.

Таким образом моя любимая бабушка с двумя детьми оказалась в жестокой нужде и скиталась от дома к дому, пока «гнев Б-жий не истощится». Когда эпидемия чумы пошла на убыль, она решила вернуться в свой дом, но он оказался пуст: соседи обобрали его почти вчистую, и ей с сиротами осталось лишь несколько вещей, на которые никто не польстился.

Что было делать? У бабушки оставалось еще несколько невыкупленных залогов и, продав их, она смогла кое-как перебиться. Скудной была жизнь ее и двух ее детей – моей тети Ульк (Ульрики) и моей матери Белы, да продлит Г-сподь ее дни!

Наконец добрая женщина смогла наскрести достаточную сумму, чтобы выдать Ульк замуж. Отец жениха реб Ханау, в свое время заметный человек в обществе, имел звание «морену», «учитель», присваивавшийся раввинам и, насколько я помню, был штатным раввином Фрисландии. Позднее он переселился в Альтону и стал раввином их общины. Жених Ульрики Элиас Коэн получил от своего отца в приданое всего 500 рейхсталеров, но ему везло во всем, за что бы он ни брался, и вскоре он скопил целое состояние. Но увы, он умер молодым, не дожив и до сорока лет. Если бы Г-сподь продлил его жизнь, он стал бы большим человеком, потому что был удачлив. Когда он подбирал кусок дерьма, простите за грубое слово, тот превращался в его руках в золото. Судьба однако не пощадила его.

Незадолго до этого в нашей общине возникла борьба за пост парнаса, председателя, главы общины. На протяжении многих лет парнасом был мой отец, да благословенна будет память его. Однако Элиас Коэн был моложе и с каждым днем становился все богаче. У него была хорошая голова и хорошее происхождение, поэтому он сказал сам себе, но так, чтобы его услышали и другие: «Из меня получился бы парнас нисколько не хуже, чем из моего свояка Лоеба. Я не глупее и не беднее его, да и родом не хуже». Но примерно тогда же Б-г, который заранее определил ему срок жизни и судьбу, прибрал его.

Однако, пока он был жив, общину раздирала склока и, конечно, у каждого претендента имелись свои сторонники. В какой-то момент на общину посыпались удар за ударом. Сначала умер парнас Фибельман, парнасом стал Хаим Фюрст, первый богач среди местной еврейской общины, но и он тоже умер! Тогда парнасом сделался сын Хаима Фюрста Соломон, но умер и он, а он был отличным человеком и большим знатоком Талмуда! Умерли и другие, имена которых я позабыла. Так Г-сподь положил конец борьбе претендентов на эту должность.

Но вернемся к моей бабушке Мате. После того как она выдала замуж тетю Ульк и помогла ей наладить домашнее хозяйство, у нее ничего не осталось. А нужно было еще подумать о моей матери, которой в ту пору было 11 лет. Поэтому она поселилась с другой своей замужней дочерью, Глюк, женой Якова Ри. Этот Яков Ри, хотя был далеко не богат, тем не менее имел какой-то бизнес, который позволял ему, заключая браки своих детей, давать им в приданое по 400-500 рейхсталеров. Эти сравнительно скромные деньги помогли ему отлично пристроить дочерей: все его зятья были из лучших еврейских семей и отличались прекрасными качествами.

Моя бабушка пожила некоторое время у Глюк, пока не возникли какие-то осложнения, возможно, ей досаждали многочисленные внуки, быть может, вполне естественные разногласия между матерью и дочерью вызвали отчуждение между ними. Как бы то ни было, бабушка в конце концов взяла мою мать и перебралась к тете Ульк.

Они принялись работать, чтобы прокормиться собственными силами. Моя мать освоила искусство плетения золотых и серебряных кружев, и Г-сподь Милосердный помог ей: она стала получать заказы от гамбургских купцов. Сначала за нее поручился Яков Ри, да благословится память его, но когда купцы убедились, что она знает свое дело и выполняет заказы в срок, ей стали доверять и без поручителя. Она обучила плетению кружев несколько молодых девушек, чтобы они помогали ей в работе. В конце концов она смогла зарабатывать на жизнь себе и матери, прилично и чисто одеваться, но лишних денег в доме не было, и нередко моей дорогой мамочке приходилось довольствоваться коркой хлеба за целый день. И все же она никогда не жаловалась, но уповала на Г-спода, который не забывал ее. И до сего дня она полагается на Г-спода. Хотела бы я иметь ее характер. Но Г-сподь одаривает каждого из нас по-разному.

Невеста с подругами, 1706 год

IV

Сразу же после женитьбы на моей матери отец перевез бабушку в свой дом и усадил ее во главе стола. И весь остаток жизни – 17 лет – она провела в его доме, и всегда он чтил ее как собственную мать. С его ведома и согласия мама вернула бабушке полотно, отданное ею в качестве приданого. Бабушка чувствовала себя в доме дочери так же хорошо, как в собственном доме, да перенесет Всеблагой ее добродетели на нас и наших детей!

Примерно в то время виленским евреям пришлось покинуть Польшу. Многие из них, больные заразными болезнями, добрались до Гамбурга. Поскольку у гамбургской общины тогда еще не было ни больницы, ни странноприимных домов, местным евреям пришлось разобрать больных по своим домам. На верхнем этаже нашего дома лежало не менее десяти таких больных, которых мой отец взял под свою опеку. Одни из них выздоровели, другие умерли. И тут заболели моя сестра Элькеле и я.

Бабушка ухаживала за нашими больными и заботилась о том, чтобы они ни в чем не нуждались. Хотя мама с папой не одобряли этого, ничто не могло остановить ее: три-четыре раза в день она взбиралась на чердак ухаживать за ними. В конце концов она заболела сама и спустя десять дней умерла. Ей было уже много лет, и она оставила о себе добрую память. В свои 74 года она оставалась энергичной и проворной словно сорокалетняя.

Невозможно перечислить все, что она говорила и о чем молилась на смертном одре. Как она хвалила моего отца, да благословенна будет его память, как горячо выражала благодарность ему! Выяснилось, что отец и мать давали ей каждую неделю небольшую сумму – то полталера, то две марки, чтобы она могла купить себе что пожелает. Кроме того, ни разу не было, чтобы отец, возвратясь с ярмарки, не привез ей подарка. Она же ничего не тратила на себя, копила эти деньги и давала их в долг под небольшой процент.

На смертном одре она сказала моему отцу: «Сын мой, я ухожу, как и все на земле. Я жила в твоем доме, и ты заботился обо мне, будто о собственной матери. Ты не только оставлял мне самый лучший кусок и одевал, но еще давал денег на мелкие расходы. Я не тратила их, копила и давала людям взаймы. Таким образом я собрала около 200 рейхсталеров. Кому надлежит получить их, как не моему любимому зятю? Ибо все это его. Тем не менее, если бы он выказал готовность отказаться от всех этих денег и передать их двум моим бедным внукам, оставшимся сиротами после смерти сына моего Мордехая… Но пусть поступает, как сочтет нужным. Я оставляю это на его усмотрение…»

Иегуда, Аншель и все дети и зятья стояли у ее постели. А мой отец, да благословенна будет память его, ответил ей: «Успокойся, моя дорогая теща, Б-г даст, ты еще долго будешь с нами и сама разделишь эти деньги по собственному усмотрению. Я охотно отказываюсь от них, и если Всевышний возвратит тебе здоровье, я добавлю к этим деньгам сто рейхсталеров, чтобы увеличить проценты, и тогда поступай с ними, как тебе будет угодно».

Когда бабушка услышала эту речь, ее бедное сердце возрадовалось. Она стала хвалить и благословлять отца, мать и нас, их детей, призывая все благословения сего мира.

На следующий день, безболезненно отдав Б-гу душу, она умерла во сне и была похоронена с честью, как того и заслуживала. Пусть награда, полагающаяся ей за ее достоинства, достанется нам и нашим детям, и детям наших детей.

Биржа в Гамбурге, 1660 год.

V

Когда парнасом общины был мой отец, община процветала, и о каждом можно было сказать, что он «сидел под собственной смоковницей и под собственной виноградной лозой». За общиной не числилось никаких долгов. Однако я вспоминаю, что когда была еще маленькой, какие-то негодяи восстали против моего отца и должностных лиц, назначенных им, и пытались нанести общине вред. Двум из них удалось раздобыть у правительства письма, в которых королевской властью за ними закреплялось право быть парнасами. Сейчас, когда они уже умерли и предстали перед Высшим судом, я не стану называть их имен, но каждый из членов нашей общины знает, кто были эти люди.

Г-сподь, однако, видел их злой умысел. Парнас и другие руководители общины, слава Б-гу, сорвали их планы: они поехали в Копенгаген и доложили обо всем королю. Король был благочестивым человеком и покровительствовал праведным. Хвала Г-споду, все кончилось хорошо, и злые понесли наказание. Их сместили, более того, это не стоило общине больших денег.

Следует сказать, что наши руководители соблюдали интересы общины и ее членов как зеницу ока, стремясь, чтобы за общиной не числилось никаких долгов. Всякий раз, когда требовались несколько сот рейхсталеров, парнас выдавал требуемую сумму из своего кармана, которую потом возвращали ему небольшими частями, и это не было тяжелым бременем для общины.

О небо, подумать только, какую счастливую жизнь вели мы по сравнению с нынешними временами, хотя у людей не было и половины того, что есть у евреев сейчас, даруй им Г-сподь благосостояние и процветание, укрепи, а не умали их! Да помилует Б-г сынов Израиля и тех времен, и нынешних.

Конец моей первой книжки

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru